ним мостовым.

А после -- лунный свет! Вокруг простерлись ланды.
И алые под черным небом, на конях
Гарцуют воины, повсюду сея страх,
И топот слышится свирепой этой банды.

Увижу ль светлый дол, струящийся поток,
Голубоглазую Жену белее лилий
И Мужа рядом с ней... И Агнец у их ног...
-- Мишель, Кристина -- и Христос! -- Конец Идиллий.

        "Слеза"

Вдали от птиц, от пастбищ, от крестьянок,
Средь вереска коленопреклоненный,
Я жадно пил под сенью нежных рощ,
В полдневной дымке, теплой и зеленой.

Из этих желтых фляг, из молодой Уазы,
-- Немые вязы, хмурость небосклона,--
От хижины моей вдали что мог я пить?
Напиток золотой и потогонный.

Дурною вывеской корчмы как будто стал я.
Затем все небо изменилось под грозой.
Был черный край, озера и вокзалы,
И колоннада среди ночи голубой.

В песок нетронутый ушла лесная влага,
Швырялся льдинками холодный ветер с неба...
Как золота иль жемчуга ловец,
Желаньем пить объят я разве не был?

Май 1872

        "Черносмородинная река"

Реки Черносмородинной поток
      Бежит, неведом.
И вороны, как ангелы, в свой рог
      Трубят и следом
За речкой мчатся... В соснах ветерок
      Ныряет следом.

Все мчится за толпою тайн дурных,
      Тайн древних деревень,
Старинных замков, парков, стен глухих;
      И рыцарская тень,
Блуждая, шепчет о страстях своих...
      Но чист и свеж там день!

Пусть пешеход посмотрит сквозь просвет:
      Воспрянет духом он.
Солдаты леса, вороны, привет!
      Вас бог прислал, чтоб вон
Был изгнан вами хитрый домосед,
      Крестьянин-скопидом.

Май 1872

        "Комедия жажды"

        "1. Предки"

Да, предки мы твои!
      Взгляни:
Отвагою полны
Бутыли вин сухих.
Холодный пот луны
И зелени на них.
Под солнцем человек
Что хочет? Пить и пить!

Я. -- Вблизи дикарских рек
Мне б голову сложить.

Твои мы предки, да!
      Вода
В деревьях и кустах;
Взгляни: она во рвах
Под замком и кругом.
Спустись к нам в погреба,
А молоко -- потом.

Я. -- Туда, где пьют стада!

Да, предки мы твои!
      Бери
Наливки из шкафов,
У нас и чай готов,
И кофе уж готов.
-- Мы с кладбища вернулись
С букетами цветов.

Я. -- Все урны осушить бы!

        "2. Дух"

Вечные Ундины,
Мерьте вод глубины.
Над морской волной,
Афродита, взмой.

Агасфер Норвегии,
Расскажи о снеге мне.
Древний сын изгнания,
Спой об океане.

Я. -- Нет напиткам свежим
И цветкам в стакане!
От легенд не реже
Мучить жажда станет.

О певец, ты кр"стный
Этой дикой жажды,
Гидры моей грозной,
От которой стражду.

        "3. Друзья"

Идем! Вином бурлящим
Там волны в берег бьют.
Аперитивы в чащах
С высоких гор бегут.

Спешите, пилигримы:
Зеленый ждет абсент...

Я. -- Пейзажи эти -- мимо!
Что значит хмель, друзья?

Нет! Стать добычей тлена
Я предпочту скорей
В пруду, под мерзкой пеной,
Средь затонувших пней.

        "4. Убогая мечта"

Быть может, ждет меня
Старинный Город где-то,
И буду до рассвета
Там пить спокойно я,
И смерть приму за это.

Утихла б боль моя,
Будь денег хоть немного,--
На Север мне дорога
Иль в южные края?
О нет! Мечта убога

И множит счет потери,
И пусть я снова стану
Скитальцем неустанным --
Не будет мне открыта
Корчмы зеленой зверь.

        "5. Заключительное"

Дрожащие на поле голубки,
Ночной зверек, бегущий наугад,
Животные в загонах, мотыльки
Последние -- те тоже пить хотят.

Дух испустить, растаять... Где -- неважно:
Средь облаков, что тают в небесах,
Или среди фиалок этих влажных,
Чью свжесть зори пролили в лесах.

Май 1872

Добрые мысли поутру

Под утро, летнею порой,
Спят крепко, сном любви объяты.
Вечерних пиршеств ароматы
      Развеяны зарей.

Но там, где устремились ввысь
Громады возводимых зданий,
Там плотники уже взялись
      За труд свой ранний.

Сняв куртки, и без лишних слов,
Они работают в пустыне,
Где в камне роскошь городов
      С улыбкою застынет.

Покинь, Венера, ради них,
Покинь, хотя бы на мгновенье,
Счастливцев избранных твоих,
      Вкусивших наслажденье.

Царица пастухов! Вином
Ты тружеников подкрепи! И силы
Придай им, чтобы жарким днем
Потом их море освежило.

Май 1872

        "Празднества терпения"

1. Майские ленты.-- 2. Песня самой высокой башни.-- 3.
Вечность.-- 4. Золотой век

        "(1) Майские ленты"

В сплетеньях светлых веток лип
Угас охотничий призыв.
Однако мудрых песен стаи
В кустах смородины порхают.
Пусть кровь смеется в наших венах.
Лоза с лозой сплелись невинно.
Красиво небо, словно ангел.
Лазурь сливается с волною.
Я выхожу. Коль сердце ранит
Меня лучом, в траву я рухну.

Терпеть ли, предаваться ль скуке
Так просто! Прочь мои невзгоды!
О пусть трагическое лето
Меня к своим коням привяжет,
И пусть из-за тебя, Природа,
-- Не столь ничтожным, одиноким --
Умру я. Чтоб не умирали
Повсюду в мире Пастухи.

Хочу, чтоб временами года
Был истомлен я. Голод, жажду
Тебе, Природа, я вручаю.
Корми, пои меня, коль хочешь.
Ничто меня не обольщает.
И никому я не желаю
Дарить улыбку. Пусть же будет
Свободною моя беда.

Май 1872

        "(2) Песня самой высокой башни"

Молодости праздной
Неуемный пыл,
С чувством сообразно
Я себя сгубил.
Время б наступило,
Чтоб любовь царила!

Сам себе сказал я:
Хватит! Уходи!
И не обещал я
Радость впереди.
О, не знай сомненья,
Дух уединенья!

Так терпел я много,
Что не помню сам;
Муки и тревога
Взмыли к небесам;
И от темной жажды
Вены мои страждут.

Брошенное поле
Так цветет порой
Ароматом воли,
Сорною травой
Под трезвон знакомый
Мерзких насекомых.

О душа, что нищей
Стала от потерь!
Лишь один все чище
Образ в ней теперь.
Но, молитвы, где вы
Для Пречистой Девы?

Молодости праздной
Неуемный пыл,
С чувством сообразно
Я себя сгубил.
Время б наступило,
Чтоб любовь царила!

Май 1872

        "(3) Вечность"

Ее обрели.
Что обрели?
Вечность! Слились
В ней море и солнце!

О дух мой на страже,
Слова повтори
Тьмы ночи ничтожной,
Зажженной зари.

Людей одобренье,
Всеобщий порыв --
Ты сбросил их бремя
И воспарил.

Ведь только у этих
Атласных костров
Высокий Долг светит,
Нет суетных слов.

Надежды ни тени,
Молитв ни на грош,
Ученье и бденье,
От мук не уйдешь.

Ее обрели.
Что обрели?
Вечность! Слились
В ней море и солнце!

Май 1872

        "(4) Золотой век"

Звуча в тишине,
И с ангельским схожий,
--А речь обо мне,--
Стал голос чуть строже:

Ты видишь, их тьма
Вопросов, сомнений,
Что сводят с ума,
Таят опьяненье.

Признай эту башню
Веселья и света:
То волны и пышность,
Семья твоя это!

И стал он петь песню
Веселья и света,
Был видим так ясно,
-- И пел я с ним вместе,--

Признай эту башню
Веселья и света:
То волны и пышность,
Семья твоя это!.. и т.д. ...

И вот в тишине
Он, с ангельским схожий,
-- А речь обо мне,--
Звучать начал строже;

И пел он потом,
Тот голос прекрасный,
Немецкий в нем тон,
Но пылкий и страстный.

Мир грешен всегда,
К чему удивляться?
Живи! А беда
Пусть прочь удалится.

О замок! О свет!
Как жизнь твоя свята!
Какой тебе век,
О царственный блеск
Высокого брата? и т.д. ...

Я тоже пою:
О хор величавый!
Вас, братья, молю,
Овейте мою
Жизнь чистою славой... и т.д. ...

Июнь 1872

        "Юная чета"

В окне простор зелено-голубой;
Почти нет места: сундуки, шкатулки...
Снаружи вьется кирказон по стенке,
И десны обнажает домовой.

Конечно же, интриги духов это --
Расходы, беспорядок, старый хлам.
И фея африканская примета
Здесь оставляет -- сетки по углам.

Приходит,-- недовольный вид у крестной,--
И остается, спрятавшись в буфет...
Отсутствует чета, но несерьезно,
И ничего особенного нет.

Молодожена ветер здесь дурачит
В его отсутствие -- все время и всегда.
И даже водяные духи скачут
Над сводами алькова иногда.

А ночью... О! Медовый месяц ночью
Сорвет улыбку их, прольет он медь
На небосвод... Но крыса зубы точит,
И дело с ней придется им иметь,--

Коль огонек блуждающий и бледный
Не вспыхнет вдруг, как выстрел в тишине.
О привиденья в белом Вифлиема,
Храните синеву у них в окне!

27 июня 1872

        "Брюссель"

              Июль
                 Бульвар Регента

Куртины амарантов вплоть да самых
Колонн дворца Юпитера... Я знаю,
Что это Ты к оттенкам этих мест
Примешиваешь Синеву почти Сахары.

Затем, поскольку ель и роза солнца
Здесь обрели пристанище свое,
То вот и клетка вдовушки...
      О сколько
Отрядов певчих птиц: йа-йо, йа-йо!

Былые страсти, тихие дома!
Беседки той, что от любви с ума
Сошла, затем цветник и полутьма
Балкона невысокого Джульетты.

И в памяти всплывает Генриетта,
Прелестный полустанок в сердце гор,
Где синие танцуют дьяволята,
Сбежавшие на воздух, на простор.

Зеленая скамья, где под гитару
О рае грозовом поет ирландка.
Потом в столовой гомон спозаранку,
Возня детей и щебет клетки старой.

Вот герцога окно: в его сверканье
Я вижу яд улиток и кругом
Самшит, на солнце спящий.
      А потом...
Красиво как! Давай хранить молчанье.

Бульвар, где ни торговли, ни движенья,
Беззвучный, весь комедия и драма,
Собранье сцен, иных и тех же самых,
Тобою восхищаюсь я в молчанье.



Альмея ли она? В голубизне начальной
Цветком увядшим не осыпется ль печально
Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье
Таится города расцветшего дыханье?

Красиво как! О да, красиво... Но ведь это
Для песни надо, что Корсарами пропета,
И чтобы верили еще ночные маски
В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски.

Июль 1872

        "Праздник голода"

      Голод мой, Анна, Анна,
      Мчит на осле неустанно.

Уж если что я приемлю,
Так это лишь камни и землю.
Динь-динь-динь, есть будем скалы,
Воздух, уголь, металлы.

Голод, кружись! Приходи,
      Голод великий!
И на поля приведи
      Яд повилики.

Ешьте
Битых булыжников горы,
Старые камни собора,
Серых долин валуны
Ешьте в голодную пору.

Голод мой -- воздух черный,
      Синь, что рвется на части,
Все это -- рези в желудке,
      Это -- мое несчастье.

Появилась листва, сверкая;
Плоть плодов стала мягче ваты.
Я на лоне полей собираю
Фиалки и листья салата.

      Голод мой, Анна, Анна,
      Мчит на осле неустанно.

Август 1872

        "x x x"

Волк под деревом кричал,
И выплевывал он перья,
Пожирая дичь... А я,
Сам себя грызу теперь я.

Ждет салат и ждут плоды,
Чтоб срывать их стали снова.
А паук фиалки ест,
Ничего не ест другого.

Мне б кипеть, чтоб кипяток
Возле храма Соломона
Вдоль по ржавчине потек,
Слился с водами Кедрона.



Прислушайся к вздохам
И крикам в ночи
Обвитых горохом
Зеленых тычин.

Луной залитые,
Средь дымки и снов
Мелькают святые
Минувших веков.

Вдали от калиток,
Стогов и оград
Пить тайный напиток
Святые хотят.

Не праздничный это
И не астральный
Туман до рассвета
Из ночи печальной.

И все же они
Остаются, конечно,
В тумане том грустном
И побледневшем.



О замки, о семена времен!
Недостатков кто не лишен?

О замки, о семена времен!

Постигал я магию счастья,
В чем никто не избегнет участья.

Пусть же снова оно расцветет,
Когда галльский петух пропоет.

Больше нет у меня желаний:
Опекать мою жизнь оно станет.

Обрели эти чары плоть,
Все усилья смогли побороть.

Что же слово мое означает?
Ускользает оно, улетает!

О замки, о семена времен!

        "Позор"

Покуда нож в его
Мозгах, в их липкой массе,
С удара одного
Все мысли не погасит,

(О, надо бы еще
И нос ему и губы
Отсечь! Пришел расчет!
Живот вспороть ему бы!)

Да, надо! Ведь пока
Мозг не пронзят клинками,
Не отобьют бока,
Кишки не бросят в пламя,

Ребенок, что всегда
Помеха всем и бремя,
Лгать будет без стыда
И предавать все время;

Загадит все кругом,
Как дикий кот... О боже!
Когда умрет -- о нем
Вы помолитесь все же.

        " * ОЗАРЕНИЯ * "

        "После Потопа"

Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди
травы и кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь
паутину.

О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже
открывали глаза!

На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по
направлению к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.

Кровь потекла -- и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках,
где божья печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко
потекли.

Бобры стали строить. "Мазаграны" дымились в кофейнях.

В большом, еще струящемся доме дети, одетые в траур,
рассматривали восхитительные картинки.

Хлопнула дверь -- и на площади деревушки ребенок взмахнул
руками, ребенок стал понимать флюгера и петухов колоколен
под сверкающим ливнем.

Мадам *** установила фортепьяно в Альпах. Шла месса, и шли
церемонии первых причастий в соборах.

Караваны тронулись в путь. И Великолепный Отель был построен
среди хаоса льдов и полярной ночи.

С тех пор Луна стала слышать, как плачут шакалы в тимьянных
пустынях, и слышать эклоги в сабо, чье ворчанье разлетается
в садах. Затем в фиолетовой роще сказала мне Эвхарис, что
это -- весна.

Пруд, закипи! Пена, беги по мостам и над лесом! Черный
покров и органы, молнии, гром, поднимитесь, гремите! Воды и
грусть, поднимитесь и возвратите потопы!

Потому что с тех пор, как исчезли они,-- о скрывающиеся
драгоценные камни, о раскрывшиеся цветы! -- наступала скука.
О Королева, Колдунья, которая раздувает горящие угли в
сосуде из глины, никогда не захочет нам рассказать, что
знает она и что нам неизвестно.

        "Детство"

        "I"

С желтою гривой и глазами черного цвета, без родных и двора,
этот идол во много раз благородней, чем мексиканская или
фламандская сказка; его владенья -- лазурь и дерзкая зелень
-- простираются по берегам, что были названы свирепо
звучащими именами греков, кельтов, славян.

На опушке леса, где цветы сновидений звенят, взрываются,
светят,-- девочка с оранжевыми губами и с коленями в светлом
потопе, хлынувшем с луга; нагота, которую осеняют,
пересекают и одевают радуги, флора, моря.

Дамы, что кружат на соседних морских террасах; дети и
великанши; великолепные негритянки в медно-зеленой пене;
сокровища в рощах с тучной землей и в оттаявших садиках --
юные матери и взрослые сестры с глазами, полными странствий,
султанши, принцессы с манерами и в одеянье тиранок,
маленькие чужестранки и нежно-несчастные лица.

Какая скука, час "милого тела" и "милого сердца"!

        "II"

Это она, за розовыми кустами, маленькая покойница.-- Молодая
умершая мать спускается тихо с крыльца.-- Коляска кузена
скрипит по песку.-- Младший брат (он в Индии!) здесь,
напротив заката, на гвоздичной лужайке. Старики, которых
похоронили у земляного вала в левкоях.

Рой золотистых листьев окружает дом генерала. Полдень для
них наступил.-- Надо идти по красной дороге, чтобы добраться
до безлюдной корчмы. Замок предназначен к продаже.-- Ключ от
церкви кюре, должно быть унес.-- Пустуют сторожки около
парка. Изгородь так высока, что видны лишь вершины деревьев.
Впрочем, не на что там посмотреть.

Луга подползают к селеньям, где нет петухов и нет наковален.
Поднят шлюзный затвор. О, кресты у дороги и мельницы этой
пустыни, острова и стога!

Жужжали магические цветы. Баюкали склоны. Бродили сказочно
изящные звери. Тучи собирались над морем, сотворенным из
вечности горьких слез.

        "III"

Есть птица в лесу, чье пение вас останавливает и заставляет
вас покраснеть.

Есть на башне часы, которые не отбивают время.

Есть овраг, где скрываются белые звери.

Есть собор, который опускается в землю, и озеро, в котором
вода поднялась.

Есть небольшой экипаж, оставленный на лесосеке или быстро
катящийся вниз по тропе и украшенный лентами.

Есть маленькие бродячие комедианты, что видны на дороге,
сквозь листву на опушке леса.

Наконец, есть кто-то, кто гонит вас прочь, когда вас мучают
голод и жажда.

        "IV"

Я -- святой, молящийся на горной террасе, когда животные
мирно пасутся, вплоть до Палестинского моря.

Я -- ученый, усевшийся в мрачное кресло. Ветви и дождь
бросаются к окнам библиотеки.

Я -- пешеход на большой дороге через карликовые леса; мои
шаги заглушаются рокотом шлюзов. Я долго смотрю на
меланхолическую и золотистую стирку заката.

Я стал бы ребенком, который покинут на дамбе во время
морского прилива, слугою маленьким стал бы, который идет по
аллее и головою касается неба.

Тропинки суровы. Холмы покрываются дроком. Неподвижен
воздух. Как далеки родники и птицы! Только конец света, при
движенье вперед.

        "V"

Пусть наконец-то сдадут мне эту могилу, побеленную известью
и с цементными швами, далеко-далеко под землей.

Я облокотился на стол; яркая лампа освещает журналы, которые
я перечитываю, как идиот; освещает книги, лишенные смысла.

На большом расстоянье отсюда, над моим подземным салоном,
укоренились дома и сгустились туманы. Красная или черная
грязь. Чудовищный город, бесконечная ночь!

Несколько ниже -- сточные трубы. По сторонам -- только толща
земли. Быть может, встречаются здесь луна и кометы, море и
сказки.

В час горечи я вызываю в воображенье шары из сапфира, шары
из металла. Я -- повелитель молчанья. Почему же подобье окна
как будто бледнеет под сводом?

Сказка

Некий Принц был рассержен на то, что ему предназначено
только стремиться к совершенству вульгарных щедрот. Он
предвидел поразительные перевороты в любви; полагал, что все
его женщины были способны на большее, чем на угодливость,
украшенную небом и роскошью. Истину видеть хотел он, время
желаний и главного их исполненья. Было ли это или не было
заблуждением веры, но так он хотел. Во всяком случае, он
обладал довольно большой человеческой властью.

Женщины, которые знали его, все были убиты. Какой разгром в
саду красоты! Под саблей они благословляли его. Он не
требовал новых.-- Женщины вновь появлялись.

Всех, кто сопровождал его, он уничтожил, после возлияний или
после охоты.-- Свита снова сопровождала его.

Он забавлялся убийством великолепных зверей. Поджигал
дворцы. Бросался на людей и разрывал их на части.-- Толпа,
золотые крыши и красивые звери по-прежнему существовали.

Можно ли упиваться уничтоженьем и черпать в жестокости новые
силы! Народ не роптал. Никто не предлагал своих мнений.

Однажды вечером он гордо гарцевал на коне. Вдруг некий Демон
явился, невыразимо, даже постыдно прекрасный. От его лица и
осанки исходило обещанье любви, разнообразной и сложной, и
обещанье неизреченного, даже невыносимого счастья. Принц и
Демон, возможно, исчезли в первопричинном здоровье. Как
могли они оба от этого не умереть? Вот они и умерли вместе.

Но Принц, достигнув обычного возраста, скончался у себя во
дворце. Принц был Демоном. Демон был Принцем.

Тонкой музыки не хватает нашим желаньям.

        "Парад"

Здоровеннейшие пройдохи. Из которых многие эксплуатировали
ваши миры. Без особой нужды и не очень спеша проявить свои
блистательные способности и знание вашей души. Какие зрелые
люди! Глаза, ошалевшие наподобие летней ночи,-- красные,
черные или трехцветные, или как сталь, протыкающая золотую
звезду. Искаженные, бледные, воспламененные или свинцовые
лица. Игривая хрипота голосов. И беспощадный размах мишуры!
Тут есть и совсем молодые,-- интересно, как встретили бы они
Керубино? -- наделенные страшными глотками и опасными
средствами. Выряженных с отвратительной роскошью, их
посылают в город совершать нападения исподтишка.

О самый неистовый Рай свирепой гримасы! Никакого сравнения с
трюками ваших Факиров и с прочей театральною буффанадой. В
импровизированных одеяньях, где проявился их вкус к
безобразной мечте, они играют старые песни, играют трагедии
темных бродяг и полубогов, чей дух никогда не был духом
истории или религий. Китайцы, готтентоты, цыгане, гиены,
Молохи, старые бредни, зловещие демоны, - они соединяют
популярные детские трюки со скотской нежностью и скотским
позерством. Они могли б исполнять и новые пьесы, и песенки
для бла