дце  вопль
проносится над полями, перелетает стены крепости, достигает гор, ударяется о
них и катится над пустыней. Факел бежит через поле, падает и догорает куском
черного спекшегося мяса...
     А  на следующую  ночь пропадает из дому старший сын Эсена --  Берды. Не
ночует дома и Халлы -- человек, кому предназначалась в жены Бибитач.
     Еще через день привозят  Ильяс-хану труп его старшего сына.  Сердце его
насквозь  пробито длинным туркменским ножом. Нашли  Мухамед-хана недалеко от
станции.
     В эту же  ночь исчезает из аула семья Эсена.  На месте,  где стояла его
кибитка, валяются лишь старые тряпки и обрывки веревок. Неизвестно, где взял
Эсен верблюда, но крупные верблюжьи следы ведут от покинутого  дома в пески.
По  этим  следам  и  бросился  десяток   всадников  во   главе  с  поручиком
Шамурад-ханом.
     Чары  торопит  коня.  Тревожное  предчувствие  стискивает  грудь.  Конь
выносит его на бархан и вдруг оседает назад, беспокойно поводя ушами. Справа
слышатся выстрелы  и одинокий крик. Конь заржал и тронулся. Где-то рядом ему
отвечает  другой конь. Вот и сам он вылетает из-за бархана и галопом несется
к такыру...
     Но что  это? На  длинном  ремне  волочится  за  белым  красавцем  конем
человеческое тело. Не думая, гонит вслед своего коня Чары и с налету острым,
как бритва, чабанским кинжалом перерезает ремень.
     Человек  связан  по  рукам и  ногам.  Чары  разрезает  кожаные  путы  и
поворачивает  труп  на спину.  Пустыми кровавыми глазницами  смотрит в синее
небо старый Эсен, его отец.
     Минуту, час  или день сидит Чары над мертвым отцом, он не знает. Кто-то
трогает его  за  плечо.  Вздрогнув, он медленно поворачивает  голову и видит
морду  белого коня, вернувшегося к  своей  страшной ноше. На ухе  белого  --
косой серп. Такая  ж  метка  на ухе  коня  Чары. Ведь  кони  чабанов тоже из
ханских табунов...
     Чары  молча укладывает труп  отца на высокое степное седло и  тихо едет
рядом. Следы белого  коня приводят  к высохшему озеру. Ровным  ослепительным
блеском  сверкает  на солнце  соль. Прямо на  белой  ее  пудре  лежит убитый
верблюд. Рядом  валяются поломанные стойки кибитки, черепки разбитой посуды,
старый почерневший казан. А вокруг  лежит весь  род Чары.  Стянутый  ремнями
труп  Берды, догола  раздетая и  окровавленная  его жена,  двое  мальчиков с
переломанными  спинами и  старая  Нургозель  с  рассеченной надвое  головой.
Высоко в небе парит над пустыней белоголовый когтистый гриф...
     Сбылись  мечты юности.  В  смелый  аламанский  набег  идет джигит Чары.
Полсотни крепких, выносливых коней поднимают пыль над пустыней...
     Не  помнит он,  сколько дней и ночей провел на  соленом озере. Ганлы --
долг кровью до седьмого колена  -- будет платить ему  род  Ильяс-хана. Иначе
Чары недостоин будет  ходить по земле,  дышать, смотреть на небо, называться
мужчиной   Закон   Черных  Песков  ждет   от   него,  единственного   живого
представителя рода, получения кровавого долга от рода врага. Отныне не съест
он куска хлеба спокойно, не  выпьет  спокойно глотка воды,  пока собственной
рукой  не  зарежет  последнего  представителя  рода  Ильяс-хана. А последний
представитель этого рода -- Шамурад-хан..
     Большую облаву устроили на Чары родственники и  приспешники Ильяс-хана.
Все в  ауле понимали, что,  пока жив сын  Эсена, не может спокойно ходить по
земле ни один человек из ханского рода.
     Два раза стреляли  в Чары,  когда он прятался в горах. Один раз чуть не
убили его на пороге кибитки старого друга их семьи. И Чары пришлось на время
уйти из этих мест.
     В соседних краях связался  пастух Чары с бандой лихих аламанов. Далекий
поход  через пустыню  на север  задумали они.  И  вот, растянувшись  длинной
цепочкой, уже скачут через Черные Пески аламаны.
     Скачут  день, другой, третий... И  вот уже усталые до  смерти  кони еле
вытягивают ноги из плывущего  песка.  Уже кончилась вода  в  притороченных к
седлам кожаных хуржумах, уже видятся им за каждым барханом бескрайние водные
глади.
     В темную  беспросветную ночь доскакали до цели аламаны. Жарко  пылают в
ночи сухие  кибитки. Стон, плач, дикие, истошные вопли. В щепки  разбиваются
раскрашенные  плоские  сундуки,  вытряхиваются  из  них  праздничные халаты,
кетене и серебряные браслеты, бросаются поперек  седел рыдающие женщины... А
мужчинам нет пощады. Чем больше останется здесь трупов, тем меньше всадников
уйдет в погоню за аламанами. И со свистом падают удары направо и налево.
     Лежит с рассеченной головой  полураздетый  дайханин, рядом валяются два
его мертвых сына. А там,  вдоль горящих  кибиток, несется всадник, волоча на
аркане задушенного старика.
     Нет, не  такими представлял себе  Чары  смелых аламанов, когда слушал у
колодца сказки старого Аллаяра! И, закрыв лицо руками, без дороги  скачет он
от пожаров, крови и проклятий прямо в ночную тьму. Скачет, сам не зная куда,
лишь бы уйти поскорее от этой страшной ночи...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Веселый усатый хирург Демидко в ярко-красных щегольских галифе  носит в
боковом кармане гимнастерки две  пули, вынутые из тела Эсенова. Пули  у него
хранились  во  всех  карманах.  Когда раненый выздоравливал  и  выписывался,
Демидко вручал ему  на  память маленький кусочек  металла, выплавленный чаще
всего на заводах Бирмингема.
     Но особисту Эсенову еще не скоро выписываться: пуля прошла на полпальца
от сердца. Только сегодня он пришел в себя.
     Сестра милосердия сидела, свесив побелевшие за зиму босые ноги с порога
санитарной теплушки, и  задумчиво глядела на  мятежное весеннее небо.  Вдруг
она  почувствовала  на  себе  упорный  взгляд. Только  один  раненый,  самый
гяжелый, остался у них с последнего басмаческого набега. Обернувшись, сестра
увидела, что  он смотрит на нее в упор  серьезными  немигающими глазами.  От
неожиданности она растерялась, и они с минуту молча смотрели друг на друга.
     -- Ну вот видишь!.. -- сказала она ему, как будто он о  чем-то спорил с
ней. Когда сестра подошла, раненый закрыл глаза.
     Чары всей грудью вдохнул свежий весенний  воздух и сразу  открыл глаза.
Через прорезанные в стенах закрытые марлей окна лился ровный дневной свет. А
в раздвинутую настежь  дверь теплушки врывалось яркое солнце и буйные запахи
цветущей   степи...  Свет  ослепил  его.  Он  на  миг  зажмурил  глаза,  но,
испугавшись, что снова вернутся мучившие его  сны,  быстро открыл  их. В два
ряда стояли восемь, крытых белым, упругих кроватей с никелированными шарами,
реквизированных в одном из веселых домов Ташкента. Прямо  перед дверью стоял
крепкий дубовый стол из конторы торгового дома братьев Чибисовых, на котором
усатый Демидко делал свои операции. А в дверях спиной к нему сидела женщина.
Волосы у нее были  темно-русые. Солнце золотило их,  а ветер трепал вместе с
рукавом белого халата.
     Вдруг  она обернулась и быстро  встала  на  ноги. Он еще не  встречал в
пустыне  женщин,  которые  бы  так прямо  смотрели  на  него,  да еще такими
большими серыми  глазами.  Это поразило его, и он подумал было,  что начался
другой сон. Но она  подошла к нему и что-то  сказала  очень звонким голосом.
Тогда он закрыл глаза.
     Потом приходил  высокий  усатый мужчина,  которого он раз  уже  видел в
штабе отряда, спрашивал его о здоровье, а он молчал и смотрел в потолок...
     Раненый  снова заснул, а когда проснулся, был теплый весенний  вечер. В
тупик,  где стояла  теплушка,  долетали  с  полустанка  слова  кавалерийской
команды.  Задрожали пол  и  стены.  Осветив  на минуту  ярким  светом  окна,
прогромыхал тяжелый  товарный поезд  с  побитыми,  расшатанными  вагонами. А
раненый лежал, смотрел в темный потолок и вспоминал...
     Шамурад-хан  послал  гонцов  по  аулам с требованием  дать  джигитов. В
приказе  о мобилизации говорилось про "священную  войну за свободу". Первое,
что  сделал Шамурад-хан,  --  снова  отобрал  воду  и в наказание  разорил у
Карры-кала больше половины дайханских кибиток. В память о брате Мухамед-хане
вырезал он весь род Халлы, бывшего жениха Бибитач. Самого Халлы привязали за
руки  и  ноги к хвостам четырех ахальских коней и стегали  их камчами до тех
пор, пока они не разорвали Халлы на части.
     Целый  отряд послал Шамурад-хан для  поимки Чары,  но,  предупрежденный
соседями. Чары вовремя ушел с колодцев.
     Снова блуждал он в горах, гонимый,  как зверь, людьми Шамурад-хана. Ему
нельзя было показаться ни в  одном из аулов. Как-то поутру выследили его два
родственника ханского  счетовода  Курта. Целый  день гнались они  за  ним по
осыпающимся горным кручам. Под вечер им удалось ранить его в ногу. Забившись
в узкую шакалью расщелину, он ждал их приближения. И когда один из них полез
было  вверх  по  скале. Чары  коротким  ударом ножа в  шею зарезал  его, как
барана. Забрав у убитого винтовку, он тут же, в темноте, прострелил голову и
другому, -- глаза чабана привыкают видеть и ночью.
     И снова, волоча  раненую ногу, ходил  он по  горам,  как одинокий барс,
такой же злой, голодный и страшный...
     Нога постепенно зажила.  Он нашел далеко в горах небольшую пещеру и там
устроил себе логово.  О нем знал  один лишь Таган, который время от  времени
приезжал в горы и привозил ему лепешки, геок-чай и патроны.
     Почти год  прожил в горах  Чары.  Лишь два раза спускался он в аулы. По
непреложному  закону, дайхане принимали его, кормили  и  высказывали  добрые
пожелания. Но сам он хорошо знал, что грозит каждому из них, если всесильный
Шамурад-хан узнает об этом. А ханские соглядатаи были на каждом шагу.
     Снова гром пушек отдавался в горных  ущельях. На этот раз эшелоны везли
солдат в белых  гетрах в обратном направлении. В аулы  группами и в одиночку
возвращались  джигиты, мобилизованные на фронт Шамурад-ханом. Однажды  ночью
сам  он  исчез  неизвестно  куда  вместе  со  своими  друзьями,  предупредив
напоследок, что "священная война" не кончилась. Она только начинается.
     Вскоре по мало кому известным тропам пошли через горы караваны Вместе с
терьяком  и  сушеными финиками везли они  новенькие винчестеры,  разобранные
трехногие  пулеметы и тяжелые  светло-желтые  обоймы, аккуратно  уложенные в
длинные,  наглухо  забитые  ящики.  И запылали непокорные аулы,  в  страшных
мучениях умирали привязанные к  конским хвостам дайхане,  которые осмелились
коснуться ханского добра.
     Тогда и выделены были отряды особого назначения для борьбы с басмачами
     Чары  спустился   с  гор...  В  одном  из  своих  набегов   Шамурад-хан
окончательно разорил аул возле старой крепости и взорвал водораспределители.
Дайхане собрали свой скарб  и откочевали: кто в пески, кто  в соседние  аулы
Полуразрушенные  мазанки  присыпало  песком.  Сиротливо   торчали  из  земли
обгоревшие колья. Здесь, на развалинах родного аула, еще раз встретился Чары
с  Таганом Пока в аулах было  безвластье,  соседний хан,  в  отряде которого
служил Таган, враждовал с Шамурад-ха-ном Они не признавали друг друга Теперь
же,  с  возвращением красных,  он по  чьей-то команде  из-за  гор подчинился
Шамурад-хану.  Таган  сейчас  сам   командовал  басмаческой   полусотней   у
Шамурад-хана.
     Но  дружба  двух  джигитов  крепче  дамасской  стали.  До  Шамурад-хана
добраться сейчас Чары невозможно. Единственный  путь, который одобрял Таган,
-- пойти в один из красных отрядов и в стычке взять хана за горло Он, Таган,
поможет ему в этом. Тагану в конце  концов нет  дела до Шамурад-хана. У него
есть свой сердар, которому он будет верен, пока служит у него.
     Всю ночь  проговорили друзья. Они условились о способах, которыми будут
связываться  друг  с другом, о местах встреч.  Наутро  Таган ускакал, а Чары
принялся  ждать очередного набега  басмачей и прихода красного отряда. Таган
сообщил ему,  что уходить от  преследования Шамурад-хан  будет этой дорогой,
мимо Карры-кала, в ущелье...
     Чары не представлял себе, что такое красный отряд и как он туда придет.
Таган  только сказал  ему,  что  там  все русские.  А  охотятся они в первую
очередь за Шаму-рад-ханом и русскими офицерами, что помогают ему.
     Чары до сих пор почти не знал русских. Они были для него чужими. Первым
русским, с которым свела его близко судьба, был  господин пристав. Память об
этой встрече осталась у него  навсегда. Помнил он хорошо и  другого русского
-- соседа по тюремной камере, бандита-рецидивиста Тришку Шпандыря, как звали
его друзья. Когда  в первый раз втолкнули Чары в  камеру,  жандарм подмигнул
Тришке, и тот устроил новичку "крещение с вышибанием под нары".
     И  вот  теперь он должен будет пойти в  русский отряд. Но  он пойдет  и
туда,  если  там  проходит  ближайший  путь к  горлу  Шамурад-хана!  И  Чары
терпеливо ждал.
     На десятый день с севера послышалась стрельба. Чары засел в разваленной
мазанке и наблюдал оттуда.
     Сначала промчалась к  крепости группа всадников в халатах и  тельпеках.
Следом за ними с  двух сторон подошел большой кавалерийский отряд. Солдаты в
остроконечных шапках проскакали так близко, что ему пришлось лечь на землю.
     Пули свистели  над самой  головой Чары и глухо  ударялись в сухую глину
дувалов. Совсем  рядом  с  ним громко и  четко заговорил пулемет. С  флангов
ответили  другие. Выглянув  из-за  укрытия, Чары увидел, как  заволакиваются
ровными строчками пыли верхушки знакомых крепостных стен. Кое-где обрывались
вниз большие глиняные глыбы. Желтые кирпичики разлетались мелкими брызгами.
     Стрельба стихла сразу, как по команде. Солдаты двумя цепочками въезжали
в крепость... Когда стемнело, над  крепостью  замигали отсветы  костра. Чары
встал и пошел  им навстречу. Но  вдруг кто-то крикнул по-русски  и два  раза
выстрелил в его сторону. Тогда, далеко обходя  крепостные башни, он двинулся
к заваленной камнями  пещере. Здесь ему  было все знакомо. Отвалив камни, он
вошел и начал спускаться вниз.
     Выход  из-под  земли  в  крепость был  разрыт.  Кто-то, видимо, недавно
воспользовался  им. Чары  выбрался наружу  и,  присыпав  ход сухим бурьяном,
пошел к догоравшему костру. Рядом щелкнули затвором. Чары увидел на валу две
тени и направился прямо к ним. Ему приказали остановиться.  Он остановился и
сказал, что хочет поступить в отряд, чтобы убить Шамурад-хана.
     Они не поняли его7  Один из  них  ушел  и вскоре вернулся. С ним пришел
третий,  который заговорил вдруг  с Чары на чисто туркменском языке. Это его
удивило.  Он повторил  свои слова о  том, что хочет поступить в  их отряд, а
когда спросили, как  он попал в крепость, повернулся и пошел  к  могильнику,
чтобы показать подземный ход.
     Выйдя  из пещеры. Чары  заметил у края скалы  лоскут от халата.  Зоркие
чабанские глаза его рассмотрели в  темноте след бескаблучного кавалерийского
сапога.  Это  была нога  Шамурад-хана.  Такой же след,  маленький,  твердый,
прямой, он  видел там, на  соленом озере, где пал весь его род. След этот он
узнал бы днем и ночью среди тысячи других... Чары долго смотрел на этот след
и молчал. Из ущелья доносился до него лишь ровный глухой шум потока.
     Обернувшись,  он  увидел,  что  фонарь  русских,  следовавших  за  ним,
удаляется в сторону крепости. Бесшумно  прыгая через камни, он  скоро догнал
их...
     На полустанке, куда прибыли  они на  третий день, ему принесли такую же
одежду,  какую  носили  все  в  отряде.  Чары  не  хотел ее надевать.  Тогда
командир, говоривший на  туркменском языке, -- его звали Рахимов, -- коротко
сказал, что, если  он не переоденется, ему придется убраться из отряда. Чары
переоделся.  Свой старый халат  и  тельпек он аккуратно свернул и  отдал  на
хранение в склад отряда. Он не думал долго задерживаться здесь.
     Оказалось, что  Рахимов не  единственный туркмен в  отряде. Другим  был
Мамедов, который так зло посмотрел на него, что Чары  ощупывал  у пояса нож.
Один раз Мамедов сквозь зубы сказал, что видит его мысли, как в чистой воде,
и  все  равно до  него доберется. Чары ничего не  ответил.  У него была своя
цель, и он не хотел отвлекаться от нее. Ради нее он переживет все.
     Но в соседнем взводе неожиданно увидел Чары двух  братьев-туркмен.  Они
были чистые иги; прямые, с ровной походкой,  несросшимися бровями, белолицые
и крутолобые. Братья были, пожалуй, еще большие иги, чем род Ильяс-хана.
     Вопреки  законам  пустыни,  Чары возненавидел  всех  игов.  Впервые это
чувство  возникло у него там,  на  соленом озере, и  окрепло во время долгих
одиноких скитаний в  горах. И когда давно позабывшие в Красной Армии о своем
превосходстве братья  Оразовы  подъехали к нему и весело его приветствовали.
Чары не сдержался и угрожающе потряс карабином.
     Братья отъехали от него и больше с ним не говорили. Но Чары ждал теперь
от них мести. Он знал,  что проявил невоспитанность, грубо говоря с игами, и
что рано или поздно по  закону пустыни последует возмездие.  В этом  Чары не
сомневался.
     Прошло  еще несколько дней.  Нетрудно  было выросшему в  седле человеку
научиться кавалерийскому строю. Он сидел как влитой в седле, а лоза ложилась
у него как  срезанная молнией. Стрелял он,  пожалуй, лучше всех в  отряде...
Что  же касается рассказов высокого командира, то они не интересовали  Чары.
Раз нужно ходить  в  строю,  стрелять, стоять  на перекличке,  он  будет это
делать.  Остальное его  не  касается.  К тому же  он по-русски понимал  лишь
несколько слов. На политзанятиях Чары уходил в свои мечты.
     Присмотревшись,  заметил  он   в  отряде  кроме  туркмен  много  других
нерусских людей.  Первым  он выделил китайца Чена, маленького  белозубого  и
черноглазого пулеметчика.  Тот  всегда  приветливо  улыбался  всем.  Чары не
отвечал на его улыбки, ему не было дела ни до кого,  но  терпеливый  китаец,
казалось, не замечал этого  и продолжал при встрече улыбаться, показывая все
свои зубы.
     Чары не  понимал,  что понадобилось всем  этим разным  людям  в  Черных
Песках,  зачем  они собрались  сюда  и лезут под пули,  если  даже  халаты и
тельпеки  не делят между собой.  Но он  не стал  думать об этом  У них  было
какое-то свое дело, а у него -- свое.
     Из  русских больше  всего  обращал  на  него внимание  тот широкоплечий
плотный человек, что задержал  его  ночью  в крепости. В отряде его называли
Телешовым, а красноармейцы помоложе -- дядей Степаном. Этот  все  пытался  о
чем-то говорить с Чары, старался помочь ему.
     Вообще  все  они  как будто  чего-то  ждали  от  него. Чары это  хорошо
чувствовал. Но он не мог забыть пристава, крещения под тюремными  нарами. Он
не  доверял доброте этих  людей, как  не доверял всему  миру За их  добротой
крылось что-то непонятное. Он, Чары, им явно для чего-то нужен. А ему, кроме
крови Шамурад-хана. ничего не нужно.
     В поход  Чары  пошел  с  радостью. Равнодушно смотрел  он на  прикрытые
брезентом  изуродованные трупы  на  станции,  --  что ему до  каких-то чужих
убитых людей "
     В одном  из  дайхан,  укладывающих  рельсы  на разгромленной  басмачами
станции, Чары узнал переодетого Тагана, ханского разведчика.
     -- На первой стоянке сделаешь ночью тысячу шагов к востоку... -- шепнул
ему Таган.
     Ночью,  на привале, Чары виделся с Таганом. Тот рассказал  ему о планах
Шамурад-хана.
     У Чары не было никаких счетов с басмачами. Его интересовал лишь один из
них. На следующий  день Чары увидел своего врага. Его зоркие чабанские глаза
заметили  белый  тельпек Шамурад-хана.  Но он не стрелял. Отсюда было  очень
далеко, а Чары хотел бить наверняка, и не из карабина, а ножом.
     Он  чувствовал на себе подозрительные взгляды, слышал разговоры о себе,
хоть и не все понимал по-русски. Возможно, это и заставило бы его уйти, если
бы в  отряде не было  людей, которые верили ему. Когда Телешов, комиссар или
Чен  смотрели  на  него.  Чары  казалось,  что они откуда-то  знают  всю его
историю. Командира он не понимал. Пельтинь  холодно  смотрел на Чары  своими
серыми глазами.  И  тот, давно уже не боявшийся  ничего на свет