леньких  глаз  побежали  гусиные  лапки.  Никто  не
решился кивнуть, только Заев мотнул головой.
   - Признавайтесь, думали?
   Никто не ответил. Панфилов затронул то, что тяжестью лежало на сердце у
каждого.
   - Нет, товарищи, армия дерется. Вы думаете, немцы дали  бы  нам  сидеть
здесь столько времени, если бы с ними  не  сражались  наши  боевые  части?
Сейчас  противник  вышел  к  нашей  линии,  но  небольшими  силами...  Его
сковывают войска, которые  сражаются  у  него  в  тылу.  У  дивизии  очень
растянутая линия, но...
   Панфилов помолчал.
   -  Нашей  дивизии  придано  несколько  артиллерийских   противотанковых
полков. Цифру я вам не назову. Это артиллерия Главного Командования.
   Вновь взяв  карандаш,  Панфилов  опять  стал  смотреть  на  карту.  Его
стриженая голова, черные волосы которой, казалось, были поровну -  баш  на
баш - перемешаны с  белыми,  склонилась,  пробегающие  по  топографическим
значкам глаза сощурились, словно стараясь разглядеть что-то неясное.
   - В чем же теперь задача? - негромко  произнес  он,  как  бы  спрашивая
самого себя. - Задача в том, чтобы встретить немцев этой артиллерией  там,
где они нанесут главный удар. Можете,  товарищи  командиры,  передать  это
бойцам. Впрочем...  Через  сколько  времени,  товарищ  Момыш-Улы,  сможете
собрать батальон?
   - По тревоге, товарищ генерал?
   - Нет, зачем по тревоге... Час достаточно?
   - Да, товарищ генерал.
   Приезжая к нам, Панфилов обычно после проверки боеготовности  беседовал
с батальоном. Он достал часы и подумал, поглаживая большим пальцем стекло.
   - Не надо, товарищ Момыш-Улы. Не смогу -  этот  маленький  старшина  не
позволяет, - он указал на часы.  -  Ну  вот,  товарищи  командиры,  начнем
воевать...  Полезет  немчура  -  уложим.  Еще  полезет   -   еще   уложим.
Перемалывать будем...
   Панфилов поднялся, и все тотчас встали.
   - Перемалывать...
   Панфилов повторил это слово и словно прислушался, как оно звучит.
   - Вы меня поняли?
   Почти всегда Панфилов, заканчивал этим вопросом,  всматриваясь  в  лица
тех, с кем говорил.
   - А теперь... теперь не худо бы стакан чайку с дороги... Намек, товарищ
комбат, кажется, был?
   Я закричал:
   - Синченко! Самовар! Бегом!
   - Ого! Вы и самоваром обзавелись? Добре...
   Все   улыбались.   Панфилов   заражал   ненаигранной,    неподчеркнутой
уверенностью.
   Отпустив командиров, он сложил и спрятал карту.


   Вбежал Синченко с кипящим самоваром.
   - Легче, легче, - сказал Панфилов. - Зачем с самоваром бегать?
   - На то война, товарищ генерал, - бойко ответил Синченко.
   - Для беготни?
   Синченко ловко водрузил на стол самовар.
   - Бегаю с расчетом, товарищ генерал.
   Это Панфилову понравилось.
   - Добре, добре, - сказал он. - Но теперь, товарищ, воевать нам придется
не с расчетом.
   - А с чем, товарищ генерал?
   - С тройным расчетом. - Панфилов засмеялся. - Зеленого чая нет?
   Долго прожив в Средней Азии, Панфилов привык там к этому чаю.
   - Не имеется, товарищ генерал.
   - Жаль... Ну-ка, что завариваете?
   Синченко подал начатый пакет. Панфилов посмотрел обертку, понюхал:
   - Неплохой...  Немного  выдохся.  В  коробочку  бы,  товарищ...  Ну-ка,
давайте чайник, я займусь.
   Дважды выполоскав  кипятком  небольшой  белый  чайник,  он  кинул  туда
щепотку, заглянул, прищурился и немного добавил. Потом без  воды  поставил
на конфорку.
   - Пусть согреется, пооживет, - пояснил он.
   Перед нами были немцы, позади - Москва, а Панфилов у переднего  края  с
толком и вкусом заваривал чай.
   - Схему, товарищ Момыш-Улы, не убирайте,  -  сказал  он.  -  Давайте-ка
вместе взглянем... Вы, товарищ Момыш-Улы, что-то невеселый.
   Панфилов спросил мягко, а я чуть не  упал,  словно  изо  всей  силы  он
ударил меня этим вопросом. Ведь лишь вчера я  сам  это  же  сказал  бойцу.
Неужели и я таков же?
   -  Что  вас,  товарищ  Момыш-Улы,  смущает?  Не  вставайте  -   сидите,
пожалуйста, сидите.
   - Видите ли, товарищ генерал... - С  досадой  я  уловил  в  своем  тоне
неуверенность, ту самую, которую вытравлял у других.  -  Скажите,  товарищ
генерал, батальону так и придется держать семь километров?
   - Нет. - Панфилов помолчал и, прищурившись, улыбнулся. - Нет. Сегодня я
снимаю одну роту вашего полка. Потом, может быть, возьму другую.  Так  что
вам, товарищ Момыш-Улы, придется еще прихватить километр-полтора.
   - Еще километр?
   - А как же быть, товарищ Момыш-Улы? Посоветуйте.
   Панфилов  сказал  это  без  малейшей  иронии  и  вместе  с   табуреткой
придвинулся ко мне, как всегда, очень живо, словно я,  старший  лейтенант,
мог действительно что-то посоветовать генералу.
   - Как же быть? - повторил он. - Ведь  у  нас  ниточка,  порвать  ее  не
трудно. Ну, порвет где-нибудь... А дальше?
   Он с любопытством посмотрел на меня, ожидая ответа. Я молчал.
   - Вот из-за этого-то "дальше" я и снимаю роты. Неосторожно?
   Он спросил меня, словно это сказал я, но я слушал, не раскрывая рта.
   - Сейчас,  товарищ  Момыш-Улы,  нельзя  быть  осторожным.  Сейчас  надо
быть... - он лукаво прищурился, -  трижды  осторожным.  Тогда,  думаю,  мы
сможем на этой полосе до Волоколамска его с месяц поманежить.
   - До Волоколамска? Отступать, товарищ генерал?
   - Думаю, сидеть на месте не придется, а действовать так, чтобы, где  бы
он ни прорвался, везде перед ним были наши войска. Вы меня поняли?
   - Да, товарищ генерал, но...
   - Говорите, говорите. Что вас еще смущает? Бойцы побаиваются немца, да?
   - Да, товарищ генерал.
   Стараясь быть кратким, я стал докладывать.  Впрочем,  здесь  не  вполне
подходит это слово. Панфилов умел  слушать  столь  живо,  что  казалось  -
говоришь что-то очень для него существенное, что-то очень умное. Я сам  не
заметил, как стал не докладывать, а рассказывать,  рассказывать  так,  как
видел и чувствовал.
   Когда я умолк, Панфилов некоторое время думал.
   - Да, товарищ Момыш-Улы, - произнес он  наконец,  -  сейчас  нам  ничто
другое не страшно. Только это страшно.
   Он встал, подошел к самовару, налил в чайник кипятку, вновь поставил на
конфорку и вернулся.
   Не садясь, он склонился над  разрисованным  листом  и  опять,  как  при
первом взгляде, сказал:
   - Закупорились крепко.
   Это однако, не звучало одобрением.
   - Что-то очень сперто. Не мало ли вы  тут  оставили  проходов?  -  Взяв
карандаш, он указал на минные поля. - Не заперли ли вы, товарищ Момыш-Улы,
самих себя?
   - Но ведь это впереди, товарищ генерал, - удивленно сказал я.
   - То-то и оно, что впереди. Не шевельнешься, тесно.
   Подумалось: "Тесно? У меня на семи километрах тесно? Что он говорит?"
   Не нажимая, Панфилов тонкими  штрихами  пометил  несколько  проходов  в
минных заграждениях. Я все еще не понимал  -  зачем?  А  Панфилов  легкими
касаниями простого черного карандаша - иных  он  не  любил  -  перечеркнул
красивый оттиск нашей оборонительной линии и наметил стрелку, устремленную
вперед, в расположение немцев.
   Я не мог сообразить, чего он хочет. Чтобы мы пошли в наступление, чтобы
атаковали скапливающуюся немецкую армию? И это после того, как он сообщил,
что  снимает  роту,   что   батальону   предстоит   растянуться   еще   на
километр-полтора? После того как говорил,  что  теперь  надо  быть  трижды
расчетливым  и  трижды  осторожным?   После   того   как   произнес:   "до
Волоколамска"? И что это - приказ? Но разве так приказывают?
   - На вашем месте, - сказал он, легонько штрихуя стрелку, - я вот о  чем
подумал бы...
   От острия  стрелки,  направленной  в  расположение  немцев,  он  провел
завиток, обозначающий возвращение на рубеж, и взглянул на меня.
   - ...подумал бы... А то в вашей картинке даже и  мысли  об  этом  я  не
вижу.
   Вынув часы, Панфилов повернулся к самовару:
   - Этот господин тоже требует внимания. Давайте-ка по стакану  чаю  -  и
пойдем.
   - Ночевать у нас будете, товарищ генерал? - спросил Синченко.
   - Нет, товарищ. Теперь ночевать  некогда,  теперь  и  ночью  приходится
дневать.
   Он улыбнулся, снял чайник, поднял крышку, понюхал и сказал:
   - Вот это напиток.
   Подавая мне стакан, он хитро прищурился:
   - А ведь сегодня  у  нас  небольшой  юбилей  -  нашей  дивизии  сегодня
стукнуло  ровно  три   месяца   от   роду.   Следовало   бы   ознаменовать
поосновательнее, но... это успеется... И ровно три месяца, как мы с  вами,
товарищ  Момыш-Улы,  первый  раз  встретились.  Помните,   как   вы   лихо
промаршировали?
   И он опять улыбнулся.



6. ТРИ МЕСЯЦА НАЗАД

   Да, я помнил. Это было ровно три месяца назад, тринадцатого июля тысяча
девятьсот сорок первого года.
   В военном комиссариате Казахстана, где я служил инструктором, полагался
перерыв на обед от двенадцати до часу. Пообедав, я шел из столовой.  Вижу,
среди двора стоит невысокий  сутуловатый  человек  в  генеральской  форме.
Рядом два майора.
   В Алма-Ате мы редко встречали генералов. Я присмотрелся.
   Генерал стоял спиной ко мне, заложив  руки  назад  и  слегка  расставив
ноги. Лицо, видное вполоборота, показалось мне очень смуглым - почти таким
же черным, как мое. Опустив голову, он слушал одного  из  майоров.  Из-под
высокого генеральского воротника выглядывала исчерна-загорелая, в  крупных
морщинах шея.
   Как артиллерист, я носил шпоры и - должен сознаться в этой  слабости  -
не простые, а серебряные на концах, с так называемым малиновым звоном.
   Минуя генерала, дал строевой шаг.  Впечатал  ногу  -  дзинь.  Другую  -
дзинь.
   Генерал  повернулся.  В  усах,  подстриженных  двумя  квадратиками,  не
проглядывала седина. Заметно выдавались скулы. Сощуренные узкие глаза были
прорезаны по-монгольски, чуть вкось. Подумалось: татарин.
   Войдя в комнату, я спросил товарищей:
   - Что за генерал? Зачем он к нам пришел?
   Мне объяснили: это генерал Панфилов, военный комиссар Киргизии.
   Знаете  ли  вы,  что  такое  военный  комиссар  республики?  Это  глава
военкомата -  советского  учреждения,  ведающего  учетом  военнообязанных,
допризывной подготовкой. Между нашими двумя  военкоматами  -  казахским  и
киргизским - существовал договор социалистического соревнования.  Раз  или
два в год договор перезаключался. Все думали, что для этого,  вероятно,  и
приехал генерал.
   Я сел за стол, придвинул папку, раскрыл. Помню, в тот день я  составлял
план комсомольского кросса. Это было, конечно, нужным и важным, но во  мне
жило тягостное неудовлетворение.
   Почти месяц назад началась война, в газетах появлялись  названия  новых
направлений, новых городов, захваченных врагом,  а  я,  старший  лейтенант
Красной Армии, сидел в Алма-Ате, за три тысячи  километров  от  фронта,  и
составлял план кросса.
   Не то. Не то, Баурджан.


   Отворилась дверь, и вошел генерал. С ним оба майора. Мы встали.
   - Садитесь, садитесь, - сказал генерал.  -  Здравствуйте...  Кто  здесь
старший лейтенант Момыш-Улы?
   Что такое? Почему он спрашивает меня?  Я  взволнованно  встал.  Генерал
улыбнулся.
   - Садитесь, товарищ Момыш-Улы, садитесь.
   Он говорил хрипловато и негромко. Подойдя ко мне,  он  придвинул  стул,
сел, снял генеральскую, с красным околышем, фуражку и положил на  стол.  В
черных волосах, стриженных под машинку, обильно пробивалась седина.
   В фигуре, в лице, в манере говорить  и  держаться  не  было,  казалось,
ничего повелевающего. И лишь брови,  круто  изломанные  почти  под  прямым
углом,  странно  противоречили  этому.  Бровей,  как  и  усов,  седина  не
коснулась.
   - Будем знакомы, - сказал он. - Меня зовут  Иван  Васильевич  Панфилов.
Знаете ли вы, что у вас в Алма-Ате будет формироваться новая дивизия?
   - Нет, не знаю.
   - Так вот, командиром дивизии назначен я. По  приказу  Среднеазиатского
военного округа вы направлены в дивизию в качестве командира батальона.
   Он достал и вручил мне предписание.
   - Сколько времени вам нужно, чтобы сдать дела?
   - Не много. Могу через два часа явиться.
   Он подумал.
   - Этого не надо. Вы женаты?
   - Да.
   - Тогда сегодня прощайтесь с семьей и приходите  ко  мне  в  двенадцать
часов завтра.


   Назавтра без пяти минут двенадцать я всходил  по  широким  ступеням  на
крыльцо Дома Красной Армии. Мне указали комнату, где поселился генерал.
   Чуть сутулясь, вобрав голову в плечи, он сидел  за  большим  письменным
столом, просматривая какие-то бумаги.  В  дальнейшем  мне  довелось  много
встречаться с Панфиловым, но лишь в этот  раз  я  видел  его  с  бумагами.
Единственной бумагой, которая потом, под Москвой, всюду сопровождала  его,
была топографическая карта.
   Карта лежала перед ним и теперь. Я ее сразу узнал: это был план  города
и окрестностей Алма-Аты. На ней лежали с  отстегнутым  ремешком  карманные
часы.
   Взглянув на часы, генерал быстро поднялся и, отодвинув тяжелое  кресло,
выбрался из-за стола. Походка была легкой, в ней не чувствовался возраст.
   Мы разговаривали стоя. Панфилов  то  прохаживался,  то  останавливался,
заложив руки за спину и слегка расставив ноги.
   - Так вот, товарищ Момыш-Улы, - начал он, - дивизии пока нет. Ни  штаба
нет, ни полков, ни батальона. И вам, значит, командовать некем. Но все это
будет, все это мы сформируем. А пока вам придется мне  помочь.  Я  хочу  с
вами посоветоваться...
   Генерал шагнул к столу, перелистал бумаги, нашел нужную,  взял  толстый
красный карандаш, повертел и, обернувшись ко мне, сказал:
   - Вот, товарищ Момыш-Улы, самый глупый карандаш на свете.
   - Почему, товарищ генерал?
   - Потому что им пишут резолюции, - шутливо ответил он  и  продолжал:  -
Этим карандашом, не зная дела, очень легко все, что угодно, решить  в  две
минуты. Провел черту на карте и готово: вопрос решен. Наложил резолюцию  -
и готово: вопрос решен. Возьмите-ка его, чтобы он мне не попадался.  Но  и
сами, товарищ командир батальона, пореже пользуйтесь им.
   Передав с улыбкой карандаш, он затем озабоченно спросил:
   - Как вы думаете, где бы нам побыстрее полудить котлы?
   В моем взгляде выразилось, вероятно, изумление, и генерал разъяснил:
   - Ведь наша дивизия будет  вроде  ополченской:  она  формируется  сверх
плана. На новенькое рассчитывать нечего. И требовать не станем.
   Пришлось отвечать и на многие другие, большей частью такие же  странные
вопросы,  причем  я  не  мог  отделаться  от  впечатления,  что   Панфилов
интересуется тем, чем, казалось бы, не пристало интересоваться генералу.
   Напоследок, протянув бумагу, он дал мне поручение.
   - Тут указаны адреса помещений, - сказал он, - которые выделены нам для
формировочных пунктов. Надо взглянуть, проверить, все  ли  они  подходящи.
Посмотрите  дворы,  будет  ли  где  шагать,  имеются  ли   кухни,   плиты,
кипятильники?
   Я опять удивился: прилично ли генералу заниматься этим?
   Отдавая мне список и вглядываясь в мое лицо, Панфилов спросил:
   - Вы поняли меня?
   - Да, товарищ генерал.
   Он взял часы.
   - Сколько времени вам для этого понадобится?
   - К вечеру сделаю, товарищ генерал.
   Круто изломанные брови недовольно поднялись.
   - Что значит - к вечеру?
   - К шести часам, товарищ генерал.
   Он подумал.
   - К шести... Нет. Доложите мне об исполнении в восемь часов.


   Проходили дни, я исполнял мелкие поручения генерала. Меж тем  рождалась
дивизия, прибывали командиры.
   Однажды,  выйдя  от  Панфилова,  я  увидел:  навстречу  идет  полковник
артиллерии. У него были длинные  ноги  и  длинное  лицо  с  двумя  резкими
морщинами у рта.
   Я посторонился. Полковник взглянул на мои петлицы и остановился.
   - Артиллерист? - отрывисто спросил он.
   - Да, товарищ полковник.
   - В мое распоряжение?
   - Не могу знать. Назначен командиром батальона.
   - В пехоту? Как так? Идемте к генералу.
   По ходу разговора у генерала я понял, что стремительный  полковник  был
только что прибывшим командиром артиллерийского полка нашей дивизии.
   - Прикажите ему, товарищ генерал, отправиться  в  мое  распоряжение.  И
пусть принимает сегодня же дивизион.
   Панфилов обратился ко мне:
   -  А  вы,  товарищ  Момыш-Улы,  что  об  этом  думаете?  Справитесь   с
дивизионом?
   - Нет, товарищ генерал, не справлюсь.
   Панфилов уселся поудобнее. В сощуренных,  монгольского  разреза  глазах
мелькнуло любопытство. Такова была одна из  его  черточек:  не  погашенное
возрастом, удивительное в его годы любопытство. Он, казалось, с  интересом
ожидал: "А ну, что скажете вы, полковник?"
   -  Как  не  справитесь?  -  сердито  спросил  полковник.   -   Батареей
командовали?
   - Да.
   - Ну и хорошо... Или, может быть, вместо вас послать в дивизион майора?
Может быть, окончившего академию? Таких ни одного  нам  не  дадут.  Прошу,
товарищ генерал, считать вопрос решенным.
   Но я почтительно и твердо сказал:
   - Я, товарищ генерал, обязан быть честным. С дивизионом  не  справлюсь,
мое образование недостаточно.
   Знаете ли вы, кто виноват в моем упорстве? Профессор Дьяконов,  даже  и
не подозревающий, вероятно, о моем существовании. Ему, автору капитального
трехтомного труда "Теория артиллерийского огня", поклоняются артиллеристы.
Не зная высшей математики, окончив после средней школы лишь девятимесячные
артиллерийские курсы, я не совладал с этим сочинением. Какой  же  из  меня
командир дивизиона, как я буду управлять  сосредоточенным  огнем  батарей,
если не могу вычислить  выстрел  "по  Дьяконову",  не  умею  дать  точного
"дьяконовского" залпа?
   Впоследствии, наблюдая артиллерию и артиллеристов на  войне,  я  понял,
что прав был не я, а полковник. Война - лучшая академия,  и,  повоевав,  я
командовал бы не хуже других и не посрамил бы артиллерии.
   - Чего же вы хотите? - спросил полковник.
   - Батарею, - сказал я.
   - Что вы! У меня младшие лейтенанты сидят на батареях. Хотите  в  штаб,
помощником начштаба?
   У меня вырвалось:
   - Боже избави!
   Генерал, с интересом следивший за нашим разговором, рассмеялся:
   - Напрасно, товарищ Момыш-Улы, напрасно... Штаб не обязательно  бумага.
И не обязательно красный карандаш...
   - Какой красный карандаш? - спросил полковник.
   - Это, мне кажется, и к вам  относится,  полковник,  -  шутливо  сказал
Панфилов. - Потом вам расскажу.
   Затем, став серьезным, добавил:
   - Я подумаю. Идите, товарищ Момыш-Улы.


   Продолжение последовало в эту же ночь.
   Я был дежурным по  штабу.  Панфилов  работал  далеко  за  полночь.  Как
обычно, он вызывал и вызывал командиров.
   Рождалась  дивизия.  В  пустующие   летом   школы,   ставшие   пунктами
формирования,  приходили  в  эти  дни  из  города  и  окрестных   колхозов
призванные в армию - сплошь немолодые, тридцати - тридцати  пяти  лет,  не
побывавшие, в большинстве, на военной службе.
   В этот час они - будущие панфиловцы - спали.
   Наконец и у нас, в большом каменном доме, стало тихо.
   Скрипнула дверь,  в  коридоре  послышались  шаги.  Я  встал  и  оправил
гимнастерку, узнав походку генерала.
   Он заглянул в открытую дверь.
   - Вы здесь, товарищ Момыш-Улы? Дежурите?
   Панфилов шел с полотенцем, без генеральского  кителя,  в  белой  нижней
рубашке. Лицо его было утомленным.
   В  комнате  было  накурено.  Панфилов  распахнул  окно  и   присел   на
подоконник.
   -  Думал  о  вас,  товарищ,  Момыш-Улы,   думал,   -   сказал   он.   -
Посоветуйте-ка, что с вами делать.
   - Я, товарищ генерал, отправлюсь туда, куда мне прикажут.  Но  если  вы
спрашиваете мое мнение...
   - Садитесь-ка, садитесь... Да-да, если спрашиваю ваше мнение...
   - ...То я попросил бы, товарищ генерал,  не  дивизион,  а  батарею  или
батальон.
   - Батальон? Батальоном, товарищ Момыш-Улы, тоже нелегко  командовать...
Общевойсковой тактикой вы интересовались? Читали что-нибудь об этом?
   Я перечислил кое-что прочитанное.
   - А отступательный бой? Интересовались этим?
   - Нет, товарищ генерал.
   - Да, батальоном вам нелегко будет командовать, - повторил Панфилов.
   Он посмотрел на меня так, что я покраснел. З