лишь Баронам по Крови.
     Они сидели на обломках  какой-то  мраморной -  то ли колонны, то  ль --
статуи. И на соседней колонне черной краской написано: "Привет Фатерлянду из
солнечной Греции. Мы сели на Крит!" Разумеется, - по-немецки.  Слово  "сели"
было  употреблено  именно  так,  как  по  сей  день  его  применяют немецкие
парашютисты.
     Сели, закрепились и пять  дней подряд отбивали атаки греков и англичан,
не выпустив несчастных из окружения и не потеряв ни единого офицера.  Всех -
к Крестам  за  сей  подвиг.  Всем  повышения  по линии  немецкого Абвера.  И
Благодарности за сие от нашего Разведуправления. Май 1941 года.
     Героями Советского Союза все пятеро станут позже. Именно  потому, что в
тот  майский  день  их за  проявленный  героизм  возьмут в  Абвер. Жизнь  --
странная штука. Запутанная.

     Ну, да я --  отклонился. Суть  дела в том, что у деда  Васи помимо моей
милой  мачехи был  и сын.  Сычев Валерий Васильевич. Скажем  так,  -  высший
офицер некоей забавной  конторы. Глубокого Бурения -- так сказать. А  у дяди
Валеры в  свою очередь сын. Сычев Александр Валерьевич.  Для меня --  просто
Сыч.
     Сыч был старше меня на три года и во всем вел себя -  как старший брат.
И в то же самое время -- капельку  оруженосец.  "Деда Вася" невольно приучил
его, что мой дед - Граф,  а Сычевы --  так.  Из  "служивых". А стало быть --
должны слушать.  В общем,  -  я слушал Сыча,  потому  что он был  сильнее  и
старше. Он, - потому что я -- Граф.

     А теперь -- про футбол. Стоило мне поступить в Универ, - как я с подачи
Сыча оказался неважно где, с тою разницей,  что нас  "пасла" не  милиция, но
как раз эти самые -- из "Бурений".
     И  вот  однажды Сыч раздобыл красно-белые  шарфы с шапочками и мы пошли
"погулять". В  общем, одному  из  наших попали  палкой с  гвоздями  по лицу.
Развалили щеку до черепа. Я-то  парня не знал, говорили, что он  филолог, да
кто  ж его знает, мы сами - первокурсники. В общем,  когда мы их добили, Сыч
взял эту дубину  с гвоздями и  пару раз  шарахнул ее  хозяину по заднице.  А
потом промеж ног, чтоб знал, как Родину любить.
     Затем  мы сложили  этих  гадов у  ментуры и звякнули  дежурному.  Пусть
разбирают. И  вот  тут - загвоздка.  Пока  поход, пока драка,  спартаковские
шарфы  --  хороши. А вот  когда  парню попали  гвоздем... "Спартак"  как раз
вернулся в высшую и Москва встала на уши. Красно-белые вышибали красно-синих
и бело-голубых из кабаков. Возвращались, так сказать,  "к границам семьдесят
пятого  года".  Так что  менты  на  всех  фанатов  смотрели  волками.  А  на
красно-белых...
     Филолога нужно было к хирургу, а в любом травмпункте по Москве -- пост.
Увидят наши шарфики-"петушки" - цоп и аля-улю...
     Тут я вспомнил  Хирурга.  Ленка  представила нас  друг  другу на  одном
сэйшене.  Одной  девке с  "колеса"  стало  не по себе, и  он  откачал  ее  в
полминуты. Короче, я его знал, он знал меня, а самое главное - я знал, что у
него сегодня дежурство в мединституте!
     Я  шепнул Сычу, его псы бросились на шоссе и тормознули целый  автобус.
Мы с Сычом  затащили в него истекающего кровью филолога  и  назвали адрес  и
цену. А Сыч уже из окна заорал, что Паша-"опарыш" за старшего и чтоб все - в
общагу. Пусть вытряхивают баб из постелей,  возьмут ящик белой в оперкомнате
и раскрутят Гочу на  "сушняк". Сегодня  ночью  -  большая пьянка, в конце  -
драка. Завтра все синяки -- на это списать.
     Автобус  довез  нас до  институтской  больнички,  мы отдали  -  сколько
обещано, и водила пожелал нам удачи.
     Мы вошли в приемный покой и нам навстречу -  Хирург. Увидал нас, сделал
квадратные глаза и цедит:
     - "Не знал, что ты - фанат".
     Я отвечаю:
     - "Пошел ты! Просто  сегодня -- двадцатое. Апреля. Вся мразь стеклась в
город. Не в костюмах же нам ее привечать?!"
     Так Хирург,  как  дурак, уставился на календарь. Я уж  решил, что он не
понял, да  тут вылетает такой старикашка.  Сам низенький, морда вредненькая,
пенсне, как у Чехова,  в жилетке, лысый, шнобель такой, что рядом с ним клюв
нашего Хирурга - курносый. Вылетает и противным-препротивным голоском:
     - "Фанаты? А ну - пошли отсюда..."
     Тут Хирург цепляет дедушку за рукав и говорит:
     - "Это не фанаты. Я их знаю. Это у них -- как камуфляж".
     Тогда дедок вперивается в Хирурга и говорит:
     - "Война кончилась лет - сорок назад и я..."
     А Хирург ему промеж глаз:
     - "Война не кончилась. Сегодня двадцатое апреля. И сегодня они -- прямо
с войны..."
     Дед поворачивается и тоже, как дурак, на календарь. А потом как заорет:
     - "А вы что  здесь стоите? Вы  же - врач!  В  перевязочную  больного! В
перевязочную".
     Сыч  поволок филолога.  Хирург  побежал  указывать путь,  а я остался с
дедком. Неудобно оставлять его одного.  Он  снял  свое  пенсне, посмотрел на
меня близорукими, огромными глазами и протягивает белоснежный платок:
     - "У Вас кровь, молодой человек".
     Я утерся шарфом,  посмотрел и порадовался, что он красно-белый - все не
так заметно. Он подержал в руках платочек и говорит:
     - "Знаете, похоже, я безнадежно  стар. Начинаю  упускать какие-то вещи.
Так и не довелось сходить на футбол. Представляете?"
     Я улыбнулся, поморщился из-за губы и отвечаю:
     - "Мне -- тоже..."
     А он смотрит дальше и спрашивает:
     - "Раз Вы не фанат, подарите мне свой шарф. Мне очень надо".
     Я гляжу на свой красно-белый шарф, а он уже  наполовину совсем красный.
Я отрицательно качаю головой:
     - "Не могу. "Спартак" - чемпион. А вот шапочку -- ради Бога".
     Нахлобучил  я  ему  свой  красно-белый  петушок  и  дед  стал похож  на
маленького пионера. Всем  ребятам -  примера. Он,  так и не  одев свои очки,
ушел, а вместо него пришел Сыч.
     Филолога нам вернули под утро. У деда были  золотые Руки. У парня потом
не осталось и шрама!
     А через неделю отловил меня Сыч, а глаза у него... Я спрашиваю:
     - "Что с тобой?"
     -  "Промашка  вышла. Это  оказались  - не те. То  ли  панки,  то  ль  -
металлисты. Не те, понимаешь?"
     Я  чуть  не  сел.  Едрена репка,  а  мы их  -- так...  Тут я  вспомнил,
разозлился и говорю:
     - "А чего ж у них свастики на цепях?!"
     - "Так говорят, это - не свастика! У нее  рожки в  другую  сторону, а в
темноте..."
     Тогда я взял Сыча за грудки и очень внятно сказал:
     - "Ежели на козлах  свастика, мне по фигу  в  какую  сторону загнуты ее
рожки.  Их  рога я  загну  в ту сторону,  какую  положено.  Загну, загибал и
загибать буду. Вот такой я тупой и непросвещенный".
     Сыч сразу приободрился и говорит:
     - "Там один на гвоздь налетел. Ему теперь девочки без нужды".
     Я просто пожал плечами:
     -  "Так лед-то какой  на улице! Мало ли  кто поскользнется...  Сидел бы
дома, раз не умеет гулять!"
     А через  месяц  Оленьке  пришла пора срочно  почиститься. Мы  с Сычом и
будущей Сычевой женой привезли ее к Хирургу, и он с подозреньем спросил:
     - "Твое?"
     Я даже обиделся:
     - "Мое бы у меня выросло. Девка больно хорошая".
     - "Его?"
     - "Да пошел ты! У него его тоже бы выросло. Скоро вырастет. Сам гляди".
     Хирург глянул  на серую  Ольгу, на нас - и  забрал ее. А когда сидели и
ждали, пока она отлежится  -  раздавили  на  четверых.  Так  и  подружились.
Раньше-то я его знал лишь как Ленкиного старшего  брата. Я тогда спал с ней.
И думал -- жениться. Мы все так думали.
     Так  что,  не  берите  в   секретарши  девчонку,  коя  знает  вас,  как
облупленного. Не заводите от нее дочерей. А самое  главное  --  не дружите с
Хирургами, ежели его  родная сестра родила вам дочурку в ваше  отсутствие. И
никогда не  дарите спартаковских "петушков" деду той самой девчонки,  с коей
вам сладко спать. Можно поставить себя в дурацкое положение. На всю жизнь.

     Да,  - на другой  год мы  опять  собрались в апреле. Походили, поорали:
"Спартак" - чемпион!" - зашли к Хирургу, сказали, чтоб шел спать, или с нами
- пить. Он пошел с нами.
     В  третий  год я уже пошел  с Ленкою. Сама напросилась. Опять - никого.
Даже скучно. Завалили всей толпою к Хирургу и устроили сабантуй прямо у него
в перевязочной.  Никто не удивился  и  не спросил  - кто мы и откуда. Мы  не
удивились, что в перевязочной средь ночи столько врачей. Да - сестричек.
     А потом мы выросли и перестали бродить по апрельской Москве. Да и зачем
бродить? Тихо у нас.  Тихо и  покойно. По-крайней мере  - двадцатого апреля.
Сами понимаете - ледок. Бродишь ночью - как бы не поскользнутся.


     Хе
     Патриарх
     The Hierophant
     Le Pape
     Der Grossmeister

     Цикл Воли -- Развитие
     Москва -- 1937 год

     Мы шли в ночи и было слышно, как  звенят подковками у нас сапоги. Город
-- похоже что спал, а скорей всего -- притворялся.
     Стояла  густая  августовская  ночь  и  окна  москвичей были распахнуты.
Обычных москвичей. Нас вел старый Палыч, коий всю дорогу внимательно смотрел
на раскрытые окна. Ежели  какое-то из окон  было заперто, он молча показывал
на  него пальцем, Леша включал потайной фонарь,  а Володя отмечал координаты
окна.
     В такую жаркую ночь за этими закрытыми окнами прятались "Враги Народа".
Они, наверно, шептались друг с другом и говорили всякие гадости --  про Нас,
Нашу Родину и самого Товарища Сталина.
     Здесь -- в  центре города это была одна  из самых верных примет. Бывших
хозяев всех этих домов постреляли  в дни Революции и теперь в их просторных,
светлых  квартирах  и  комнатах жировала пролетарская, да  жидовская  грязь,
всплывшая  в  дни  мятежа. И  мы -- шли ее чистить. И вся эта грязь и  мразь
слышала,  как гремят  подковками в притаившемся городе наши кованые сапоги и
-- в штаны делала себе от ужаса.
     Сперва --  делала, а стоило  нам пройти,  сразу же начинала шипеть  нам
вслед.  А чтоб  не  слышали  мы  ее мерзкого  шипа,  закрывала  окна на  все
шпингалеты с задвижками. Она не знала,  что  -- закрытое окно -- Примета. По
возвращении мы пересчитаем виденные нами закрытые окна и будем знать -- куда
идти в другой раз.
     Правда,  теперь  примета сия  стала терять прежний смысл. Все  чаще  за
закрытым окном была  уже опечатанная  нами комната. То есть -- не нами, но -
другой ротой. Правда,  именно моя рота выявила и  взяла больше всех --  этой
сволочи.
     Остальные ленятся и выезжают на задержания на машине. А при звуке наших
машин  окна захлопывают -- самые добропорядочные обыватели. Поэтому мы любим
идти пешком.
     С нами -- старый, бывалый "следак" Виктор Палыч. Отсидел в двадцатых --
сколько  положено, а  потом был взят  нами во "внештатники". Знает  и помнит
былую Москву, как облупленную. А еще хлеще знает и помнит всех этих бандюков
с  горлопанами, что  устроили тогда  этот переворот. Его  позиция простая  и
правильная:
     "Бандиты  будут сидеть, иль -- лежать, - в зависимости  от статьи. Урки
должны гнить на нарах, а не жрать ананасы в Кремле".
     Я с ним согласен. Когда мы берем нового бандюка, они же все -- пьяные в
дым, катаются в ногах, да блажат про то, что они -- большие дружки  Товарищу
Сталину.  А  у  меня  в  голове:  "Не  обращай внимания,  Аннхен.  У  дочери
настоящего Рыцаря нет ни нервов,  ни --  трясущихся рук!  Ты сбилась. Раз-и,
два-и..." - а потом, как кричали мама с сестрой.
     Мы  у  этих  скотов  --  хотя б матерей, да сестер на насилуем. Пуля  в
голову и -- весь  сказ. Вы  не поверите -- как рыдает, да  плачется  вся эта
мразь, когда ее выводят на улицу... Ворье. Быдло.
     Сладко  было  вам  спать в постелях расстрелянных,  да  вкусно жрать из
чужой  тарелки с  вензелем,  -  пора платить  по  счетам.  Сукины дети. Всех
найдем. Всех сыщем...

     Я часто думаю, - как, почему мне так повезло? Видно, есть все же Бог --
коль  дал он и  мне, и ребятам моим поквитаться  за всех наших. Вон --  Вася
Сычев. Батя  его был унтером  погранстражи.  "Тамбовский волк", - как их все
называли. Они, - все те, кто из деревни Антоновки -- все звались "тамбовские
волки". Их деревня в незапамятные времена принадлежала графу Бенкендорфу.
     Ну, - тому самому. Шефу и создателю жандармского Корпуса, да Начальнику
Тайного Управления. Царской разведки, да -- контрразведки проще сказать. Так
чтоб -- в деле сием "лишних"  не было, - он всем своим крепостным из Тамбова
--  вольную дал  и просил "Служить  Отечеству" на  границе. Сказал: "Границы
России должны  стеречь  -- русские". Они и --  стерегли. Все урки их  только
лишь "тамбовскими волками" и величали.
     А  когда стряслась Революция, вчерашние  урки нагнали огромную  армию к
небольшой деревне  Антоновке и устроили провокацию. А потом обычных крестьян
--  газами. Да бабам  штыками животы -- вспарывать. Чтоб, говорили: "Извести
все волчье семя!"
     Васька-то  тогда --  совсем  малый был.  В каком-то  стогу  схоронился.
Своими ушами слыхал, как его мать, да сестер -- сперва ... А потом  -- живых
еще на куски  резали. Пока  маленький был --  на всю  нашу колонию по  ночам
орал: "Тухачевский! Бегите! Жиды идут!"
     А его никто и не пытался удерживать -- все такие. Когда  пришла весть о
том,  что  завтра  будем брать  Тухачевского, Васька перед  начальниками  на
коленках стоял -- просил взять его в команду, - в харю этой гниде -- хотя бы
раз плюнуть. Не взяли.
     Побоялись, что он вгорячах кокнет красную сволочь, а того нужно было --
хотя б  на  суде еще целым народу представить. Вот после приговора, -  перед
казнью  сказали:  "Пожалуйста!"  Поэтому и  трупы всех  этих  никому  уже не
показывали. Отводили мужики душу. По всей программе отводили.
     К  примеру,  -  трое-четверо держат гада с кляпом  во рту, а  еще  двое
расстелят на столе бабу  там,  иль -- дочку  задержанного и -- давай во  все
дыры! Она,  конечно, орет, а ему --  "Вот так  же  и  моя мамка/сестра/тетка
орала! Это тебе -- Божья Кара, красная сволочь!"
     В общем, - что захотят с бабами, то и  -- сделают, а бывшего "краскома"
-- ни-ни! Еще в учебке всем нам вдолбили, - ежели человека мучить физически,
это  ему легче, чем  на его глазах --  его любимых,  да близких.  Так что --
"покажут кино" по полной программе, а когда у него глаза побелеют, да станет
он просить -- чтоб его вместо баб, лишь тогда и выводят и -- пулю в затылок.
Да  так, чтоб последнее, что он в жизни слышал -  как его жена с дочкой орут
благим матом.
     Не-ет. Ни самого Тухачевского, ни  Якира, ни -- Уборевича --  никого из
их банды мы и пальцем не тронули. Баб -- да. А самих скотов -- нет. Чтоб они
сими криками на том свете до самого Страшного Суда -- Вечность мучились. Эта
сволочь   небось   подзабыла,   как   орали    тамбовские    бабы,   да   --
барышни-институтки в их кровавых застенках. Так, - чтобы память им  освежить
-- мы их собственных баб у них на глазах...

     Знаете, почему  нас всех  подобрали?  Ради Мировой Революции. В те годы
многие большевики бредили  Мировой  Революцией. А  как ее  сделать,  не имея
разведки, да глаз  и  ушей за кордонами? Бывшие царские агенты  отреклись от
Советов, новые --  сиволапые  "горели", стоило  им  пересечь границу хотя бы
Польши!
     Так  что -- вся  разведка тех лет была  из жидов,  сочувствующих  новой
Власти. Всем бы она была  хороша, ежели бы не -- национальный вопрос. А  так
уж вышло, что в Политбюро одна  из  групп  разругалась со всеми  прочими и в
ней-то жидов -- как раз не было!
     Что делать,  - ежели -- даже придя к Власти, останешься "глух и слеп"?!
Вот тогда-то один из них и обратил внимание  на нас -- беспризорников. Да не
простых  беспризорников, но владеющих языками,  начатками игры на рояле,  да
благоприобретенной  привычкой "не сутулиться" и "не носить вещи мешком". Раз
будущим разведчикам предстоит работа среди "буржуев" --  лучше, когда  у них
буржуйское воспитание.
     Конечно,  -  после того,  что  произошло --  не много осталось  ребят с
подобными данными на  Руси.  Так  что нехватку  дополнили такими,  как  Вася
Сычев. Тамбовскими,  ярославскими, да кронштадтскими... Господи,  сколько же
Крови  в  те  годы пролилось на Руси. Сколько горя  все мы пережили. Сколько
счетов накопилось ко всей этой сволочи!
     Другой  вопрос, - как сделать так, чтобы мальчики у  коих  отняли почти
все --  служили не за  Страх, а за  Совесть. Очень просто. Каждому  дают  по
нагану и  учат  стрелять, и  не знать промаха. Награда одна -- когда  придет
день,  найти убийц сестры,  отца, или -- матушки и  -- не  промахнуться.  Не
вдаваясь в подробности, доложу...
     За Товарища Сталина я сегодня --  кому угодно глотку перегрызу. За  то,
что  пару лет  назад  он  лично  дозволил  мне отправиться  в Петрозаводск и
вскрыть там целую троцкистскую банду из  действующих и бывших членов ЧеКа. В
детстве я мечтал, как они будут орать...
     Я подрос. Они не  орали. Орали их  бабы... Теперь я  готов  на  все для
Товарища Сталина.

     Мы  идем душной, августовской  ночью по притихшей Москве.  Все  окна --
темны и лишь в одной горит огонек. Там кто-то бегает, слышны какие-то крики.
Это -- там, где нас  ждут. Палыч  любит позвонить по телефону перед выходом.
Эти суки должны знать, что мы к ним идем и делать в штаны от ужаса.
     Вдруг впереди хлопают выстрелы. В последние дни это у них - мода пошла.
Стреляют  в собственных  жен,  да детей.  Что  любопытно,  -  самим  в  себя
выстрелить пороху нет. Что  забавно -- руки трясутся и по жене, да детям они
промахиваются.   (По   нашим-то   матерям,   да   сестричкам   они   --   не
промахивались...)
     Мы  их  не удерживаем. Это здорово,  - прийти  к  такой гниде, а она --
пьяная в  дым и  рыдает  над только что пристреленной им же самим женою, иль
доченькой. Еще лучше, ежели наш штатный доктор -- эту бабу, иль девку  потом
вылечит.
     Объявляешь  ему  приговор, а потом  с улыбочкой говоришь: "Жена  ваша к
счастью -- не  умерла.  Хотите посмотреть, да послушать?!" --  и тут же кляп
ему в рот и представление, как его телка нашим "подмахивает".
     В общем, - здорово.

     Мы  подымаемся  в квартиру, нас  уже ждут дворник, да управдом. С улицы
слышен звук подъезжающего "воронка".  Я спрашиваю у дворника, - все ли  дома
-- по списку? Он в ужасе трясет бородой, шепчет:
     - "Младшенькой-то -- четыре! Может, - ее в детский дом?"
     Я с интересом смотрю на него.  (Разумеется, - такую малышку -- прямиком
в  детский  дом. Но ему об этом  не  положено знать.  А на будущее... Редкий
человек отважится задать подобный вопрос мне -- чекисту. Надо запомнить его.
При случае -- предложить работу у нас --  в органах.  Хороший человек теперь
-- редкость. Смелый -- тем более.)
     - "В ордере указано - всех. Разберемся. Мы не караем детей".
     Дворник  успокоено кивает в ответ.  А  мы начинаем нашу  работу.  Мы --
наводим Порядок. Бандиты, да урки  должны гнить в земле, или -- на Колыме. И
все их бандитское семя.
     Ни  одно  преступление,  совершенное  в  дни  Революции,  не  останется
безнаказанным.  Ни одна мразь не посмеет покойно спать на всем наворованном.
И за это за все -- Спасибо Товарищу Сталину.
     При случае -- Я Умру за Него.