И Людмила ждала.
   -- Раз он кричал,  значит,  он волновался...  А раз волновался,  значит,
переживает. Ну, а если переживает...
   -- Это я уже слышала!
   Так тоже говорит наша математичка:  "Это я  уже слышала!" И вслед за тем
сразу же ставит двойку.
   -- Это я уже слышала! -- еще раз твердо повторила сестра.
   Ясно: поставила двойку.
   Ведь она  слушала меня,  как слушали бы  шестиклассника,  который пришел
сдавать экзамен в институт.
   -- Ничего ты не понял, -- сказала Людмила. -- И не мог понять!
   Еще бы:  ведь я ребенок!  Почему она этого не добавила?  Забыла,  должно
быть. Просто забыла.
   Людмила пошла в коридор, чтоб повесить пальто,
   Я снова склонился над книгой. Но думал совсем о другом. "Я должен помочь
ей!" -- вот какое я принял решение.

6

   Я  уже говорил,  что,  если сестра отчитывает меня,  то  есть портит мне
настроение,   она  дня  через  два  или  три  обязательно  извиняется.   Не
признается,  конечно,  в этом,  но извиняется: покупает билеты а театр, или
берет меня на стадион,  где играет в теннис и волейбол,  или приносит домой
подарок.
   В таких случаях подарок она не называет подарком, а говорит мне примерно
так:
   -- Пора тебе уже заняться спортом.  Сначала посмотри, как играют другие.
Пойдем сегодня на стадион.
   Или так:
   -- С математикой ты не дружишь.  Кем же ты хочешь стать в будущем? Разве
можно об этом не думать? Испытай свои силы в художественном творчестве. Для
начала хоть в фотографии. Я купила тебе аппарат...
   Сестра говорит очень строго,  как бы не мирится,  а воспитывает меня. Но
подарок остается подарком.
   Я  тоже испортил сестре настроение. Даже хуже: я заставил ее страдать! И
чем  больше  она  храбрилась  (например, надевала платье, которого я раньше
даже не видел!), тем яснее мне было, что ей сейчас не до платьев.
   В тот день, когда я случайно подслушал ее разговор с мамой, уже вечером,
перед сном, я не выдержал и сознался:
   -- Людмила, это я сказал Ивану, что у тебя есть сын от первого брака. По
телефону...  Он  позвонил и  спрашивает:  "Это кто говорит?"  На меня вдруг
что-то такое нашло непонятное...  Я  и ответил:  "Это ее сын".  Он говорит:
"Какой сын?" А я: "От первого брака!.." Пошутил, понимаешь?
   Я сказал так и испугался: "Неужели она подумает, что я вовсе не пошутил,
а сказал всерьез? Из-за той ее просьбы... в театре..."
   Но  сестра,  кажется,  так  не  подумала.  И  даже не  рассердилась.  Не
рассердилась!..
   -- Дело совсем не в этом,  -- сказала она. -- Дело в реакции... Впрочем,
ты не поймешь!
   -- Но  ведь  если  человек  кричит,   значит,   он  волнуется,   а  если
волнуется...
   -- Это я уже слышала!
   Больше я советов ей не давал.
   Я прекрасно во всем разобрался,  все,  мне кажется, понял, но, по мнению
Людмилы, не должен был разбираться и понимать. Не имел никакого права! И не
мог помочь ей открыто. "Почему? -- злился я. -- Почему?!"
   Я  должен был действовать тайно от  мамы и  от  Людмилы.  Отец ничего не
знал: у него двести двадцать на сто...
   И вот я начал исправлять положение!
   Я знал служебный телефон Людмилы и, когда никого не было дома, позвонил.
   -- Можно Ивана? -- сказал я.
   -- Какого Ивана? -- ответил смешливый девичий голос.
   -- Не знаю...
   -- А фамилия?
   Я молчал.
   Это девушку совсем уж развеселило.
   -- Какой-то  ребенок!  --  объяснила она сотрудникам.  --  Мальчишка или
девчонка...
   Снова ребенок! И неужели нельзя по голосу отличить меня от девчонки?
   -- Предлагаю на выбор!  -- сказал мне веселый голос. -- Ивана Петровича,
Ивана Сергеевича и Ивана Ивановича!..
   Я  выбрал  Ивана  Ивановича. Но когда он сказал "Алло!", я сразу повесил
трубку. Вдруг не т_о_т? А я назову ему имя сестры и начну извиняться!..
   И потом, наверное, в мастерской много разных отделов. Откуда я взял, что
Людмилин Иван работает с ней в одной комнате?
   Что было делать?
   Узнать  фамилию  у Людмилы? Она мне не скажет: не мое это дело! Спросить
тайно у мамы? Она мне, конечно, ответит так:
   -- Это даже хорошо,  что ты  волнуешься за  сестру.  Благородно с  твоей
стороны! Но в данном случае вмешиваться не стоит.
   Оставался один только выход...
   В  день,  когда  у  сестры был  отгул и  она  ушла  играть в  теннис,  я
отправился к  ней на работу.  Не совсем "на работу",  а  к  дому,  где была
архитектурная мастерская.
   Я знал этот дом -- красивый, из стекла, металла, пластмассы. Таких домов
еще мало у нас в городе.  Но смешно, если мебельщики будут сидеть на плохой
мебели, а архитекторы работать в некрасивом и старом доме.
   Я пошел пешком, чтоб по дороге набраться храбрости. Но чем дольше я шел,
тем страшнее мне становилось:  "Как узнаю его?  Ивана... О чем я ему скажу,
незнакомому человеку?"
   Делать что-нибудь смелое надо сразу,  не думая,  раз решил.  И мне лучше
было бы  ехать туда на троллейбусе или трамвае.  Слишком уж много времени я
оставил себе для сомнений и всяких мыслей.
   Наконец я дошел...
   Я знал, что рабочий день кончается в половине шестого. Архитекторы стали
сыпаться из  подъездов,  как мы  высыпаемся из  школы после уроков.  Только
немного потише и помедленнее...
   Двери  были  из  некрашеного  дерева,  с  разводами,  напоминавшими  мне
почему-то  водяные подтеки,  как на пнях.  Эти двери моя сестра распахивала
каждый день по два раза.  Нет, по четыре: она еще ходит обедать в столовую.
Я с интересом разглядывал двери и лестницу...
   Сперва из дверей посыпались девушки.  У нас из школы первыми выскакивают
мальчишки.  Девушки были в ярких, цветастых платьях, на каблуках, с модными
сумочками.  У  некоторых в  руках  были  рулоны.  Все  они  казались  очень
красивыми. Это меня огорчило.
   Но ни у  кого из них не было такой спортивной фигуры,  как у Людмилы.  И
такого умного, как говорит мама, значительного лица. Только вот нравятся ли
мужчинам значительные лица? Этого я не знал.
   В  мастерской  Людмила  работает  меньше  года:  раньше  она  училась  в
аспирантуре.  У  нее  еще нет здесь близких подруг, которые ходили бы к нам
домой.  И  от  этого было спокойнее, никто не мог крикнуть: "Леня, а ты что
тут делаешь?.."
   Потом показались мужчины.
   Как  мне  узнать Ивана?  По  дороге я  кое-что изобрел...  Наверно,  это
выглядело очень смешно и глупо,  но,  как только вышли мужчины,  я крикнул,
глядя куда-то вверх, словно голубю или скворцу:
   -- Ива-ан!..
   Никто не откликнулся.
   Из дверей выходили группами:  то женщины, то мужчины. Иногда вперемежку,
но редко... Будь что будет, я быстро стал повторять:
   -- Иван! Иван! Иван!
   Нет, так не годится: собаку я кличу, что ли?
   -- Ива-ан...
   Я произнес имя протяжно и медленно,  словно дальше должно было следовать
отчество.
   --  Вы  меня?  -- ткнул себя в грудь мужчина. Он сказал "вы", наверно, от
неожиданности.
   Нет, этот был слишком уж старый и лысый. Я помотал головой: не вас!
   И снова крикнул, глядя на небо:
   -- Ива-ан!..
   -- Вы меня?
   Если б он и нравился нашей Людмиле,  я бы решительно выступил против: он
был сестре до плеча. И то бы не дотянулся!..
   -- Нет, я не вас...
   И снова:
   -- Ива-ан...
   -- У тебя объявился тезка, -- сказал кто-то кому-то в группе мужчин.
   Один из них обернулся, взглянул на меня.
   -- Ива-ан! -- снова крикнул я. Уже, наверное, от испуга.
   Тогда он пошел ко мне.
   -- Видишь ли... -- начал он где-то на полпути.
   Я  прямо вздрогнул: "Видишь ли..." -- так часто начинает фразы дядя Леня
с  нижнего  этажа.  Но  дядя  Леня  произносит свое "видишь ли" неуверенно,
растягивая   слоги,  словно  бы  вслух  рассуждая,  а  этот  сказал  как-то
насмешливо.
   Пока он шел ко мне,  я успел подумать: "Наверно, не ниже Людмилы... Ведь
мужчина среднего роста, можно считать, равен высокой женщине!"
   -- Видишь ли,  --  повторил он все так же насмешливо,  --  у меня к тебе
огромная просьба:  называй своего  приятеля просто  Ваней.  Чтобы  не  было
путаницы.
   Первый из трех Иванов,  он понял, что не мог его звать незнакомый, а тем
более мальчишка. Не стал тыкать себя в грудь и спрашивать: "Вы меня?.."
   "Настоящий Иван!  --  думал я. -- Русоголовый, светлоглазый... Родители,
когда давали имя,  не промахнулись!  Конечно: ведь в сказках Иван если даже
Иван-дурак, то все равно далеко не дурак, а сообразительный и красивый. Ну,
как  же  могли  родители  назвать  Иваном  того  вон,   лысого?  Или  того,
низкорослого? Сообразили! Хотя, когда человеку дают имя, трудно с точностью
определить, будет он лысым или не будет..."
   -- Ну,  что же, договорились? -- спросил он. -- Поскольку твой Иван пока
еще здесь не работает...
   -- Работает! -- неожиданно для самого себя перебил я его.
   -- Ну-у, брат! Создается просто безвыходное положение. И часто ты будешь
его вызывать?
   -- У меня тут еще кое-кто работает...
   -- Тоже Иван?
   -- Людмила...
   Я  нарочно назвал имя сестры,  чтоб посмотреть,  какое это произведет на
него впечатление.
   Он  не  вздрогнул,  не  побледнел  и не схватился за сердце, как делают,
услышав  имя  любимой,  герои  в  пьесах  или  романах.  Просто  исчез  его
насмешливый  взгляд,  сразу  куда-то  пропал. И я догадался: это тот самый.
Тот!
   Он глядел уже на меня абсолютно серьезно и даже чуть-чуть подозрительно,
будто я мог обмануть его или разыграть.
   -- Какая Людмила?
   Я назвал нашу фамилию.
   -- Ну, брат...
   -- Вот именно: брат! Я ее брат... И даже похож на нее немного лицом. Так
говорят... Присмотритесь!
   Я забыл, что можно быть похожим не только на сестру, но и на мать. Чтобы
он не успел об этом подумать, я стал убеждать:
   -- Да брат же я,  брат! Это я разговаривал с вами и пошутил... У Людмилы
нет сыновей!  И  не  было браков...  Ей  тысячи раз предлагали,  но  она не
хотела!
   -- Тысячи раз?
   -- Ну,  десятки... Она сама не хотела выходить замуж. И сейчас не хочет.
Так мне кажется... А я просто-напросто пошутил.
   Он мне поверил, потому что обернулся к друзьям и сказал:
   -- Не ждите меня.
   Он не повысил голоса, но они услышали, потому что голос у него и так был
громкий, отчетливый. "Вполне подходит для нашей семьи!" -- решил я.
   -- Идите. -- Он махнул сослуживцам рукой.
   -- Что, отыскал пропавшего сына? -- спросил кто-то из них.
   -- Вот видите!  --  обрадовался я. -- И они пошутили: назвали меня вашим
сыном.  А  кто-нибудь может услышать и подумать,  что в самом деле.  Как вы
подумали...
   -- Так ты и есть Ленька?
   -- Она вам рассказывала?
   --  Говорила,  что есть младший брат. А ты, оказывается, вполне взрослый
парень!
   С этой минуты я его полюбил.
   -- Почему вы ни разу к нам не пришли? Просто так, в гости...
   -- Не приглашала... Пойдем-ка обсудим с тобой ситуацию.
   Он обнял меня за плечи.  Это было приятно. И мы с ним пошли по улице, не
спеша, как ходят приятели,
   Сперва он молчал. А я обо всем на свете забыл: мы шли как приятели!
   Потом я  взглянул на  него и  подумал,  что он  бы ни за что не вышел на
лестницу в  фартуке,  как дядя Леня,  с  которым я  почему-то  его мысленно
сравнивал.  На нем был модный,  красивый костюм и рубашка такая белая,  что
лицо казалось уже загорелым,  хотя была еще только весна. А может, и правда
успел загореть?
   -- Мы ведь с Людмилой в мастерской почти друг друга не замечали:  она --
на втором этаже,  а я -- на четвертом. Познакомились на теннисном корте, --
сказал он. -- Вот уже полторы недели, как забросил ракетку...
   "Он  забросил ракетку,  а  Людмила стала ходить на  корт  еще  чаще,  --
подумал я.  --  Значит,  он  может не  видеть ее,  а  она его,  значит,  не
может?.."
   -- Людмила тоже не ходит на теннис, -- сказал я. -- Она ходит в театр...
В кино! Почти каждый вечер...
   -- Вот видишь! Я так и знал. Почти каждый вечер?
   Заволновался!
   -- Ну, в крайнем случае через день.
   --  В  этом-то  все  и  дело!  Не  в том, что ты пошутил, а я ей устроил
сцену... Дело в том, что она даже не хочет мне объяснить...
   -- У нее есть сознание собственной правоты!  --  сказал я. -- И потом...
Должна у нее быть гордость?
   -- Ну-у,  брат, ты меня удивил! Разве можно с этим считаться? Подошла бы
и объяснила:  так,  мол,  и так,  мой брат пошутил, А то ведь даже слова не
произнесла! Ничего объяснить не пожелала... И спокойно ходит в кино!
   "Людмила считает,  что он не имел права разволноваться и  накричать,  --
размышлял я. -- Он считает, что она обязательно должна ему все объяснить...
Почему взрослые придают такое  значение мелочам?  И  все  усложняют?..  Они
слишком много думают --  вот в  чем несчастье.  А  иногда надо поступать не
думая, просто как хочется! Я вот, например, не могу быть в ссоре с друзьями
больше чем  день или  два...  А  взрослые все усложняют!  Иногда я  могу им
помочь.  Но они не верят,  что я  могу.  И я не могу!  Хотя Иван,  кажется,
верит..."
   -- Слушай, ты сам-то влюблялся? -- спросил он меня,
   Сам-то? Влюблялся?.. Значит, он в Людмилу в_л_ю_б_л_е_н!
   Я улыбнулся, хоть не хотел улыбаться.
   -- Вижу по твоей блаженной физиономии, что уже успел!
   -- Я? Нет еще...
   -- Ну-у, брат! Неужели ни разу?
   -- Точно не помню... Но, кажется, нет...
   -- Вспомни! Не может быть!..
   -- То есть однажды я испытывал кое-какие чувства... Но потом это прошло.
   -- Ну, конечно.
   Почему же к_о_н_е_ч_н_о? Может быть, и у него чувства всегда проходят?
   Когда я ответил,  что не влюблялся,  я сказал Ивану неправду. Потому что
не  привык,  чтоб взрослые задавали мне такие вопросы.  А  на самом-то деле
почти все  мальчишки у  нас  в  кого-нибудь влюблены.  Один  мой  друг даже
остался на  второй год из-за любви.  Абсолютно ничего не соображал:  не мог
писать диктантов,  контрольных по  математике.  Разве нормальный взрослый в
это поверит?  А Иван бы поверил... Я чувствовал это. И все-таки не смог ему
честно ответить.
   -- А я,  знаешь, где первый раз влюбился по-настоящему? -- спросил вдруг
Иван.
   -- По-настоящему? Должно быть, в этой самой архитектурной мастерской?..
   -- Знаешь где?
   -- Нет, я не знаю...
   --  В  детском  саду!  Мы  выезжали  летом  за город. И там одна девочка
заболела.  Ее  звали  Норой.  Даже  имя  запомнил!  Необычное  такое  легче
запоминается.  Ей  было  шесть  лет. В нее были влюблены все поголовно. Ну,
конечно, из тех, которые умели влюбляться в шесть лет! Она заболела, и я ей
носил в изолятор букетики ягод. Огромное счастье, что она меня презирала!
   -- Почему?
   -- Оказалось,  что  я  ей  носил волчьи ягоды.  Дикие!  Они  были  очень
красивыми. Внешне очень мне нравились!
   Всю дорогу я мечтал сказать что-нибудь умное.
   -- Внешняя красота не всегда совпадает с внутренней, -- сказал я.
   -- Она  поняла  это  еще  раньше,  чем  ты:  в  шестилетнем возрасте.  И
выбрасывала   мои   подарки.   Иначе   бы   ей   не   выздороветь  никогда!
Сообразительная была девчонка... И все-таки я к ней охладел. Тогда все было
просто.
   "Теперь уже, значит, не просто!" -- с радостью решил я. И сказал:
   -- Это нельзя назвать серьезной любовью.  Ну, увлечение... Такое со мной
бывало сколько угодно раз!
   -- Тогда ты должен меня понять! И помочь!..
   Я  читал  в  книжках, что ребята во время войны часто помогали взрослым.
Иногда даже спасали от смерти! А так, в обычные дни, взрослые почти никогда
не обращаются к нам за серьезной помощью. Сбегать за чем-нибудь, что-нибудь
принести  --  это  пожалуйста. А по серьезному делу, от которого зависит их
жизнь,  не обращаются. Иван обратился... И я готов был сделать для него что
угодно!
   -- Разве у вас сейчас... увлечение?
   -- А у нее?
   Раньше мне  очень хотелось сказать ему,  что Людмила абсолютно спокойна,
совсем не страдает. Но теперь я не мог соврать и сказал правду:
   -- Она тоже переживает.
   Он даже остановился.
   --  Где же логика? -- вроде бы злился он. Но голос был радостный. -- Где
же простая логика?! Ничего не сказала... Не объяснила!
   Обычно,  когда  я  мирюсь  с  приятелем,  то  для  начала  предлагаю ему
что-нибудь приятное.  Подхожу и  как ни в чем не бывало говорю:  "Пойдем на
каток! Пойдем играть в чехарду!"
   --  А  вы  бы  просто  так подошли к ней и сказали: "Пойдем в кино!" или
"Пойдем играть в теннис!".
   -- Я предлагал.
   -- А она?
   -- Не реагирует.
   Зачем все так усложнять?!
   -- Она очень переживает? -- тихо спросил он.
   -- А вы думали нет?..
   -- Кончай с этим "вы"!  --  крикнул он,  вот как обрадовался.  -- Говори
просто "ты"! Я -- за полное равноправие.
   Равноправие... Вот чего мне всегда не хватало!
   Часто  взрослые говорили мне: "Давай побеседуем как мужчина с мужчиной!"
Или: "Поговорим с тобой как приятели!" Это самое к_а_к подчеркивало, что на
самом-то  деле  я  не  мужчина  и мы еще пока не приятели. Разве может быть
равноправие  на  какое-то определенное время? Разве можно быть приятелем на
одну беседу?
   Иван предлагал равноправие навсегда. Так мне казалось.
   Мне захотелось немедленно отблагодарить Ивана.  И  я  рассказал о плане,
который придумал еще до нашей с ним встречи, дома:
   --  Сделаем так!.. Я скажу, что пригласил к себе друга. Нового... Совсем
нового!  Все  будут  дома: они любят изучать моих новых друзей. А придете к
нам вы!
   -- Я?..
   -- Ну,  да! А потом уж я все объясню: разыскал вас и пригласил. Так я им
объясню.  Дома  Людмила не  сможет пройти мимо и  не  ответить.  Она  очень
гостеприимная. На себя все возьму. Раз из-за меня это случилось!
   Я  боялся,  он  скажет так, как сказала бы мама: "Это хорошо, что ты обо
мне заботишься. Благородно! Но в данном случае твой план не подходит..."
   Он  ничего подобного не произнес.  Обнял меня посильнее за плечи,  и  мы
снова пошли.
   -- Я всегда говорю, что нет безвыходных положений! -- воскликнул Иван.
   -- А до этого заговаривать с Людмилой не надо!  -- сказал я. -- Она ведь
может опять не ответить.  Пройдет мимо,  и все!  Вполне может быть... Она у
нас тоже с детского сада пользуется огромным успехом.  Как ваша Нора... Мне
мама рассказывала. И поэтому она очень гордая!
   -- А я ведь ей не сказал про тебя ни слова. Не выдал! -- похвастался он,
как мальчишка.  --  Она так и не знает,  кто это мне наврал про сына и двух
мужей.
   -- Я сам сознался...
   -- Значит,  ей известно,  как все получилось? И все-таки не подходит? Не
объясняет?.. И мириться не хочет? Ну, это уж слишком! Ну, знаешь, брат, это
уж...
   -- Она первая не  подойдет!  Потому что она очень многим нравится.  Вот,
например,  дяде Лене,  который под нами живет. Он очень известный врач: все
болезни умеет лечить. А недавно мы с ней шли в театр, так все кругом на нее
смотрели. И оборачивались...
   -- Это я сам замечал,  --  грустно сказал Иван.  И добавил:  --  Она уж,
наверно, дома? Ты ее скоро увидишь?
   Он мне завидовал!  И я его понимал... Вот, например, когда я в последний
раз был влюблен, то очень завидовал брату этой девчонки. Ему было всего лет
семь или восемь,  а я к нему даже подлизывался.  Заговаривал с ним. И очень
ему завидовал:  ведь он видел ее каждый день --  и  утром и вечером,  с ней
вместе обедал и ужинал. И вместе ездил на дачу, а я летом с ней разлучался.
"Он всегда будет знать о ней -- через десять лет, через двадцать... Куда бы
она ни уехала!" -- так думал я. Ведь я же не знал, что скоро к ней охладею.
А  если бы кто-нибудь мне сказал,  я б ни за что не поверил.  Мне,  когда я
влюбляюсь, всегда кажется, что это до самой смерти, на всю жизнь, до конца.
   -- Значит,  договорились?  Вы приходите к нам в гости,  потому что я вас
пригласил!
   -- Не в_а_с, а т_е_б_я!
   Кстати,  я  часто  думал о том, что неравноправие между нами и взрослыми
начинается с этого самого; они нас -- на "ты", а мы их -- на "вы".

7

   Мама,  отец и Людмила, как я уже говорил, очень любят изучать моих новых
друзей.  Если  приятель  им  не  понравится,  они обязательно дадут мне это
почувствовать.  Конечно,  каждый  по-своему,  потому  что  у кажд