лизи
живой, ненавистный даже в воображении гитлеровец. Да, он их всех вот  такими
и представлял и поэтому сейчас ни на минуту не сомневался, что в душе  этого
пленного не оставалось ничего человеческого, свойственного нормальным людям.
   Между ними были пропасть страданий, кровь, отчужденная и непонятная  друг
другу жизнь, непримиримые, враждебные друг другу понятия.  Между  ними  была
война и приготовленное к стрельбе оружие.
   - И отвечаешь за него? - зло бросил Кузнецов.
   - Доведу, лейтенант. Будет шагать как  шелковый,  -  пообещал  Уханов  и,
подойдя,  грубовато  и  бесцеремонно  похлопал  по  карманам  немца,   вынул
зажигалку, вместе с ней  смятую  пачку  сигарет,  нестеснительно  расстегнул
шинель, достал из зазвеневшего орденами мундира портмоне, после чего отогнул
рукав его затвердевшей на морозе шинели, проговорил полувопросительно:
   - Смотри ты, как нянчились с ним разведчики, все оставили... Взять  часы,
лейтенант?
   - Оставь их к черту! И зажигалку, и сигареты!  И  это  все!  -  быстро  и
гадливо выговорил Кузнецов. - Брать у вшивой фашистской сволочи!..
   - Не видно, что вшив. - Уханов с усмешкой отпустил рукав  немца,  раскрыл
портмоне. - Глянь-ка, лейтенант, какие-то фотографии...  У  всех  немцев  на
фотографиях дети как ангелы, особенно  девочки,  замечал,  нет?  И  в  белых
чулочках.
   - Не замечал. Отдай всё, - приказал Кузнецов,  не  выказав  ни  малейшего
любопытства к фотографиям.
   - Ответь мне, лейтенант: на кой хрен мы всегда с ними церемонимся?
   А немец, видимо, что-то понял.  При  повторяющемся  слове  "лейтенант"  в
глазах его тотчас исчезло натужно-высокомерное  выражение,  переменилось  на
выражение неуверенной просьбы, и он  качнулся  в  сторону  Кузнецова,  этого
русского, насупленного, зло приказывающего мальчика, выхрипнул:
   - Сигаретен... мейн сигаретен... герр лейтенант!..  Раухен,  раухен.  Ихь
виль раухен, герр лейтенант! Раухен!(1)
   Он опять не устоял на ногах, осел задом в снег, снизу глядя на  Кузнецова
и подергивая шеей, судорожно глотал слюну.
   - Отдай ему. Хочет курить, видишь? - сказал Кузнецов презрительно.
   С нахмуренными бровями он подошел к разведчику. Разведчик все  в  том  же
неизменном положении лежал на спине, ноги раздвинуты, парок рваным  облачком
пульсировал над стянутым на лице капюшоном. Его сейчас нужно  было  выносить
отсюда, и невозможно было представить, как сделать  это,  не  задевая  и  не
тревожа его раненую и перетянутую жгутом ногу.
   "Но где может быть второй разведчик? Возможно,  ошибся  тот  парень!  Где
Рубин?"
   Весь верх воронки от края до края густо и вьюжно дымился  в  проносящихся
токах поземки, сверху подсвечиваемой методичными вспышками ракет,  невидимых
отсюда, из глубины. Внизу, по скатам,  скребущий  шорох  залетавшей  снежной
крупы, а там, вверху, вольное степное гудение низового ветра  над  воронкой,
над ночной степью  и  в  двухстах  шагах  немцы  -  их  танки,  их  посты  с
наблюдателями на окраине станицы. Рубина не было.
   "Пора идти! Невозможно ждать... Вернуть Рубина -  и  идти  назад!  Больше
нельзя  рисковать!".  -   подумал   Кузнецов   и   в   мгновенном   приступе
обеспокоенности  хотел  сказать  Уханову,  что  надо   немедленно   выносить
разведчика, но опоздал сказать.
   Будто      над      ухом      простучавшая       пулеметная       очередь
заста---------------------------------------(1)- Сигареты... мои сигареты...
господин лейтенант!.. Курить, курить. Я  хочу  курить,  господин  лейтенант!
Курить! вила его инстинктивно броситься вверх по  скату  воронки.  Он  успел
лишь приказывающе махнуть рукой Уханову - оставайся пока здесь, -  и,  когда
выкарабкался наверх, в мутный и завивающийся дым снежка, первая мысль  была:
Рубин напоролся на немцев!
   Гулко и учащенно дудукал  с  окраины  станицы  крупнокалиберный  пулемет;
сливаясь,   трассы   летели   левее   воронки   над   контурами    сожженных
бронетранспортеров. Все мерцало, светилось в поднятой по всей окраине метели
ракет, но никого не было видно слева от воронки, куда стреляли немцы.
   - Рубин! - позвал Кузнецов, поднявшись на локтях. - Рубин, ко мне!
   В ту  же  минуту  силуэты  человеческих  фигур  неотчетливо  возникли  из
сугробов  метрах  в  пятидесяти  левее  двух  бронетранспортеров,  пробежали
несколько  шагов  к  воронке,  одновременно  упали,  зарылись  в   снег,   и
крупнокалиберные трассы сдвинулись, молниеносно засветились там, где  только
что бежали они.
   "Дроздовский! - сообразил Кузнецов.  -  Но  только  почему  он  влево  за
бронетранспортеры зашел? Не ясно разве было?"
   - Правее, правее! Ползком сюда! - крикнул Кузнецов, выше приподнимаясь на
локтях, чтобы увидеть их.
   Они  ползли  к  воронке,  а  пулеметные  очереди  снижались  над  степью,
перемещались за ними в  одном  узком  секторе  между  бронетранспортерами  и
воронкой, не  давали  поднять  головы.  Метрах  в  десяти  от  края  воронки
передний, вскинувшись, откликнулся:
   -Лейтенант! Мы это...
   И Кузнецов различил впереди, в поземке. Рубина, его  мощные,  облепленные
снегом плечи, потом заметил тонкой, проворной ящерицей ловко подползавшего к
воронке Дроздовского с двумя связистами из взвода управления, а рядом с ними
под  белой  шапкой  странно  забелело  чье-то  неправдоподобно  знакомое,  и
незнакомое  лицо,  не  имеющее  права   быть   здесь,   странно   оживленное
преодоленной опасностью, - лицо Зои.
   "Зачем ее взяли? Кому она  сейчас  поможет?  Для  чего  она?"  -  подумал
Кузнецов, скорее  не  удивленный,  а  раздосадованный  необязательностью  ее
прихода сюда, и, увидев, как Зоя с возбужденным выражением проводила глазами
трассы над головой, он скомандовал, махнув автоматом:
   - Быстрей, быстрей! В воронку!
   - Товарищ лейтенант! - удушливо выкрикнул Рубин,  подползая.  -  Искал...
вокруг искал, все  на  пузе  облазил.  Нету  второго  нигде...  Каждый  метр
оползал! А вдруг смотрю, наши бегут. Да левее взяли, не туда. Кинулся к ним,
а эти заметили, начали кутерьму!
   - А вы как думали. Рубин, домой пришли,  чтобы  бегать  тут?!  -  отрезал
Кузнецов, с неприязненной твердостью выделяя слова "бегать тут". -  Устроили
концерт! Вниз! Все вниз!
   На краю воронки заворочались, прерывисто задышали  оснеженные,  торопливо
подползшие  тела,  разом  стали  скатываться,   сбегать   вниз,   послышался
перехваченный волнением голос Дроздовского:
   - Кузнецов, здесь разведчики?
   Отвечать не было смысла, и Кузнецов, не спускаясь в воронку, раздраженный
этим,  своими  же  вызванным  огнем  немцев,  глядел  в  сторону  берега  на
радиальные прострелы очередей,  сверкавших  левее  бронетранспортеров,  мимо
которых надо было возвращаться к орудию, и, зрительно запоминая, рассчитывая
сектор обстрела, внезапно почувствовал: кто-то задержался на  краю  воронки,
подполз к нему - частое близкое дыхание и шепот над ухом:
   - Кузнечик, родненький!.. Ты жив? Слава Богу, что это  ты...  Здравствуй,
посмотри на меня, кузнечик!
   - Мы виделись, - поворачиваясь, ответил он  недоброжелательно.  -  В  чем
дело?
   Зоя села возле, опустив ноги в воронку. Шапка у  нее  была  сбита  набок,
волосы и тонкие брови в  снегу,  от  колюче-отвердевшего  инея  на  кончиках
ресниц  ее  глаза  с  косинкой,  отливая  темным,  показались  неестественно
вопросительными, раздвинутыми волнением  -  нечто  мальчишеское,  вызывающее
было в этой ее сдвинутой набок шапке, в этих улыбающихся губах.
   - Здравствуй, кузнечик! - все так же ласково повторила она,  с  радостным
удовольствием   произнося    это    выдуманное    ею,    какое-то    легкое,
игрушечно-детское  слово,  и  оглядела  его  нарочито  хмурое,  не  желавшее
понимать лицо. - Уж и не думала увидеть тебя живым!..  Мне  раненый  Чибисов
сказал, что вы сразу натолкнулись на немцев, я сама слышала стрельбу... И  я
пришла. Уханов не ранен? Ты слышишь меня, кузнечик?
   - Какой я еще "кузнечик"? Уханов цел и здоров! И я цел и здоров, разве не
ясно? Чибисов наговорит! Нечего тебе здесь  делать!  -  И  спросил  чересчур
грубо: - Ты, кажется, пришла выносить нас, раненых? Что за бессмыслица!  Кто
просил тебя ползти сюда пятьсот метров?
   - Не кричи на меня, кузнечик. - Припухлые губы опять дрогнули в улыбке. -
Я как-никак санинструктор, а не твоя нелюбимая жена. Нет, кузнечик, ты вовсе
не хочешь кричать на  меня,  правда?  А  почему-то  кричишь!  Ты  стал  мною
командовать, кузнечик. Я разве тебе подчиняюсь?
   - Вниз! - приказал он. -  Там  раненый  разведчик.  Но  перевязку  сейчас
делать бессмысленно! Его  сначала  надо  вынести!  Вниз  -  и  сейчас  будем
уходить! - Он с неприступным видом подождал, пока Зоя спустится в воронку, и
позвал: - Рубин, ко мне!
   -  Сейчас  уходить  будем,  товарищ  лейтенант?  -  подвигаясь  к   нему,
засомневался Рубин, кашлянув густым паром. -  Не  обождать?  Больно  уж  они
всполошились...
   - Именно подождем, когда стихнет. Поэтому наблюдайте!
   Отдав этот приказ, Кузнецов сполз с  края  воронки,  на  скате  встал  и,
перекинув на грудь автомат, сошел вниз.
   Здесь все  молчали.  Лежа  на  снегу,  унимая  дыхание  после  миновавшей
опасности, два связиста  в  завязанных  на  подбородках  шапках  то  и  дело
неспокойно косились на раненого  разведчика,  на  Зою,  на  пленного  немца,
который сидел подле Уханова, низко склонив к ногам голову в  высокой  шапке,
запустив руки в перчатках за борта своей подбитой  мехом  шинели.  Спиной  к
ним, опустившись на колени, Зоя бережно  прикасалась  к  безобразно  толстым
раскинутым ногам разведчика, но санитарная сумка  не  была  расстегнута,  не
передвинута с бедра - Зоя, видимо, не решалась  делать  второпях  перевязку,
она прислушивалась к бесперебойному стуку пулемета.
   Дроздовский, оправляя портупею  со  сбитой  назад  кобурой,  стоял  между
раненым разведчиком и немцем, в нерешительности взглядывал то на одного,  то
на другого; в неживом полусвете бледное,  взволнованное  лицо  его  выражало
нетерпение.
   При виде Кузнецова, спустившегося на  дно  воронки,  он  шагнул  к  нему,
спросил требовательно:
   - Где разведчик? Их должно быть двое с немцем, как я понял! Где второй?
   - Кто может сказать - где! Искали вокруг воронки, но не нашли, -  ответил
Кузнецов, обращаясь не к Дроздовскому,  а  к  Уханову,  который,  сидя  близ
немца, с углубленным старанием оттирал рукавом ватника  изморозь  с  затвора
автомата. - Думаю, к немцам не ушел! Пополз, наверное,  к  нам,  но  сил  не
хватило. Или застрял на полпути. Или дополз  до  окопов  боевого  охранения.
Одно из двух.
   - Надо искать! Обязательно искать! - с придыханием выговорил Дроздовский.
- И найти его, Кузнецов! Я связался по рации с капэ дивизии и  доложил,  что
мы идем сюда. За ними. Так вот что мне приказали:  как  только  вынесем,  не
медля ни секунды доставить обоих на капэ. Вместе с  "языком".  К  начальнику
разведки! Да, искать, Кузнецов... Во что бы то  ни  стало!  Пока  не  найдем
второго, мы не имеем права уходить отсюда!
   - Надо не здесь искать, а всех уводить отсюда! Пока не рассвело! Пока  мы
всех до одного не оставили в этой ловушке! - перебил его Кузнецов. - Не ясно
разве, от воронки двести метров до немцев! Все и без бинокля просматривается
из  станицы.  Как  только   затихнет,   всем   быстро   назад   -   к   двум
бронетранспортерам - и перебежками за танками - к орудию!  Здесь  надо  было
раньше искать, а не бегать дуриком по степи! Двух  бронетранспортеров  найти
не могли!
   - Согласен, лейтенант, - спокойно сказал Уханов,  очищая  рукавом  затвор
автомата.
   Кузнецов намекал на ошибку Дроздовского, на  то,  что  он  со  связистами
запоздало пришел сюда, отклонился в сторону от бронетранспортеров  и,  таким
образом, некстати  вызван  был  огонь  немцев,  устроена  никому  не  нужная
кутерьма в тот момент, когда надо было выносить разведчика.
   Дроздовский  с  минуту  безмолвно  покусывал  губы,  затем   произнес   с
непрекословной убежденностью:
   - Пока я жив, я отвечаю за батарею! Отвечаю я, Кузнецов. В том числе и за
твою жизнь...
   - Вот даже как! Нет, не за меня, комбат!  Как-нибудь  отвечу  за  себя  и
своих сам, если повезет!.. - несдержанно ответил Кузнецов и сразу осекся. Он
не хотел продолжать  разговор  в  присутствии  Зои  и  связистов,  не  хотел
проявлять при них открытую свою неприязнь  к  Дроздовскому  -  Прекратим  на
этом, комбат! - сказал он. - Говоришь, искать?
   Крупнокалиберный пулемет на окраине станицы  методичным  огнем  прошивал,
сек пустынную степь левее воронки, и густой свист пуль не отдалялся, а будто
застыл на месте, не сдвигаясь в найденном секторе.
   - Значит, комбат, хочешь, чтоб мы искали? - повторил Кузнецов.
   Связисты с тревогой поворачивали к нему головы,  и,  оторвав  от  коленей
костяное, в сизых пятнах обморожения лицо, настороженно и исподлобья  вникал
в звуки его слов пленный немец, и Зоя поднялась, с  беспомощным  вопросом  в
округленных бровях глядела сплошь темными под белой шапкой глазами.
   "Что она так всматривается в меня?" - подумал Кузнецов, отворачиваясь.
   -  Ну,  так  решено!  -  с  непонятным  противоестественным  спокойствием
проговорил Кузнецов.  -  Я  останусь  здесь  с  Рубиным.  Еще  раз  осмотрим
местность. А вы, как только  стихнет,  к  черту,  к  черту  отсюда!  Уханов,
поведешь их! А то опять заплутаются в трех соснах!
   "Сумасшествие какое-то, безумие какое-то, - подумал он, внутренне  трезво
сознавая непоследовательность в своих решениях. - Что со мной происходит?  Я
перестал владеть собой? Я  знаю,  что  бессмысленно  искать  разведчика,  но
соглашаюсь, сам хочу сделать это?.."
   - Да,  искать.  Отдайте,  Кузнецов,  приказ  Рубину  тщательно  осмотреть
местность. А мы подождем!
   Дроздовский нервно подергал ремень на своей узко-девичьей талии, отошел в
сторону и долго стоял на  скате,  прямой,  непроницаемый,  опасный,  как  бы
непогрешимый в приказах, в непоколебимом упорстве. Сказал:
   - Не мог второй разведчик далеко уйти. Мы не имеем  права  докладывать  в
дивизию, что оставили его, не имеем права уходить без него! Возьмите с собой
еще связистов, Кузнецов!
   - Лишнее, - ответил Кузнецов. - Хватит нас двоих! На кой  черт  вчетвером
будем немцам глаза мозолить?
   - Комбат...
   Зоя осторожными шагами прошла так близко мимо Кузнецова, что задела полой
полушубка  его  шинель,   стала   перед   Дроздовским,   заговорила   тихим,
просительным голосом:
   - Надо уносить хотя бы этого разведчика, с ним очень плохо. Он обморожен,
большая потеря крови. Не знаю,  найдем  ли  мы  в  живых  второго,  но  надо
этого...
   - Встать, сапог фрицевский! - скомандовал Уханов и сильным  толчком  руки
поднял немца с земли, по-медвежьи встал сам, закинул  автомат  за  плечо.  -
Давай потопчись, попляши, сволочь, пошевели ногами, а то окочуришься  раньше
времени! Двигай, двигай, как молодой!
   Он резко потолкал, поводил по дну воронки немца и  вдруг,  отпустив  его,
косолапо  загребая   валенками,   всей   грузной   фигурой   придвинулся   к
Дроздовскому, слегка  отстранив  Зою,  но  при  этом  с  добродушной  ленцой
заулыбался, выказывая стальной зуб.
   - Ты о себе всю правду знаешь, комбат? Никогда об этом не думал? А ну-ка,
Зоя, отойди, умоляю, а то застесняюсь...
   - Уханов... Уханов! - Она не отходила, а, чуть выставив грудь,  почему-то
с испугом заслонила  Дроздовского  своей  тоненькой,  напрягшейся  фигуркой,
защищающе отстраняя глазами Уханова. - Что вы хотите? Зачем?
   - Отойди, Зоечка. Что я могу с ним сделать? Смысл? Не вижу Я сержант,  он
лейтенант. А уставы мы с комбатом  назубок  еще  в  училище  вызубрили.  Так
вот...
   Уханов тихонько отодвинул ее  и  тут  же,  наклонясь  к  прямому,  как  у
гимнаста, плечу Дроздовского, сказал ему что-то неуловимо  и  кратко,  потом
добавил отчетливее:
   - ...А если тебе начхать на всех, кто остался из твоей  батареи,  то  все
равно головкой, головкой, а не задним местом соображай. И тогда докладывай в
дивизию по-умному.
   - Что ты сказал?.. - Дроздовский,  некрасиво  искривив  лицо,  порывисто,
едва не упав на  крутом  скате,  отклонился  назад,  повторяя  пронзительным
голосом: - Как ты сказа-ал?
   - Тихо, тихо, комбат! - успокоил, улыбаясь одними глазами, Уханов.  -  Мы
сейчас можем по душам поговорить. Не строевые занятия в училище. До  Бога  -
очень близко. Всевышний -  свидетель.  И  никакого  нарушения  устава.  Твой
приказ не обсуждают. Но просто знай, что я  думаю  о  тебе,  комбат.  На  ус
намотай, когда-нибудь пригодится!..
   - Перестань, Уханов! Хватит! - с решимостью вмешался Кузнецов и, подойдя,
дернул за ремень Уха-нова. - Хватит перед немцем!.. Посмотри-ка на него. Что
с фрицем - с ума сходит?
   Дроздовский стоял, вытянувшись, с  побелевшим,  истончившимся  до  худобы
лицом. А немец, как заведенный,  замедленно  и  тупо  покачивался  на  одном
месте, перебирая меховыми сапогами, неистово бил себя  кулаками  по  толстым
предплечьям, а его вслушивающиеся глаза, ловя звуки чужой речи,  становились
дикими, остекленелыми, перебегали с Уханова на Кузнецова,  решив,  очевидно,
что речь между ними шла о нем, о его судьбе, и, как  в  сердечном  приступе,
широко разевая рот, дышал все  убыстренной,  но  неожиданно  шатнулся  вбок,
подкошенно повалился в снег, выхрипывая какие-то нечленораздельные слова, из
которых можно было понять только: "Рус, швайн, их штербе, эс ист кальт"(1).
   - Симулирует, гад! - определил Уханов. -  В  плен  не  хочет.  Ошалел  от
холода.      Что       он,       Кузнецов,       сказал       -       швайн?
---------------------------------------(1)  "Русский,  свинья,   я   умираю,
холодно".
   - Встать! - приказал Кузнецов и сделал знак  немцу  стволом  автомата.  -
Штейт ауф! Шевелись! Штейт ауф, ну! Двигайся!
   Немец не вставал, конвульсивно поджимая к подбородку колени,  он  яростно
хрипел из торчмя поднятого меха воротника, и тут Уханов, вроде бы  удивленно
примеряясь, двинулся к нему, взял его за шиворот и  с  такой  озлобленностью
дернул вверх, что затрещал воротник, а когда затряс  его,  приговаривая:  "Я
тебе покажу "швайн"! - немец закричал мутным, предсмертным голосом.  И,  как
тисками обхватив его, Уханов рукавицей зажал ему  рот,  а  немец  по-дурному
замычал, извиваясь в его руках.
   - Ах ты, гитлеровская морда! Забудешь,  что  такое  "швайн"!  Ты  у  меня
папу-маму забудешь!
   - Уханов, отпустите его! Вы же задушите его!.. Что вы делаете,  мальчики?
Мальчики, родненькие!.. - в растерянности,  едва  не  плача,  говорила  Зоя,
поворачиваясь то к одному, то другому. - Почему вы  такие  злые?  Я  вас  не
узнаю, мальчики... - Она повернулась к Дроздовскому, умоляюще  схватила  его
за рукав шинели: - Володя, хоть ты запрети!
   - Уйди-и! Что ты вмешиваешься?.. - Он сорвал ее пальцы со своего рукава и
отступил на шаг, презрительным оскалом забелели его зубы. - Ненавижу,  когда
вмешиваются фронтовые... Вон Кузнецова лучше успокой! Он  добренький,  и  ты
добренькая!.. Оба Иисусы Христовы! Только пусть  все  твои  мальчики  знают,
особенно Кузнецов, ни с кем из них  спать  не  будешь!  Не  надейся,  сестра
милосердия! После боя уйдешь из батареи в медсанбат! Ни  дня  в  батарее  не
останешься! Немедленно уйдешь!
   Его лицо, измененное гадливой гримасой, стало некрасиво отталкивающим, он
отступил еще на шаг и, с злой непреклонностью качнув плечами,  так  поспешно
зашагал вверх по скату, что из-под ног его покатились комья земли.
   На самом краю воронки он остановился, постоял несколько секунд и, вырывая
пистолет из кобуры, срывающимся голосом прокричал команду:
   - Связисты! Взять пленного немца и бегом за мной!
   И, не дожидаясь никого, вскарабкался на земляные навалы, исчез за ними  в
темноте.
   Громкая команда Дроздовского сверху прозвучала неумолимо ясно, и связисты
вскочили разом, бочком обходя  Кузнецова  и  Уханова,  ткнулись  неуклюже  к
немцу, вытянув руки, как если бы с двух сторон зайца лови