Александр Башкуев.
    Храмовник


    © Copyright Александр Башкуев
    Email: footuh@netscape.net
    Изд: альманах Чеховского Общества "Дядя Ваня" #8, 1996


     "Не  ссылайся", - прервал  ее  Храмовник,  -
     "на  различия  меж нашими Верами.
     На  Тайных  Собраниях  нашего  Ордена
     мы смеемся  над  сиими  детскими сказками".
     Вальтер Скотт "Айвенго"


     Шин
     Шут
     The Jester
     Le Fou
     Der Narr

     "Открылась Бездна
     Звезд полна.
     Звездам нет счету,
     Бездне - дна".
     Москва - 1999 год



     Я  проводил  его  взглядом  до  самой  земли.  Люблю смотреть, как  они
падают... Задание я  выполнил, полоса - вон она,  и вообще - конец войны, их
теперь - днем с огнем!
     Только  сделал  разворот  к  полосе,  как  на  меня вываливается этакая
лосина: красная и вместо крестов - конская голова! Голова-то меня и смутила:
пока думал, кто это, - скорость у него  - ого-го,  сверху падает и  лупит по
мне почем  зря. Я так растерялся, что - на себя и очередь ему  через голову.
Они  всегда  сверху  проходят,  чтоб  врезать  мне  еще раз,  а  тут  -  мой
заградительный.
     Да только дернулся  я,  дал сдуру  очередь, а это  же  не  Калашников -
Европа (черт бы  ее побрал!), - перегрузок  не любит, а я по  сути "на кобру
встал" - вот ствол и заткнулся. Не умеют в Европе.
     Без  пушки - не война,  я сразу на  крыло и -- вниз.  К полосе. И тут у
меня из рук джойстик шарахнуло... Эта лосина с конскою головой сверху падала
- из облака и влупила уже оттуда. А когда подошла, врезала еще раз и клюнула
вниз, а не как все!
     А я загляделся на падавшего и  первой не видел. От  второй ушел - прямо
под первую! Да еще на хвост встал - меня в клочья!

     Заиграла музыка. На экране появился аккуратный  гробик и надпись:  "Вас
воскресить?" - я с досады аж по столу - кулаком.
     Девятая кампания - я уж месяц летаю по вечерам, думал - хоть на этот-то
раз! Блин... Не надо меня воскрешать.  Неспортивно. Интересно, кто это меня?
Точно - ас.
     Смотрю в записи - так и есть: красный  с конскою головой - сам "красный
барон" фон Рихтгофен! Время:  декабрь семнадцатого  -  я чуть  не выругался.
Ладно, от Рихтгофена - не обидно...
     Дурак... У  нас - Революция,  скоро у вас офицеров  пошлепают, летел бы
под Ригу -- комиссаров шмалять. Убьют ведь тебя, дурака!
     И в жизни убили  и здесь убьют. Навалятся всемером и  кончат.  Ваших-то
уже всех посшибали! Ведь сам знаешь, что убьют...
     А вообще, -  нормальный  мужик.  Жаль,  что  убили.  Ему  где-то  месяц
остался. Блин... Жаль мужика.
     Остался бы жив, Герингу не видать твоей эскадрильи, как своих ушей.  Не
было бы Геринга - Героя Войны, - привет "Пивному путчу". Не будь "Путча", не
из-за чего сажать Гитлера. Не  сядь Гитлер, не было б "Майн Кампф"!  Не будь
"Майн Кампф"...
     Не было гвоздя - кобыла захромала. Лошадь захромала  -- командир  убит.
Конница разбита  -- армия бежит. Враг вступает в город, пленных  не  щадя...
Жаль мужика.

     За моей спиной кашлянули. Поворачиваю голову и вижу мою секретаршу Олю.
Она уже надела шубку и смотрит чуть виновато:
     - "Мы готовы. Вы кончили?"
     Я  смотрю на часы: без пяти одиннадцать. Блин...  Конец года,  директор
кредитно-депозитного вся  в делах, как сучка в репьях,  а  я  дурака  валяю.
Рождество.  Никто не  хочет  никого убивать и вообще...  Все добрые, белые и
пушистые. Никому  не  нужна  огромная  гайка к  верному танку.  Или  винт  к
вертолету.  Всем   рождественских  гусей  подавай.   В  кленовом  сиропе.  А
"утка-курка" -- птичка маленькая, да костлявая, зачем ее за обеденный стол?
     Оленька подошла ко мне ближе, откатила меня вместе  с моим креслицем на
колесиках  и  с  неодобрением  достала  из-под  стола пустую  бутылку из-под
"чухонки".
     Так  и  не  привык  я  ко всяким  вискарям, да  текилам со всякими  там
бурбонами,  наполеонами.  А  вот  водочку   уважаю.  Запал  как-то   раз  на
"Финляндию", вот теперь и пью лишь ее -- "чухоночку"! Рекомендую.
     Пока  Оленька нагибалась, чтоб добыть  из-под стола  мой стакан,  я  ее
чуток приголубил... Ну, так. По-свойски. Она  чуток дернулась, покачнулась и
я мигом усадил ее к себе на коленки. Поцеловал в щечку. Девонька еще сильней
заюлила и с отчаянием глянула в сторону двери, я же сказал:
     - "Да ладно тебе!  Как будто она со мною не трахалась! Живее, чем ты --
мне подмахивала. Фигня. Все свои. Кроме мужа ее --  опарыша. Белого, мягкого
опарыша из кучи дерьма. Так ей и скажи!"
     Оля попыталась еще раз вырваться, когда от двери раздалось:
     -  "Он  пьян. Пойдем домой, Граф... Хватит уже. Пора и честь знать... Я
жду вас на вахте".
     В дверях стояла стройная, красивая женщина.  Лена.  Леночка... Что ж ты
не  дождалась меня, девочка?  Дело  прошлое --  что мне, что  Ленке,  что --
Оленьке  уже скоро  сорок. А сердечко  все  еще  екает.  Хорошие были  тогда
времена! Жизнь красивей, да вода -- мокрей.
     Забыл  доложить, -  мы все ж ведь с  одного  и того же  двора. С  одной
школы.  Одного класса.  Вместе в Универ поступали. И поступили. Странно было
бы -- не поступить.
     У  нас  был забавный  двор  и  забавная  школа.  Папаша мой  --  бывший
секретарь одного из московских райкомов партии. Фамилия -- Кравцов. (Наверно
-- слышали.)  Дед -- Трижды Герой.  За  Винницу, Тегеран и еще  кой  за что.
Великий чекист. Командовал ротой в 37-ом.
     Второй дед - сидел. И в 37-ом, да и -- раньше.  Из -- "совсем  бывших".
Не  Герой  --  нет. Полный  кавалер Орденов  Отечественной,  Ленина,  Славы,
Боевого Красного Знамени... А вот -- не Герой. По причине "социально чуждого
происхождения". Зато - Народный Учитель. Директор той самой школы, где учили
всех нас.
     Правда, умерли  они  еще до моего рождения.  Первый  -- на  Войне, став
Героем  "посмертно".  Второй... За  год  до моего  рождения.  Потому  что  в
молодости отбили ему на фиг и -- печень, и почки. Сами знаете -- где, и сами
знаете -- кто.
     Ленкин отец...  Известный хирург. За  немалые  деньги делал кому  нужно
скромную  операцию.  Отрезал  мальчикам  --  лишнее.  Старший  сын   хирурга
великого... Одного из тех самых врачей. Ага, - тех самых!
     А Ленкина мать -- из семьи потомственных ювелиров. Поставляли украшения
Императорскому двору со  времен  Нессельрода.  Был  такой канцлер у  Николай
Павловича.
     В общем... Смешались в кучу -- кони, люди и залпы тысячи орудий слились
в протяжный вой...  Забавная у нас была школа. "Половина детей от  парткома,
другие --  завхозовские, третьи -- по знакомству..."  Поэтому  и сексуальная
революция для нас грянула чуток раньше, чем для всех прочих.
     О чем  это я? Не важно...  Теперь -- все  не важно. Я  закрыл глаза.  Я
услыхал  голос  деда Васи  -- отца моей  мачехи.  Как-то раз,  вспоминая про
смерть моего деда - чекиста, деда Вася сказал:
     "Мы  все  --  Храмовники. Мы  Предали и  Продали  нашу  с  тобой  Землю
Обетованную. Знаешь почему? Потому что...
     Страшно прибыть в Иерусалим и найти лишь развалины. Страшно  знать, что
тысячи твоих друзей и товарищей легли черт знает ради чего, ибо в Гробу  том
--  смрад,  слизь, да  --  плесень! Страшно стоять на Голгофе и Думать  не о
Муках Его, но том --  где здесь лучше бы поставить баллисту,  иль плаху  для
палача...
     Страшно знать, что доходы твои -- от охраны  караванов в Персию, Индию,
да Китай, но  не  от сопровожденья паломников! Страшно помнить, что  оборона
этого грязного городишки с чьей-то вонючей могилою всем нам в убыток..."

     Я тряхнул  головой,  отгоняя преследующее  меня  видение.  Там внизу --
ползут танки. Наши,  - Т-62. И  я  ловлю передний  из них в перекрестье, а в
шлемофоне: "Алекс, прикрой нас! Фойер, Алекс, фойер!"  И  я  стреляю, а наши
танки бьют  в меня прямою наводкой и -- некуда спрятаться. Я высокий  -- мне
не  удобно,  приходится  скособочиваться, а  от выстрелов башню  дергает и в
горле  першит от едкого дыма,  а наши ползут на  меня и в шлемофоне: "Алекс,
гут! Гут! Фойер! Фойер!" И я вижу, как из  одного из боковых танков -- вдруг
вырываются  клубы черного дыма  и  появляются крохотные  человечки и  кто-то
совсем рядом долбит по  ним короткими злыми очередями... Потом страшный удар
и  огромное синее  небо и  меня  тащат в  пятнистой  плащ-палатке  немецкого
бундесвера неизвестно куда  и  какой-то мужик,  мешая немецкую  и английскую
речь,  бежит  рядом, крича: "Руссише швайне!  Гут, Алекс, Гут! Вир стоп зем!
Верштеен?! Кэн ю  хир  ми? Ви стоп руссиш бастардз!"  А  я  лежу  и думаю --
Господи, неужто я только что -- вот этими вот руками, - в НАШИХ?!
     Надо меньше пить. Надо -- меньше пить... Черепицею шурша, крыша едет не
спеша. Я как будто очнулся.
     Оля  уже стояла рядом со мной, протягивая мне мое старенькое  пальто из
"верблюжки". Я не стал его надевать. Перебросил его через руку и пошел, чуть
тиская  Оленьку  к выходу  с нашего "секретного"  этажа.  В нашем банке весь
директорат -- на этаже без окон. Без окон, без дверей -- полна ж... огурцов!
Вы не поверите,  господа, но это -- ножницы! А  верней  -- вилы.  Не к добру
меня сегодня так развезло...
     В подземном гараже водила  наш  уже  закемарил --  так долго  работаем.
Ленка села к нему, а меня Оленька  загрузила на заднее кресло. Ленка сказала
один раз:
     "Горе ты мое, тебя теперь приходится вместо груза возить!  Чтоб,  ежели
остановит кто -- разгибать тебе пальцы".
     Пора   объясниться.   Я  --  местный  паблик   рилэйшенз.  Ежели  нужно
какого-нибудь буржуина в  дым напоить --  Граф. Ежели нужно сказать: "Ты че,
братиша?"  -- опять Граф. Нужна  огромная гайка к верному танку --  я вывезу
вам ее в  моем партбилете. Нужна  микросхемка к буржуинистой загогулине -- я
ввезу ее в моем каблуке. Шучу.
     Что я -- сявка, - самому  лажей руки марать? Я --  паблик рилэйшенз. Вы
мне оффишиал риквест,  я вам  -- гайку. А  уж кому  я  башляю  -- лучше и не
догадываться.
     Хотите  знать с какого именно  НАШЕГО танка какой именно НАШ  прапор ее
только что открутил?!  Вам это надо?! Еще  раз ласково спрашиваю, - вам  это
надо? Ну и все. Вот и весь -- паблик рилэйшен!
     Тем  временем  мы доехали до  нашего дома и нашего  старенького  двора.
Секьюрити на  воротах  заглянули к  нам в нашу машину,  посветили нам всем в
лицо  маленькими фонариками  и дали отмашку  для ребят в будке с кнопкою для
шлагбаума. Летит стая напильников. А где тут у них главный шлаг-БАМ?! Что-то
хреново мне нонче... Видно, к дождю.
     Когда  машина остановилась у моего  подъезда,  Ленка повернулась к нам,
посмотрела на нас с Оленькой и сухо произнесла:
     - "Я скажу гувернантке, что  Маша нынче  у нас. С девочками. Проводи...
Не дай Бог -- сунет себе ствол в рот. С него станется..."
     Маша, -  это наша с Олькой общая доченька. А еще  у меня есть Наташа --
общая  с Ленкой. Я заделал ее перед тем, как  меня выперли из аспирантуры. В
армию.  Только  Ленка  мне этого не сказала и родила девчоночку без  меня. А
сама вышла замуж за своего опарыша. И родила еще одну девочку.
     Я,  когда  прибыл из  армии, просил ее  --  вернуться  ко  мне.  А  она
откуда-то знала  --  где я работаю  и то, что у  меня впереди Карабах. Ленка
спросила, - хочу ли я сделать ее вдовой второй раз? В первый-то она меня уже
однажды -- оплакала...
     И я сделал  еще  одну девчоночку --  Оленьке. А  замуж  --  она сама не
пошла. Сказала, что так для нас для всех - лучше. Вот и вышло, что девки мои
растут в одном доме -- на одной лестничной клетке от двух разных баб.  И  ни
одна из них за мною не -- замужем...
     Работа у меня -- специфическая. Неровен час,  - не  женой, но -- вдовой
любую из них могу сделать. Поэтому Ленка  живет  в законном браке с нашим же
одноклассничком -- Пашкой-опарышем, а  у Оленьки...  Бывают  иногда мужички.
Иногда -- я. Но чаще, - она у меня. Ежели Ленок не в постели...
     Девчонки уже почти взрослые, - тяжко всем нам в  глаза им смотреть. Так
и живем. На три дома. С гувернантками...
     Впрочем,  - с гувернантками я --  ни-ни.  Должны ж быть хоть какие-то в
жизни приличия. Со служанками, - это все равно что стать папашею Карамазовым
на  старости лет! Нет уж... Блудить -- так в своем кругу. Среди равных. А от
голытьбы - одни Смердяковы.
     Покажешь им штуку баксов -- они и готовы по-всякому. Не катит. Все, что
чересчур в жизни просто -- не катит. Не спортивно.
     А кроме того...  Я -- однолюб. Я  Люблю мою Ленку.  Мне здорово Спать с
Оленькой, -  лишь одна она меня понимает. А со шлюшками разными... Много их.
Не катит.
     Оленька  довела меня до  двери  моей (а может  --  нашей с  ней?) хаты,
завела в дом и я сразу же  на пороге стал ее тискать и  заголять. Она была в
шубе  и  пока я  добрался до ее сладкого  тела,  мы  с ней получили  немалое
удовольствие.
     А потом мы забрались в постель и славненько трахнулись.


     Алеф
     Маг
     The Pretender
     Le Bateleur
     Der Gaukler

     Цикл Воли -- Зарождение
     Поселок Мальчики - 1925 год

     Всякий раз мне снится  все тот же сон.  Вечер, наша усадьба,  матушка и
моя  сестра  Аннхен  играют  в  четыре руки.  Камин  по случаю нехватки дров
заделали  железной заслонкой и теперь там не видно огня.  Слышно лишь -- как
шумит что-то этакое, как живой зверь,  и через  тонкие щелочки видно  что-то
ослепительно алое.
     Мы все теперь живем в двух больших комнатах -- по обе стороны от былого
камина. Мы --  я, мама, сестра и мамин  брат -- дядя  Арнольд, а в другой --
две семьи наших слуг. Бывших слуг.
     Русские  все разбежались,  говорят  --  день-два  и обязательно  придут
комиссары... У нас остались  лишь немецкие слуги.  Странная  вещь, - это уже
третий дом, коий я называю моим.
     Когда-то мы жили  в Митаве  -- столице Курляндии. Потом началась Война,
русские отступали и всех нас в 1915 году выселили на восток. Боялись, что мы
перейдем на немецкую сторону.
     Мы  переехали в Санкт-Петербург, где у нас  был  "русский  особняк"  на
Каменном острове. В  "маленькой Курляндии", как ее называли. В 1917-ом сразу
же  после  Февральской --  нас  выселили и оттуда.  Как  -- "неблагонадежную
нацию".
     Тогда  мы переехали  сюда  -- под Петрозаводск в наш "охотничий домик".
Все говорят,  что и отсюда пора уезжать -- по соседним домам рыщут комиссары
с чекистами и... убивают всех наших. Но мама не хочет никуда ехать. Говорит,
что  дома  (все мы по сей день зовем  Германию  -- "домом")  еще  хуже. Наша
собственная -- немецкая мразь учинила там революцию  почище русской! Убивают
всех офицеров, глумятся над женщинами, - страшно...
     Да  и... Мама ждет домой  папу. Он,  как немец, был  выведен из состава
действующей  -- перед самой войной и отправился служить в Сибирском корпусе:
то ли в Туркестан, то ли -- Монголию.
     Мама говорит, что это  последний наш дом, где он нас еще сможет  найти.
Вот  приедет он из Монголии, заберет всех нас и тогда мы уедем. Куда-нибудь.
Может в  Англию, где  у нас много родственников, а может  и -- Штаты. Или --
Аргентину. Папе решать.
     Дядя Арнольд с ней не согласен. Он верит, что комиссары нагрянут со дня
-- на день. Он  говорит, что дело не в том, что мы -- бывшие, но... Просто у
нас --  остались деньги и драгоценности. А комиссары с чекистами  --  те  же
воры.  Они убьют нас на за то, что мы --  бывшие, но -- чтоб никто и никогда
не смог рассказать, - сколько они в этом доме награбили!
     Мама в ответ пожимает плечами:
     -  "Ты преувеличиваешь, Арно! Ты -- Крест мой.  Ты  -- вечный трус. Кто
тебя  просил  называться  толстовцем?!  Твое  поведение  недостойно  нас  --
Рыцарей. Истинный немец должен идти на Войну и  Умереть, если что... Да, они
могут прийти. Да, они могут убить нас.
     Ты думаешь, я...  Я побегу от этого быдла? Да, мы переезжали из дому  в
дом.  Мы --  подданные  Российской Империи  и  ежели  наша  с  тобой  Родина
принимала Закон, согласно коему...
     Ужасный Закон.  Несправедливый.  Кощунственный.  Но  -- Закон! И  любой
Истинный Рыцарь  ОБЯЗАН ПОДЧИНИТЬСЯ ЗАКОНУ, как  бы  ни  был  этот  Закон --
несправедлив! Это Суть -- Рыцарства. Нашего -- НЕМЕЦКОГО Рыцарства.
     Поэтому  мы -- переезжали.  Но  бежать от убийц,  негодяев  и Хамов.  Я
никуда  не побегу.  Верней,  - побегу.  Но лишь  -- за  мужем!  По его Воле,
Приказу и Требованью!"
     И  вот мы  живем в  "охотничьем домике", ожидая неизвестно чего. Каждый
вечер мама зажигает свечи  над старинным роялем и они с моей старшей сестрой
садятся  за пожелтелые  ноты, кои каким-то мистическим образом нашлись здесь
-- в карельской глуши.
     Я сижу у самой двери, прислонясь спиной  к печи и мне тепло и  уютно, а
дядя Арно сидит рядом со  мной и  курит трубку. У нас уже почти нет хорошего
табака,  но  дядя нарочно ездит в  Петрозаводск и  выменивает  что-нибудь на
табак. Такой уж он человек. Не может курить "самосад". Толстовец.
     С улицы шум, - слышно как подъехали сани. Да не одни -- много!
     Я  вскакиваю  и кричу:  "Это -  папа!"  -  и сразу же  осекаюсь. У дяди
Арнольда какой-то стеклянный взгляд. Он трясущимися руками начинает выбивать
трубку  прямо на пол и растаптывать  табачный  пепел по былому паркету. Я не
верю своим глазам, -  табачный пепел трудно отмыть -- фрау Краузе необычайно
расстроится.
     Сзади раздается сухой мамин голос:
     -  "Не обращай  внимания, Аннхен. У  дочери настоящего  Рыцаря  нет  ни
нервов, ни -- трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и..."
     Дядя Арнольд отпирает дверь в  нашу комнату, в прихожей уже  сгрудились
слуги. Они -- и вышли из своей комнаты, и  в то же время, - как  бы пытаются
спрятаться -- здесь, среди вешалок.
     В дверь бьют чем-то тяжелым. Дядя откашливается, кивает старому Фрицу и
тот отпирает огромную дверь.

     Я на всю жизнь запомнил  их лица. Потом  -- на всяких малинах, да кичах
мне говорили: "Комиссары -- жиды! Продали Русь инородцам!" Не знаю...
     Они зашли какою-то темной, серою массой. Человек двадцать. Из семи тех,
кого я успел увидать, да  запомнить - еврейские лица были у одного, может --
двух. Остальные же... Испитые лица уличной мрази.  Люмпенов, как их называли
мои домашние учителя.
     И еще -- я запомнил их выражения лиц. Они  смотрели на нашу мебель, как
голодные сироты  --  на  господскую елку. Кто-то  из  них  сразу же  потянул
бархатную гардину, она захрустела, оторвалась и чекист... Бросил  ее куда-то
назад с криком:
     - "Примите кто-нибудь. И давайте мешки. А то -- не хватит!"
     В следующий миг дядя Арнольд подхватил меня на руки и  с  силой  бросил
прямо в окно с криком:
     - "Беги, Клаус! Они всех перебьют!" -- грохнул выстрел.
     В следующий  миг я с головой провалился  в  высокий сугроб, выбрался из
него и побежал, что есть сил, а за мною все хлопали и хлопали выстрелы.
     Когда  я упал в снег, совсем обессиленный, я понял, что из  меня  течет
кровь. Я немного порезался, вылетая через застекленное окно, и теперь у меня
чуток кровило  со  лба и щеки. Я  не знал, что  мне делать и...  Я  вернулся
назад. Кружным путем. Под утро.
     Я вернулся, чтоб услыхать, как кричат мама  и Аннхен. И  фрау Краузе. И
ее дочь Паула. И фроляйн Мильх...
     А  я лежал в снегу и все это слушал и -- ничего не мог сделать. Я  даже
не умел стрелять -- потому что мне в ту ночь было лишь десять.
     Потом...  Чекисты уехали, а я бегал вокруг горящего  дома и  -- не  мог
ничего. Единственное что меня утешало: маму и Аннхен убили под утро. Об этом
говорили  сами  чекисты,  когда садились на  свои груженые  сани. А  еще они
сравнивали маму и Аннхен, как - женщин.
     Когда все догорело, я пробрался на бывшую кухню. Я нашел их. Они лежали
там -- рядышком,  сильно  обгорелые -- лицом вниз. Видно  их -- то ли облили
чем-нибудь, то ли -- посыпали порохом, потому что... Остались лишь обгорелые
кости с ошметками  мяса  и я только  лишь по  размерам,  да остаткам  одежды
различил тел