о ощущая, что в этот злополучный день что-то для него
бесповоротно окончилось. С каким-то большим куском в его жизни отошло  его
трудное командирское  прошлое,  и  вот-вот  должно  было  начаться  новое.
Сегодня он побыл в шкуре бойца и хотя и прежде недалеко отходил  от  него,
но все-таки тогда была дистанция. Сегодня же  она  исчезла,  и  он  полною
мерой испытал всю необъятность солдатского лиха и  уплатил  свою  кровавую
плату за этот вершок отбитой с боем земли.
   Бойцы  рядом  докуривали,  и  он  чувствовал,  что  приближалось  время
подниматься и идти. Только куда? Как  и  трое  из  них,  он  был  ранен  и
формально имел право идти в санроту, откуда его могли  на  недельку-другую
отослать в медсанбат. Соблазнительно было поваляться где-нибудь на  соломе
в тыловой деревенской школе, выспаться, отдохнуть от извечных командирских
забот, атак и обстрелов, от усложняющихся отношений с начальством. Но если
бы там можно было забыть обо всем пережитом, вычеркнуть из памяти то,  что
и там будет грызть, давить, мучить!  Увы!  Он  знал,  что  через  день-два
тыловая деревенька станет ему в тягость и он начнет рваться туда, где бой,
кровь и смерть - его фронтовая судьба, кроме которой у него ничего  больше
нет. Другой, на беду или к счастью, ему не дано.
   На душе у капитана было скорбно и сумрачно, как  только  и  может  быть
после похорон. Не зная, на  что  решиться,  он  устало  сидел,  воротником
полушубка прикрываясь от ветра. Пока дымилась цигарка, можно  было  тянуть
время и решать, но, докурив, надо было встать и идти.  Вниз  по  склону  в
санчасть или назад, за высоту, в батальон.
   - Стой, тихо! - вдруг вскрикнул Гутман и вскочил с бруствера.  Сидевший
рядом боец схватил с колен карабин, но карабин  не  понадобился  -  Гутман
обрадованно тихо вскрикнул, обращаясь  к  Волошину:  -  Глядите,  глядите!
Товарищ капитан, Джим!
   Волошин обернулся почти испуганно - в ночных сумерках было видно,  как,
перемахнув через черную щель траншеи,  на  бруствер  вскочил  их  сильный,
истосковавшийся по своим Джим. Не обращая внимания на посторонних и  круто
взмыв в воздух, он очутился на груди  у  Волошина,  едва  не  повалив  его
наземь и обдав знакомым запахом собачьей шерсти, усталым от  долгого  бега
дыханием, бурной радостью от этой, видать, долгожданной встречи.  Заскулив
тихонько и радостно, Джим шершавым языком упруго  лизнул  его  по  грязной
щеке, и Волошин, не отстраняясь, сжал на своих плечах его сильные холодные
лапы.
   - Джим!.. Ах ты, Джим!.. - с горькой радостью ласкал он обретенную свою
утрату, думая о другом. После  всего,  что  случилось,  радость  обретения
Джима оказалась куцей, невсамделишной, заслоненной болью множества утрат.
   - Смотрите, смотрите - он  же  сорвался!  -  дернул  Гутман  на  собаке
ошейник, с которого свисал недлинный конец оборванного поводка. -  Вот  же
скотина!
   - Скотина - не то слово, Гутман,  -  сказал  Волошин,  усаживая  собаку
рядом.
   - Ну, не скотина, конечно. Собака! Собачка что надо.
   Волошин  ощупал  свои  карманы,  в  которых,  однако,  кроме  песка   и
нескольких пистолетных патронов, ничего больше не было,  и  Джим,  склонив
голову, заинтересованно проследил за этим знакомым ему движением.
   - Ах, Джим, Джим...
   Быстро, однако, успокоясь от  первой  радости  встречи,  Джим  привычно
застриг ушами, осторожно оглядываясь по сторонам. Бойцы, отступив  на  два
шага, устало поглядывали то на собаку, то в небо над высотой, в котором со
стороны совхоза то и дело взмывали вверх трассирующие пулеметные очереди и
блуждали недалекие отсветы немецких ракет.
   Немецкий пулемет из-за высоты выпустил  длинную  очередь,  часть  пуль,
ударившись о землю, с пронзительным визгом разлетелась в стороны.
   - Так, Гутман! - сказал Волошин, переходя на свой обычный  командирский
приказной тон. - Ведите раненых.
   - А вы что?
   - Я остаюсь.
   - Остаетесь? - неопределенно переспросил Гутман, молча замерев  в  двух
шагах от Волошина.
   - Да. Пока остаюсь.
   - Ну что ж. Тогда до свидания.
   - До свидания, Гутман, - вставая, сказал капитан. - Спасибо за  службу.
И за дружбу.
   - Да что... Не за что, товарищ капитан.  Дай  бог  еще  встретиться,  -
потоптался на месте Гутман и повернулся к бойцам: - Ну что? Ша-агом марш!
   Они быстро пошли вниз по изрытому минами склону, а  он,  обернувшись  к
едва черневшему в ночи могильному холмику, постоял так минуту. Это была не
первая зарытая им могила, но, как всегда, ее вид  вызывал  в  нем  горькое
чувство тоски по тем, кто оставался там, и почему-то  больше  всего  -  по
себе самому. Хотя, если разобраться, в его положении он  скорее  мог  быть
объектом  зависти,  чем  сострадания.  Тем   не   менее   тяжелый   камень
предчувствия лежал на его душе.  Будто  понимая  состояние  хозяина,  Джим
проскулил, тихонько и требовательно потерся о его сапоги.
   - Что ж, пошли, Джим.
   Все было решено - он возвращался к себе в батальон.  Неважно,  что  его
ждало там, не имело значения, что будет с ним дальше.  Главное  -  быть  с
теми, с кем он  в  муках  сроднился  на  пути  к  этой  траншее,  погибал,
воскресал и, как умел, делал свое солдатское дело. Что бы ни  случилось  в
его судьбе, ему  не  стыдно  глядеть  в  глаза  подчиненным,  совесть  его
спокойна. И пусть он для них уже не  комбат,  что  это  меняет?  Он  -  их
товарищ. Тех, кто вышиб немцев из этой  траншеи,  и  тех,  кто  остался  в
свежей, только что закопанной им могиле, где очень просто мог бы лежать  и
он. Но воля случая распорядилась иначе. В  полном  соответствии  со  своей
слепой властью.
   Она не властна только над его человечностью. Над тем, что отличает  его
от Маркина и, как ни странно, сближает с Джимом. Над  тем,  что  в  нем  -
Человек.
   Потому что Человек иногда, несмотря ни на что, становится  выше  судьбы
и, стало быть, выше могущественной силы случая.
   Он устало шагал  за  собакой  вдоль  разрытого  траншейного  бруствера,
обходя разверзшиеся в темноте воронки,  держа  путь  к  недалекой  вершине
высоты, из-за которой мелькали в небе огненные светляки пуль и  доносилось
отдаленное рычание немецких "машиненгеверов".
   Война продолжалась.


   "Командир 294-го стрелкового полка Герой Советского Союза майор Волошин
Николай Иванович убит 24 марта 1945 года и похоронен  в  братской  могиле,
находящейся в 350  метрах  северо-западнее  населенного  пункта  Штайндорф
(Восточная Пруссия)".
   Справка из архива.
   1976 г.