Морис Симашко.
   В черных песках


     © Copyright Морис Симашко.
     Изд.: "Маздак" М., "Советский писатель", 1984




                    Дорогой памяти Бориса Андреевича Лавренева

                               Пощади мое сердце
                               И волю мою укрепи
                               Потому что мне снятся костры
                               Эти кони истлели,
                               И сны эти очень стары
                               Почему же мне снова приснились.
                               Нет, это сны революции!
                                          Вл Луговской

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Комиссар  Савицкий  задумчиво  смотрел  в мерцавшую ночными  светляками
пустыню. Восемь дней и ночей по плоским  такырам и сыпучим  барханам  гнался
отряд  за бандой.  Сегодня  ночью ее  остатки  укрылись  за  стенами  старой
крепости. Особый отряд атаковал  ее на рассвете  вместе с колючим  ветром --
"афганцем".  Ворвавшись туда, увидели только стреляные гильзы  да  несколько
трупов. Кровавого Шамурад-хана среди них не было. Главарь белобасмачей исчез
вместе  со своим  помощником  -- жандармским  приставом Дудниковым. Обыскали
каждый могильник, каждый  сухой кустик,  но никого не  нашли. Ровный упругий
ветер пустыни быстро засыпал гильзы и трупы...
     К вечеру "афганец" стих. Расставив секреты, отряд спал. Измученные кони
всхрапывали у древней стены.
     Комиссару  не  спалось.  Нервное  напряжение  последних  дней и  глухой
клокочущий кашель  вызвали болезненную бессонницу.  Не  давала  покоя мысль:
куда мог  деться Шамурад-хан? Но пустыня после  песчаной бури дышала легко и
спокойно.  Вид  темных  крепостных  стен на  фоне  мягкого  бархатного  неба
успокаивал и заставлял думать о чем-то неведомом, давно минувшем.
     -- Шел бы спать, Григорий.
     Комиссар  оторвался от своих мыслей  и повернулся к часовому. Плечистый
сормовец Телешов называл его по старой партийной кличке, под какой знали его
на заводе. А настоящее-то его имя -- Николай.
     Внизу, в покинутом разрушенном ауле, залаяла собака.
     -- Бедно тоже живут тут.. -- Телешов ткнул в темноту спрятанной в рукав
самокруткой. -- Я думал, хуже, чем у нас, в Нижегородской, не найдется голи.
А тут два барана да штаны -- хозяин..
     Комиссар молчал. Телешов уперся  сапогом в отколовшийся  кусок стены, и
тот мягко покатился вниз,  в темноту. Не успел  затихнуть  шорох от падающей
глины, как оба  насторожились. Возле большого  могильника, где  сложены были
боеприпасы, послышался неясный шум. Крепость  охранялась со  всех сторон,  и
никого чужого здесь быть не могло...
     Над могильником поднялся кто-то  в мохнатой шапке и  неслышными  шагами
двинулся в сторону, на мгновение остановился, потом направился прямо к ним.
     --  Стой! --  негромко  приказал  Телешов и  щелкнул затвором карабина.
Человек остановился в трех шагах...
     Комиссар зажег спичку. На него в упор смотрели черные немигающие глаза.
Космы  темной  бараньей  папахи  свисали  на  лоб  и  узкие  точеные  скулы.
Неизвестный стоял спокойно и ждал. Когда загорелась вторая спичка, он что-то
коротко сказал. Комиссар уловил имя Шаму-рад-хана.
     -- Вот что, Степан: разбуди Рахимова, пусть с ним поговорит!..
     Пока часовой ходил, ночной гость стоял как изваяние и смотрел куда-то в
степь. Комиссара встревожил этот взгляд, и он правой  рукой нащупал рукоятку
нагана.
     Подошел  взводный Рахимов  с фонарем. Комиссар внимательно  разглядывал
гостя.  Это был молодой туркмен, лет  двадцати.  Худое бесстрастное лицо его
ничего  не выражало. Такими же  бесстрастными  и  холодными  были  глаза. Он
смотрел прямо, не мигая.
     Рахимов о  чем-то спросил у него вполголоса. Тот, как бы нехотя, что-то
ответил.
     --  Говорит, нет Шамурад-хана, бежал. А  сам  в  наш отряд  хочет... --
перевел Рахимов. Пока он говорил, гость настороженно смотрел на него.
     -- Спроси его, как он попал в крепость, -- сказал комиссар.
     Гость, ничего не  ответив, повернулся  и  пошел к  могильнику.  Телешов
хотел его остановить, но комиссар сделал знак рукой и пошел за неизвестным.
     В отряде  уже никто  не спал. Группа бойцов собралась возле могильника.
Командир Пельтинь,  высокий сухощавый латыш с рукой на  свежей перевязи, как
всегда,  молчал  и  угрюмо  смотрел  на  гостя.  Тот  уверенными  движениями
разбрасывал  сухой  бурьян  у  края  древней  полуразрушенной ниши. Под  ним
оказался узкий глубокий проход. Гость прыгнул туда и исчез в темной впадине.
Бойцы переглянулись. Комиссар шагнул вперед.
     -- Давай я раньше!.. --  сказал Рахимов и, взяв фонарь в одну, а маузер
в  другую руку, полез  вниз.  Вслед за  ним  спрыгнул  сменившийся  с  поста
Телешов. Последним в темную дыру спустился комиссар.
     Вниз вели неровные каменные ступени. Комиссар насчитал их уже двести, а
конца  спуска не  было видно. Но вот  он кончился. Теперь они шли по ровной,
выложенной   плоским   желтым  кирпичом   галерее.   Временами   приходилось
нагибаться.  Вскоре  начался подъем,  и  минут через  пять  они оказались  в
большой пещере. Перебравшись через  камни,  которыми был засыпан вход в нее,
вышли к подножию скалы.
     Крепость темным  пятном выделялась на фоне пустыни. Рахимов осмотрелся,
потом несколько раз поднял и опустил фонарь. Из крепости ответили тем же.
     -- А где же этот парень? -- спросил комиссар.
     -- Вот... только был сейчас...
     Телешов растерянно оглядывался и разводил руками.
     -- Эй, джигит! -- позвал Рахимов.
     Никто не отозвался. Комиссар  озабоченно покачал головой, оглянулся  на
пещеру, и они медленно пошли  к  крепости. Пройдя полдороги,  комиссар вдруг
снова увидел молодого туркмена, который спокойно шел рядом с ним.
     -- Фу-ты черт! -- выругался с сердцем Телешов. -- Откуда это ты взялся?
     Рахимов спросил по-туркменски. Тот что-то ответил.
     -- Говорит, все время там стоял, -- перевел Рахимов.
     -- А почему не откликался?
     -- Молчит...
     Командир  развернул   карту.  Положение  стало  ясным.   Шамурад-хан  с
тремя-четырьмя ближайшими приспешниками ушел  по подземному  ходу, прорытому
еще во времена Сасанидов. Путь в горы был для него открыт.
     Покамест  командование  отряда  совещалось, молодой туркмен  безучастно
стоял  в стороне. Перебросившись с ним несколькими  фразами, Рахимов сказал,
что он назвался Чары  Эсеном, чабаном. Знает он  ход под  землей потому, что
жил в этом ауле, возле крепости. Почему хочет в отряд, не говорит.
     --  Что ж, возьмем его?  --  спросил  комиссар.  Рахимов  пожал плечами
Командир молчал.
     -- Утро вечера мудренее  -- подвел  итог Телешов.  Отряд спал.  Телешов
предложил Чары лечь на солому рядом с ним, но туркмен отошел в сторону и сел
у стены. Часовому было приказано присматривать за ним.
     Утром Телешов, как  будто все  уже было  решено, подошел  к командиру и
спросил,  какую лошадь  выделить  новичку.  Командир  кивнул  на тонконогого
красавца гнедого, захваченного вчера у  басмачей  Телешов подвел коня к Чары
Эсену  и  сунул  ему  в  руку  уздечку.  Тот  принялся  подтягивать  высокое
туркменское седло, но, заметив серпообразную метку на ухе коня, опустил руку
и отошел.
     -- Что, конь не нравится9 -- строго спросил Телешов. Новичок молчал.
     -- Эх, хорош конек!..
     Телешов  потрепал  гнедого по  шее и неожиданно вскочил  в  седло. Конь
сразу заплясал под ним.
     Через полчаса отряд на рысях  выходил  из крепости.  В  последней  паре
первого взвода среди желтых  кожанок и серых буденовок  особистов выделялись
черный  тель-пек 1  и перевязанный  платком красный полосатый халат. Молодой
туркмен ровно  и  привычно сидел на кауром  иноходце. Бойцы  подшучивали над
Телешовым,  не привыкшим к туркменскому  седлу. Чары Эсен  не захотел  взять
даже седло с гнедого.
     Когда  проезжали  через  развалины  аула,  взводный  Рахимов  попытался
заговорить  с  новичком.  Он  что-то  спросил, указывая на  размытые дождями
рухнувшие ду-валы селения. Но тот молчал, как глухой.
     --  Ишь ты,  бирюк!.. --  сказал кто-то  неодобрительно.  Новичок обвел
смотревших на него кавалеристов холодным недобрым взглядом.

     ---------------------------------------------------------------
     1 Тельпек-- туркменская папаха.


     К полудню  третьего дня подъехали к полотну  железной дороги и свернули
влево.  Тут,  на  маленьком,  разбитом  снарядами   полустанке,  размещалась
основная база отряда.
     Откатываясь  под  ударами  Закаспийского  фронта к  морю,  белая  армия
разваливалась по дороге.  От нее  откалывались крупные и мелкие банды. Часть
их  ушла  за горы  через границу,  другая  объединилась с отрядами басмачей,
которыми командовали местные феодалы. Для борьбы с белобасмаческими бандами,
связанными  с заграницей и ставшими  серьезной  угрозой, выделили  несколько
кавалерийских  отрядов  особого  назначения.  Отряду,   которым   командовал
Пельтинь, было поручено разгромить крупную басмаческую группу и во что бы то
ни  стало   захватить   главаря  --  поручика   белой  армии  Ильясова,  или
Шамурад-хана,  как звали его в этих местах  Но Шамурад-хану удалось  уйти, и
бойцы вернулись на базу угрюмые и злые В отряде знали, что не пройдет и двух
недель, как снова начнутся бандитские налеты на полустанки, поезда и селения
у подножия гор,  жителям которых не мог простить  кровавый хан захвата своих
бесчисленных стад.
     Сразу  по  возвращении  новичку  выдали  новое обмундирование:  широкие
кавалерийские  галифе,  гимнастерку, кожанку  и остроконечную буденовку. Все
это взводный Рахимов положил  перед  Чары Эсеном, или Эсеновым, как записали
его в списки отряда Новичок  ничего не говорил и переодеваться не собирался.
Только когда взводный  коротко пригрозил, что ему придется  уйти из  отряда,
если  не  наденет  обмундирования,  Чары  Эсен  пошел  за  насыпь  и  быстро
переоделся там.
     -- Вот теперь кавалерист как следует!.. -- попробовал кто-то подбодрить
его, но тут же осекся под сумрачным, тяжелым взглядом новичка.
     В  отряде  было  четверо туркмен.  Каждый  из  них  по-своему отнесся к
новичку.    Взводный    Рахимов,   серьезный   и    рассудительный   рабочий
Кизыл-Арватских железнодорожных мастерских, казалось, не замечал Эсенова. Он
никогда не  смотрел  в его сторону, не делал ему никаких замечаний. Если тот
ошибался,  взводный подходил,  молча показывал, что нужно делать,  и  Эсенов
повторял прием. Этим ограничивались их отношения.
     Два  брата  Оразовы,  лихие конники бывшей "дикой" дивизии, брошенные в
семнадцатом году Корниловым на красный Питер и распропагандированные в пути,
относились к новенькому немного свысока. За их спиной было три года  мировой
и пять фронтов гражданской войн. Они по справедливости считали, что ничего в
своей жизни  не видавший чабан из пустыни должен  ловить каждое их слово. Но
Эсенов  выказывал  к  обоим  презрительное  равнодушие,  и  они  сами  скоро
перестали обращать на него внимание.
     Правда, на пятый день пребывания в отряде, после каких-то шутливых слов
одного из братьев, новичок вдруг побелел от гнева, потряс карабином и злобно
выкрикнул что-то. Произошло это на плацу за полустанком. Оба брата сразу  же
подобрали поводья и отъехали от него.
     -- Что там случилось у вас? -- спросил комиссар. Младший брат посмотрел
на старшего. Тот покачал головой.
     -- Что он кричал? -- строго повторил комиссар.
     -- Не любит он всех в отряде... И нас еще больше не любит... -- ответил
он наконец.
     Сколько ни допытывался комиссар, о чем  кричал новичок,  братья  только
вздыхали и молчали.
     И  лишь четвертый  туркмен,  разбитной  красноводский  грузчик-йомуд  1
Мамедов, сразу же резко враждебно отнесся к новичку. Он и не  скрывал  своих
чувств. Уже на второй  день явился он к комиссару  и заявил, что если  они с
командиром хотят гибели отряда, то пусть держат змею под халатом.
     -- Он басмач, враг! -- кричал Мамедов. -- В этих местах все люди такие.
Им старую уздечку нельзя доверить. Из них один только и есть хороший человек
-- Ра-химов...
     Когда Мамедов видел  Эсенова  на плацу, он дрожал от ярости, готов  был
броситься на новичка,  и  только  авторитет командира и комиссара  удерживал
его.
     Комиссар решил поговорить с Рахимовым.
     -- Правильно говорят о нем! -- подтвердил взводный. -- Не любит он нас,
ненавидит...
     -- Так что же делать? -- спросил комиссар.
     -- Ничего не делать... Пусть живет, служит... Рахимов явно уклонялся от
разговора  на эту тему.  Неожиданную поддержку получил  новичок  со  стороны
командира  Пельтиня.  Суровый  латыш,  послушав  разговоры о  подозрительном
поведении нового бойца, вдруг коротко бросил:

     ---------------------------------------------------------------
     Й о м у д ы -- одно из туркменских племен

     -- Прекратить!
     Бойцы  удивленно переглянулись. Командир Пельтинь  мог произнести  одно
слово за целую неделю. А с такими словами считаются.
     Потянулись однообразные дни учебы.  На рассвете -- побудка. До обеда --
занятия на плацу. После обеда -- стрельбы и политчас.
     Ездил и стрелял новичок хорошо. Уже на втором занятии он точно выполнял
все  сложные кавалерийские  команды. Как-то на плацу к Телешову подъехал его
старый приятель по Сормову взводный Димакин. Они несколько  минут наблюдали,
как Чары Эсенов в очередь рубит лозу.
     -- Уж больно у него  выправка гвардейская... -- сказал как бы невзначай
Димакин.
     Телешов нахмурился -- он как раз подумал об этом.
     -- Я в  семнадцатом в Питере одного котика зацепил, --  продолжал между
тем Димакин. -- Сверху армя-чишко. Бороденка, лапти, как полагается: мужичок
с рынка.  Только гнуться никак не может, прям уж  очень. И смотрю: лапоть-то
лапоть,  а  ногу  не  сгибает и  на  всю ступню  ставит.  Я сам  когда-то  в
лейб-гвардии был... Вот я спереди зашел, вытянулся перед ним и  -- парадным.
Он от неожиданности -- раз руку к голове: позабыл, что без погончиков...
     Телешов угрюмо слушал. Отъезжая,  они с  Дима-киным перехватили  полный
ненависти взгляд,  каким  смотрел  на новичка  Мамедов. Заметив, что за  ним
наблюдают, Мамедов выругался и, огрев коня камчой, ускакал с плаца.
     Особый отряд  был  интернациональным. Основу  его составляли сормовичи.
Кроме них в отряде  были мадьяры, чехи, татары, два австрийца и один китаец.
Людям рабочим,  им не нужно было  особенно хорошо  знать русский язык, чтобы
понять, о чем говорил комиссар на политзанятиях.
     Чары  Эсенов на  политзанятиях сидел неподвижно,  глядя в  одну  точку,
иногда закрывал глаза, будто засыпал. Но комиссар угадывал, что он не спит.
     -- Ты бы  переводил ему  понемногу, поговорил бы с ним...  -- предложил
комиссар Рахимову.
     -- Не надо, -- ответил тот и поспешно добавил: -- Ему не это  нужно, он
не хочет слушать...
     Комиссар  старался   разгадать  новичка,  понять   странные  отношения,
установившиеся между ним и Рахи-мовым, братьями  Оразовыми, Мамедовым, но не
мог. Среди русских все было как-то проще.
     Не прошло и полумесяца, как в одну из темных ночей была вырезана охрана
соседней  небольшой станции. Просидевший всю ночь  в сухом заброшенном арыке
стрелочник   рассказал,   что   среди   басмачей  он  видел   двух   русских
белогвардейцев и Шамурад-хана.
     Когда командиру докладывали об этом, Димакин  тронул комиссара за рукав
и  показал глазами на Эсе-нова. Неизвестно откуда взявшийся в эту минуту, он
настороженно  стоял  у  стены  полустанка. Заметив взгляд комиссара,  Эсенов
спокойно повернулся и пошел к конюшням.
     -- Провалиться мне, если этот  парень не понимает по-русски,  -- сказал
Димакин.
     Вскоре отряд на  рысях  шел вдоль  линии. Через четыре часа  подошли  к
разбитой  станции. Мрачно  чернели остовы  обгоревших домов.  Возле  полотна
лежали  рядышком  прикрытые  брезентом трупы.  Бойцы помрачнели,  а  новичок
равнодушно проехал мимо... Отсюда  свернули налево, в пустыню.  Вчера только
прошел дождь, и  следы сотни  басмаческих коней оставили четкие отпечатки на
серой глине такыра.
     До  вечера прошли километров  тридцать Привал сделали у  самой  границы
песков.
     Костров  не зажигали.  Молча жевали  сухари и  курили,  прикрыв огоньки
полами шинелей. Спали на холодном песке. Кожанки и шинели не могли укрыть от
осеннего сырого ветра, и бойцы жались друг к другу.
     Комиссару  снова не спалось. Он  лежал на спине и смотрел  в  звездное,
освободившееся на ночь от туманов небо. И то ли снится командиру, то ли нет,
но  он ясно видит  свою комнату  в Канавине,  где  он жил,  бежав из  омской
пересыльной  тюрьмы.   В  комнате  собрались  Димакин,   Телешов  и  другие,
называвшие его  "товарищ Григорий". Распахнулась вдруг дверь, ветром  задуло
лампу, а Телешов,  почему-то  уже в кожанке,  с маузером на  боку, осторожно
трясет его за плечо...
     -- Вставай, Григорий, дело есть! Комиссар сразу встал на ноги.
     -- Что случилось?!
     --  Новенький   исчез...  --   вполголоса  сообщил  Телешов.  Разбудили
командира, обошли часовых. Никто из них
     не видел Чары Эсенова. Конь его стоял среди других со
     спутанными ногами.
     -- Что ж, утром разберемся.. -- сказал комиссар.
     На всякий  случай  усилили  охрану и легли  спать.  Уже под утро, перед
самым  рассветом, Телешов  снова разбудил  комиссара и  сообщил, что новичок
вернулся. Сделали  вид, что никто ничего не заметил, и на заре Эсенов  занял
свое место в строю.
     В этот же день произошла первая стычка с басмачами. Засада Шамурад-хана
неожиданно обстреляла разведку отряда. На следующий день завязался настоящий
бой.  Засев за  дувалами возле одного  из колодцев,  басмачи  открыли частый
ружейный и пулеметный огонь  по наступающему отряду.  Кавалеристы спешились.
Появились первые раненые.
     Задача  была  ясна. Нужно было охватить  противника  с фланга, замкнуть
кольцо и постараться никого из него не выпустить. Но Шамурад-хан поставил на
флангах два пулемета. Кроме того, он  выслал по  обе стороны в пески мелкие,
по  три-четыре человека,  группы, которые тревожили наступающих и сообщали о
малейшем их передвижении. Шамурад-хану во  что бы  то  ни стало  нужно  было
задержать особый отряд,  пока не будут угнаны к  дальним колодцам  в пустыню
захваченные  им  стада.  Именно там  решил  создать  он  основную  базу  для
беспощадной, жестокой войны с новой властью.
     В самый разгар боя  Димакин, лежавший в цепи рядом с комиссаром, указал
ему на  новичка.  Тот неотрывно глядел в  сторону неприятеля. Вдруг он начал
проявлять беспокойство, то поднимал,  то опускал голову, потом встал во весь
рост,  снова  лег и,  ухватившись за бинокль Телешова, потянул  его к  себе.
Телешов  отдал  ему  бинокль, и  Эсенов стал разглядывать  ближайший бархан,
который со стороны басмачей  господствовал  над местностью. И комиссар начал
наблюдать  за барханом. Он увидел, что там тоже мелькнул зайчик бинокля и на
мгновение приподнялась голова в белом тельпеке. Еще  кто-то в  цепи, видимо,
заметил  это,  потому  что  в  ту же минуту  над  вершиной  бархана взвилось
несколько струек песка от ударившихся туда пуль.
     Медленно,  но  упорно продвигались вперед  особисты,  оставляя в  песке
длинные взрытые полосы. Песок лез  в глаза,  рот, уши, набивался в карманы и
сапоги.  Часа  через  два Шамурад-хан понял, что  колодец ему  до вечера  не
удержать.  Оставив  небольшой  заслон, он начал быстро  уходить к северу,  в
глубь песков. Басмаческий заслон был немедленно сбит, и к вечеру отряд начал
догонять банду. Ночью при проверке боеприпасов выяснилось, что Эсенов в этот
день не сделал ни одного выстрела...
     Весь  следующий день продолжалась погоня. Кони  еле вытаскивали ноги из
сыпучего  уплывающего  песка.  Если  бы  не  прошедший  накануне  дождь,  то
двигаться здесь вообще было бы невозможно.
     Басмачи  явно нервничали. Они