жишь?
     Мориц: От счастья, - от блаженства, - от сердечного веселья.
     Отто: Тебя не поймали?
     Мориц:  Я  перешел. - Мельхиор, - я  перешел! - О, теперь хоть трава не
расти! - Я перешел! - Кто бы мог подумать,  что меня переведут! - Все  еще в
толк не  возьму. Двадцать раз перечитывал  это.  - Но можно поверить, - о, -
Боже, - но  это так! - Это так! Я перешел (Улыбаясь). Я  не знаю, - мне  так
странно,  - земля  колеблется  под ногами... Мельхиор, Мельхиор, если бы  ты
знал, что мне пришлось пережить!
     Гансик Рилов: Поздравляю, Мориц. Радуйся, что отделался так легко.
     Мориц:  Ты  и не  знаешь,  Гансик,  ты и  не  догадываешься,  что  было
поставлено на карту. Уже три недели я прокрадывался перед дверью, как  перед
адовой  пастью.  И вот сегодня  вижу, - она приоткрыта. Я думаю, что если бы
мне предложили миллион  - ничто, о ничто не могло бы  меня  удержать. - Я  в
учительской, - я  открываю журнал, -  перелистываю, - нахожу,  - и  все  это
время... В дрожь бросает!
     Мельхиор: Все это время?
     Мориц:  Все время дверь за  стеною открыта настежь.  -  Как  вышел, как
сбежал по лестнице, - не знаю...
     Гансик Рилов: И Эрнест Ребель тоже перешел?
     Мориц: Конечно, Гансик, конечно! - Эрнест Ребель тоже перешел.
     Роберт: Ну, так  ты неверно прочитал. Не считая пары ослов, нас всех  с
тобою и  Ребелем шестьдесят  один; а  в верхнем  классе не может поместиться
больше шестидесяти.
     Мориц: Я прочитал совершено верно. Эрнест Ребель также переведен, как и
я, - оба,  конечно, пока только условно. Только в первую четверть выяснится,
кто из нас должен  будет  уступить место другому. - Бедняга  Ребель! - Видит
Бог! - Я уже не боюсь за себя. Для этого я заглянул уже слишком глубоко.
     Отто: Держу пари на пять марок, что очистишь место ты.
     Мориц: Да ведь у тебя ничего нет. Я не хочу тебя грабить. Господи Боже!
Теперь-то я начну  зубрить. -  Вот когда я смогу  сказать, -  хотите верьте,
хотите нет,  теперь  все  равно  - я знаю, что это  так:  если  бы  меня  не
перевели, я бы застрелился.
     Роберт: Хвастун!
     Георг: Заячья душа!
     Отто: Хотел бы я посмотреть, как ты стреляешь!
     Лемермейер: За это пощечину!
     Мельхиор (дает ему ее): Идем, Мориц. Пойдем к лесной сторожке.
     Георг: Ты веришь его болтовне?
     Мельхиор: Тебе то что! - Пусть они болтают, Мориц. Скорее, скорее же из
этого города.

     (Профессор Гунгергурт и Кнохенбурх проходят мимо).

     Кнохенбурх: Для меня непостижимо, уважаемый коллега, как лучший из моих
учеников может чувствовать влечение к самому плохому.
     Гунгергурт: И для меня так же, уважаемый коллега.

     Сцена пятая

     (Солнечный день. - Мельхиор и Вендла встречаются в лесу).

     Мельхиор:  Никак  это ты, Вендла? - Что ты здесь делаешь одна? Уже  три
часа я брожу по  лесу  вдоль  и поперек,  ни души не  встретил, и  вдруг  ты
выходишь ко мне навстречу из самой дикой чащи.
     Вендла: Да, это я.
     Мельхиор: Если бы я не знал, что ты Вендла Бергман, я принял бы тебя за
Дриаду, упавшую с ветвей.
     Вендла: Нет, нет, я Вендла Бергман. - А ты как попал сюда?
     Мельхиор: Задумался, да и зашел.
     Вендла:  Я собираю пахучую смолку.  Мама хочет  делать  майтранк, но  в
самую последнюю минуту пришла тетя Бауер, а она не любит подниматься в горы,
- И вот я пошла одна.
     Мельхиор: Ты уже набрала своей пахучей смолки?
     Вендла: Полную корзину. Вон там,  под буками,  она  растет сплошь,  как
клевер. Теперь я  все смотрю, где же дорога. Кажется, заблудилась. Ты, может
быть, знаешь который теперь час?
     Мельхиор: Уже больше половины четвертого. - Когда тебя ждут?
     Вендла: Я думала, что теперь позже. Я так долго лежала у Золотого ручья
во мху  и мечтала. Время прошло для  меня так быстро,  - я  боялась, что уже
наступает вечер.
     Мельхиор: Если  тебя еще не ждут,  давай полежим здесь немного. Там под
дубом  мое любимое местечко.  Если откинешь голову к стволу  и сквозь  ветки
уставишься  в небо,  то  это гипнотизирует. -  Почва еще теплая от утреннего
солнца. - Уже давно я хотел кое о чем спросить тебя, Вендла.
     Вендла: Но к пяти часам мне нужно быть дома.
     Мельхиор: Мы пойдем тогда вместе. - Я возьму корзину, и мы пойдем прямо
сквозь чащу;  через  десять минут  мы будем  уже на мосту! - Когда уляжешься
так, опершись лбом на руку, приходят тогда такие странные мысли в голову.

     (Оба ложатся под дубом).

     Вендла: Что ты хотел спросить у меня, Мельхиор?
     Мельхиор: Я слыхал, что ты, Вендла, часто ходишь к бедным. Приносишь им
еду, платье и  деньги. Ты это  делаешь по  своему собственному  желанию, или
тебя мать посылает?
     Вендла:  По  большей  части   меня  посылает  мать.  Это  бедные  семьи
поденщиков, с кучею детей. Часто отец без работы и они мерзнут и голодают. У
нас  в шкафах и комодах лежит  немало такого, что  уже больше  не нужно. - А
почему ты об этом заговорил?
     Мельхиор:  Ты идешь охотно или неохотно, когда твоя  мать посылает тебя
куда-нибудь?
     Вендла:  О,  еще  бы!  Мне это  страх как  нравится! - Как  это ты  так
спрашиваешь?
     Мельхиор:  А дети-замарашки, женщины больные,  в квартирах такая грязь,
мужчины тебя ненавидят за то, что ты не работаешь.
     Вендла: Это не так, Мельхиор! А если и так, ну и пусть, и тем лучше!
     Мельхиор: Как тем лучше, Вендла?
     Вендла: Для меня тем  лучше. Мне было бы еще больше радости,  если бы я
могла таким помочь.
     Мельхиор:   Значит,  ты  ходишь  к   бедным   людям   для  собственного
удовольствия.
     Вендла: Я хожу к ним потому, что они бедные.
     Мельхиор: А не будь в этом для тебя никакой  радости, ты бы и не  стала
ходить?
     Вендла: Что ж мне делать, если меня это радует!
     Мельхиор: Да еще за это же  ты  и  в рай попадешь! - Значит, верно все,
что уже  целый месяц  не дает  мне покоя! -  Виноват ли скряга, если ему нет
радости в том, чтобы ходить к больным и грязным детям!
     Вендла: О, тебя-то, наверное, это очень радовало бы.
     Мельхиор:  И  за это ему суждена  вечная  смерть!  - Я напишу  об  этом
сочинение и подам его пастору  Кальбауху. Это из-за него. Что он нам мелет о
блаженстве жертвы!  Если  он не  сумеет  мне ответить,  не пойду  больше  на
катехизис и конфирмироваться не стану.
     Вендла: Ты хочешь огорчать твоих милых родителей.  Конфирмироваться,  -
от этого голова не отвалится. Если бы только не  наши ужасные белые платья и
не ваши длинные панталоны, то это могло бы даже растрогать.
     Мельхиор:  Нет самопожертвований!  Нет  самоотречения!  -  Я вижу,  как
добрых радует их доброе сердце,  я вижу, как злые трепещут и стонут.  Я вижу
тебя, Вендла Бергман,  - твои кудри вьются  и смеются, а  мне  грустно,  как
изгнаннику. -  О чем ты мечтала,  Вендла,  когда  лежала у  Золотого ручья в
траве?
     Вендла: Глупости! Вздор!
     Мельхиор: Грезила с открытыми глазами?
     Вендла: Я мечтала,  что я - бедная, бедная  нищенка, рано утром, в пять
часов  меня погнали на улицу, мне пришлось целый день на ветру и под  дождем
просить  милостыни у  жестокосердных, грубых людей. И пришла  вечером  домой
дрожа от холода и голода, и не было  у меня столько денег, сколько  требовал
мой отец, - и меня били, били.
     Мельхиор: Я  это знаю, Вендла. Это из нелепых детский рассказов. Поверь
мне, таких жестоких людей уже нет.
     Вендла:  О,  Мельхиор!  - Ты ошибаешься. - Марту  Бессель  бьют  что ни
вечер, так, что на другой день видны рубцы.  О,  что ей приходится выносить!
Мочи нет слушать, когда она рассказывает! Страшно жалко,  - я  часто плачу о
ней по ночам. Давно думаю, как ей помочь. - Я с радостью бы поняла неделю на
ее месте.
     Мельхиор:  Надо просто  пожаловаться  на  отца.  Тогда  у  него возьмут
ребенка.
     Вендла: Я, Мельхиор, не была бита ни разу в жизни. С трудом представляю
себе, как  это - быть  битой.  Я уже сама  себя била, чтоб испытать, что при
этом бывает на душе. Это, должно быть, ужасное чувство.
     Мельхиор: Я не верю, чтобы от этого ребенок становился лучше.
     Вендла: От чего лучше?
     Мельхиор: От того, что бьют.
     Вендла: Вот этим прутом, например. Ух, какой он липкий, гладкий!
     Мельхиор: Просечет до крови.
     Вендла: Не ударишь ли ты им меня хоть разик?
     Мельхиор: Кого?
     Вендла: Меня.
     Мельхиор: Что ты, Вендла!
     Вендла: Да что же?
     Мельхиор: Нет, уж, будь спокойна, - я тебя не ударю.
     Вендла: Да если я тебе позволяю!
     Мельхиор: Никогда!
     Вендла: Но если я тебя об этом прошу, Мельхиор.
     Мельхиор: В своем ли ты уме?
     Вендла: Ни разу в жизни я еще не была бита.
     Мельхиор: Если ты можешь просить об этом...
     Вендла: Прошу - прошу -
     Мельхиор: Так я тебя выучу просить! (Бьет ее).
     Вендла: Ах, Боже мой! - ни чуточки не больно.
     Мельхиор: Если бы, - сквозь все твои юбки!
     Вендла: Так бей же меня по ногам!
     Мельхиор: Вендла! (Бьет ее сильнее).
     Вендла: Ты меня только мажешь, - только мажешь!
     Мельхиор: Подожди, ведьма, я выгоню из тебя чорта!

     (Бросает прут в  сторону и бьет Вендлу кулаками так,  что она испускает
страшный  вопль.  Это  его  не  останавливает, он продолжает,  как  бешенный
колотить ее, хотя крупные слезы струятся по его щекам. Вдруг он отскакивает,
хватается руками за виски и, отчаянно рыдая, бросается в лес).

        "ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ"

     Сцена первая

     Вечер. Комната Мельхиора. Окно  открыто, на столе горит лампа. Мельхиор
и Мориц сидят на диване.

     Мориц: Теперь  мне опять  хорошо,  только  немного волнуюсь.  -  Но  на
греческом я спал, как пьяный Полифем. Удивительно, что старый Цунгеншлаг  не
надрал мне уши. - Сегодня утром я чуть не опоздал. - Первая моя мысль, когда
я проснулся, были глаголы на (м.).
     Господи  Боже, чорт побери совсем, за чаем и всю  дорогу я так спрягал,
что у  меня в глазах зелено стало. - Заснул я, должно быть, уже после  трех.
Перо кляксу сделало на книге. Лампа коптила, когда Матильда разбудила  меня.
В  кустах  сирени  под  окном  дрозд  щебетал  так радостно,  -  невыразимая
меланхолия овладела опять мной. Я надел воротничок, волосы пригладил щеткой.
- А чувствуешь свою силу, когда хоть сколько-нибудь поработаешь над собою!
     Мельхиор: Может свернуть тебе папиросу?
     Мориц:  Спасибо,  я  не  курю.  - Только бы  и дальше так шло. - Я хочу
работать, работать,  пока у меня глаза на лоб не  вылезут.  -  Эрнест Ребель
после каникул уже шесть раз не знал урока: три раза - греческий, два  раза -
у  Кнохенфуха, последний раз  по истории литературы. Я  же попался всего пят
раз; и с сегодняшнего дня этого больше не случится! - Ребель не застрелится.
У Ребеля нет родителей, которые всем ему жертвовали. Он может, если захочет,
стать поденщиком, ковбоем или матросом. Если я провалюсь, моего  отца хватит
удар, а мать сойдет с ума. Этого нельзя пережить. - Перед экзаменами я молил
Бога, чтобы он послал мне чахотку, только бы эта чаша миновала меня. - И она
прошла мимо, но я еще и теперь вижу  вдали ее сияние  и ни днем, ни ночью не
смею поднять глаз. - Но все-таки  я  держусь  крепко и уж теперь выберусь. В
этом порукой мне неизбежный вывод, что я не могу упасть, не расшибив головы.
     Мельхиор: Вся жизнь  невыразимая  пошлость. Я с удовольствием повесился
бы. - Что же это мама не дает нам чаю!
     Мориц: От твоего  чаю мне станет  лучше, Мельхиор! - Видишь, я дрожу. Я
чувствую такое странное волнение. Пожалуйста, дотронься  до меня. Я вижу,  я
слышу,  я  чувствую гораздо  яснее,  - но все  это точно во сне, - и во всем
такое возбуждение! - как  там, в лунном сиянии, сад раскинулся  такой тихий,
такой глубокий, точно он уходит  в  бесконечность! - Из-под  кустов  выходят
туманные тени, скользят на светлом  в бездыханной суетливости и скрываются в
полутьме. Мне  кажется, под каштаном  идет какое-то  совещание.  - Спустимся
туда, Мельхиор.
     Мельхиор: Сначала попьем чаю.
     Мориц:  Листья шепчут так вкрадчиво. Точно  я  слышу покойницу бабушку,
как она  рассказывает  сказку  о "королеве  без  головы".  - Это была  дивно
красивая королева, хороша, как солнце, краше всех девиц  в той земле. Только
жаль, без головы она родилась. Она не могла ни есть,  ни пить,  не  могла ни
смотреть, ни  смеяться, даже не могла целоваться.  Она объяснялась со своими
приближенными только с помощью своей маленькой нежной руки. Изящными ножками
выстукивала  она  объявления  войны  и  смертные  приговоры. И  вот,  в один
прекрасный день ее  победил король,  и так случилось,  что у  него было  две
головы; они все время спорили,  так яростно, что  не давали  одна  другой  и
слова  вымолвить. Тогда обер-гоф-маг  взял ту из них,  которая  поменьше,  и
приставил ее к королеве. И смотри, она пришлась впору.  Потом женился король
на королеве, и две головы  уже не ссорились,  но целовали одна другую в лоб,
щеки,  губы и  жили  еще  долгие,  долгие  годы  счастливо  и  в  радости...
Очаровательная нелепость! С самых каникул безголовая королева не идет у меня
из головы. - Когда я вижу красивую девушку, я вижу ее без  головы, - а потом
вдруг кажусь сам себе безголовою королевою... Может быть, это  мне приставят
еще раз голову.

     (Госпожа  Габор  входит  с  дымящимся чаем  и  ставит его на стол перед
Морицем и Мельхиором).

     Г-жа  Габор:  Вот, дети, пейте.  - Добрый вечер, господин  Штифель, как
поживаете?
     Мориц: Благодарю  вас, госпожа Габор. - Я прислушиваюсь к хороводу там,
внизу.
     Г-жа Габор: Да у вас совсем нехороший вид! Вам нездоровится?
     Мориц: Да как сказать! В последнее время немножко поздно ложился спать.
     Мельхиор: Представь себе, он работает целыми ночами!
     Г-жа Габор: Вы бы этого не делали,  господин Штифель. Надо беречь себя.
Подумайте о вашем здоровье. Школа не возвратит вам здоровья. Ходите прилежно
гулять на свежем воздухе! Это в ваши годы важнее, чем правильный немецкий.
     Мориц:  Я  буду  много  гулять.  Вы правы. Можно  быть  прилежным и  на
прогулках.  Как  это  я  сам  не  набрел  на эту мысль! -  Письменные работы
все-таки придется делать дома.
     Мельхиор: Письменные ты у меня делай, так будет нам обоим легче. - Ведь
ты знаешь, мама, что Макс  фон Тренк умер от нервной горячки? - Сегодня днем
приходит Гансик Рилов от смертного одра Тренка к ректору Зоненштиху заявить,
что Тренк умер на его глазах. - "Так? - сказал Зоненштих, - ты еще с прошлой
недели не досидел двух часов. Вот записка к педелю. Пора  это дело окончить.
Весь класс примет участие в погребении" Гансик так и скис.
     Г-жа Габор: Что это у тебя за книга, Мельхиор?
     Мельхиор: "Фауст".
     Г-жа Габор: Ты уже прочел?
     Мельхиор: Еще не до конца.
     Мориц: Мы дошли до Вальпургиевой ночи.
     Г-жа  Габор: На твоем  месте я  подождала бы с "Фаустом"  еще годик или
два.
     Мориц: Я  не знаю ни одной книги, мама,  в которой  нашел бы так  много
красивого. Отчего мне нельзя ее читать?
     Г-жа Габор: Потому что ты не поймешь ее.
     Мельхиор: Ты  этого не можешь знать, мама. Я очень хорошо чувствую, что
еще не в состоянии постичь это произведение во всей его глубине...
     Мориц: Мы всегда читаем вдвоем, это чрезвычайно облегчает понимание.
     Г-жа Габор: Ты  уже настолько вырос, Мельхиор, чтобы понимать, что тебе
полезно  и что вредно. Я первая  была бы тебе благодарна, если бы ты никогда
не давал  мне повода тебя  в чем-нибудь останавливать. -  Я хотела  обратить
твое внимание только на  то, что и самое лучшее может повредить, если еще не
настолько зрел, чтобы  правильно понять. Но  все-таки я охотнее поверю тебе,
чем каким  бы то ни было правилам  воспитания. - Если вам,  дети, что-нибудь
понадобится, так ты, Мельхиор, выйди и позови меня. Я буду в своей спальне.

     (Уходит).

     Мориц: Твоя мама думала об истории с Грехом.
     Мельхиор: Но разве мы хоть на минуту остановились на ней?
     Мориц: Сам Фауст не мог бы отойти от нее спокойнее.
     Мельхиор: Как будто  здесь нет ничего, кроме этой мерзости! - Фауст мог
бы обещать девушке, что женится на ней, мог бы и так бросить, - он не был бы
в  моих глазах ни на волос ни  лучше, ни хуже.  Гретхен, по-моему, могла  бы
умереть от разбитого сердца. Видишь,  как  всякий  субъективно обращает свой
взор именно на это, - можно подумать, что весь мир вокруг этого вертится.
     Мориц:  Откровенно сказать,  Мельхиор, у меня, в самом  деле, есть  это
чувство  с тех пор, как я прочитал твою записку. -  На каникулах,  в один из
первых дней, она упала к моим ногам. - Я запер дверь  на задвижку, и  у меня
рябило  в глазах, когда я пробегал эти строки. Так быстро промчался по  ним,
как испуганная  сова через  пылающий лес. - Мне кажется,  будто бы  многое я
прочитал  с закрытыми глазами. Как ряд  смутных  воспоминаний звучат в  моих
ушах  твои  объяснения, как песня, которую  мурлыкал радостно в  детстве,  и
которую  опять  услышал  с замиранием сердца из  чужих уст, умирая. -  Такое
горячее  сострадание вызвало во  мне то, что ты написал о девушках. Я не мог
освободиться от  этого впечатления.  Поверь  мне, Мельхиор, несправедливость
терпеть  слаще,  чем  несправедливость совершать.  Невинно претерпеть  такую
сладкую, свершенную  над  тобой  несправедливость, - это  кажется мне верхом
всех земных блаженств.
     Мельхиор: Блаженство как подаяние мне не нужно.
     Мориц: Почему же не нужно?
     Мельхиор: Я хочу только, что берется с бою.
     Мориц:  Разве  это  наслаждение,   Мельхиор?!   -   Девушка,  Мельхиор,
наслаждается,  как  блаженные  боги.   Девушка   защищена   благодаря  своим
свойствам.  До последнего  мгновения она защищена от  всякой горечи, и вдруг
все небеса раскрываются над нею. Девушка боится  ада уже в тот момент, когда
еще перед нею  цветущий  рай. Ее чувство  свежее  ключа, бьющего  из  камня.
Девушка  поднимает  бокал,  которого  не касалось  земное  дыхание,  -  чашу
нектара,  -  и  выпивает  горящий  и  пламенеющий  напиток.  Удовлетворение,
получаемое при этом мужчиною, кажется мне пресным и скучным.
     Мельхиор:  Представляй его как хочешь, но оставь его для  себя.  - Я не
хочу думать о нем...


     Сцена вторая

     (Комната)

     Госпожа Бергман  (в  шляпе и  мантилье, с  корзиною в  руках,  входит с
радостным лицом в среднюю дверь): Вендла! Вендла!
     Вендла (в нижней юбке и в корсете входит из боковой двери справа): Что,
мама?
     Госпожа Бергман: Ты уже встала, дитя? - Вот это хорошо!
     Вендла: Ты уже была на улице?
     Госпожа Бергман: Ну, одевайся же! -  Сейчас  пойдешь к Ине. Отнесешь ей
эту корзину!
     Вендла (одевается в продолжение последующего разговора): Ты была у Ины?
- Ну, что она? Ей все еще не лучше?
     Госпожа  Бергман: Представь себе,  Вендла, нынче ночью у нее был аист и
принес ей маленького мальчика.
     Вендла:  Мамочка!  - Мамочка!  - Это  прелестно! - Вот  от  чего  такая
продолжительная инфлюэнция!
     Госпожа Бергман: Великолепного мальчика!
     Вендла: Я должна видеть его, мама! -  Вот  я  стала  третий раз тетей -
тетей одной девочки и двух мальчиков.
     Госпожа Бергман: И  каких  мальчиков! Это всегда так бывают, если живут
близко  к  церковной  кровле. - Еще  недавно исполнилось  три  года, как она
венчались.
     Вендла: Ты там была в то время, как он его принес?
     Госпожа Бергман: Он только что улетел. - Не хочешь ли приколоть розу?
     Вендла: Что же ты не пришла туда пораньше, мама?
     Госпожа Бергман: Мне кажется, что он принес что-нибудь и  тебе - брошку
или что...
     Вендла: Как досадно, право!
     Госпожа Бергман: Я же тебе говорю, что он тебе принес брошку!
     Вендла: Достаточно у меня брошек!..
     Госпожа Бергман: Ну и будь довольна, дитя. Чего же тебе еще надо?
     Вендла:  Мне страшно хотелось бы знать, -  как он влетает, в окно или в
трубу?
     Госпожа Бергман: Так  спроси у Ины.  Да, мое сердечко,  это ты спроси у
Ины! Ина это тебе скажет в