вопросом: как можем мы сегодня сохранить к ним серьезное отношение и где искать им обоснование? Но существует и противоположный взгляд, который, исходя из факта серьезной проблематичности технического прогресса (загрязнение окружающей среды, перенаселение и пр.), культивирует враждебность к науке. Ясно, что оба вышеуказанные взгляда не имеют четкого представления о том, чем, собственно, является наука, что означают применительно к ней истина, опыт и знание, и чего она в состоянии и не в состоянии достичь. То же самое относится и к технике.
Настоящее исследование призвано внести свой вклад в прояснение этих проблем. С этой целью мы обратимся к идеям, которые позволяют по-новому взглянуть на обозначенные нами выше вненаучные области.
В мои намерения не входило дать исчерпывающую характеристику темы (если что-то подобное вообще возможно) и всеобъемлюще проанализировать всю современную литературу по данному вопросу. Я ограничился наиболее существенными проблемами, чтобы по возможности дать ясное представление о ряде малознакомых фундаментальных идей и облегчить тем самым их понимание. Кроме того, в силу актуальности предмета я обращаюсь не только к специалистам в области теории науки, но также и к широкому кругу читателей. Конечно, какие-то главы могут вызвать трудности, но это никоим образом не будет препятствовать пониманию книги в целом, поскольку самые важные разделы не требуют каких-либо специальных познаний и помимо всего построены так, что их можно читать в качестве самостоятельных работ. Это в особенности касается глав 1, 3, 4, 8, 11, 13, 14 и 15.
И, наконец, чтобы избежать недоразумения, я подчеркну еще одно обстоятельство: данное исследование посвящено наукам лишь постольку, поскольку они принимают форму эмпирических теорий, форму, которую они приобрели в течение Нового времени. Следует также отметить, что насущные проблемы сегодняшнего дня затрагиваются мною лишь постольку, поскольку они относятся к науке, понимаемой именно указанным образом.
Я благодарю моих коллег из Университета Киля, д-ра Депперта, д-ра Фибига и м-ра Зелла за многочисленные советы и прочтение рукописи. Поскольку некоторые главы книги писались в годы, когда я еще преподавал в Берлине, я бы хотел также поблагодарить моих бывших коллег проф. д-ра Ленка, проф. д-ра Раппа и доц. д-ра Гебауэра за многочисленные советы, которые от них получил.
Киль, 31.12.1977.


Предисловие к четвертому изданию
Со времени первого издания "Критики научного разума" в 1978 году исследования в области теории науки, рассматриваемой здесь как теория форм, научного мышления, его оснований и познавательных возможностей, претерпели многообразное дальнейшее развитие. Однако специфические вопросы, поставленные в этой книге, и ответы, которые я на них попытался дать, остались при этом вне поля зрения исследователей. Поэтому я не вижу повода к тому, чтобы внести в книгу какие-либо изменения, связанные с современным развитием теории науки.
Что же касается духовной ситуации, описанной в предисловии к первому изданию, то она потому развивалась так, что страх перед уничтожением природы, приписываемый помимо всего прочего научному прогрессу и его экономическому воздействию, словно бы исчез. С одной стороны, за это время было еще более ясно осознано, что дальнейшее научно-техническое развитие, о котором мечтали некоторые, является невозможным и катастрофа, вызывающая ужас, была лишь ускорена. С другой стороны, люди убеждены в существовании рокового круга, согласно которому угрожающий экологический кризис может быть приостановлен только с помощью столь странно развивающегося научно-технического прогресса.
Таким образом, если отвлечься от несущественной видимости, на переднем плане нашего сегодняшнего интереса стоит не прежний вопрос о развитии науки, но о том, как перейти от ее наивного понимания и использования к рефлексивному. Речь идет при этом не только о выживании; речь идет о принципиальном отношении человека к природе, к реальности и, далее, к самому себе. Вопрос о границах научного рассмотрения природы и действительности включает в себя вопрос о границах научного рассмотрения самого человека. Всегда, когда человек подчиняет науку определенным целям, встает вопрос о природе самого человека вообще.
Однако если ситуация и далее обострялась указанным образом и описывалась в русле подобных целей и связанных с ними идей, то человек неизменно склоняется к тому, чтобы перепрыгнуть первую ступень, положенную в основание нашего мировоззрения этой самой теорией науки. И критика науки тем самым оказывается столь же наивной, как и любой сциентистский предрассудок , который нужно было преодолеть. Один предрассудок лишь заменяется другим.
Я представляю четвертое издание этой книги на суд общественности, будучи убежден, что она, рассмотренная с точки зрения значимости своих результатов, не утратила прежней актуальности. И то обстоятельство, что за прошедшее время вышел в свет целый ряд ее переводов на другие языки, лишь укрепляет меня в этой мысли.
Киль, 31.12.1992.


Предисловие к русскому изданию
Вопреки всей длительной трагической эпохе вынужденного противостояния, взаимные духовные связи между Россией и Германией, глубоко коренящиеся в истории, ни разу полностью не были прерваны. Это в особенности справедливо применительно к сфере философской мысли. Всегда существовала, я считаю, определенная близость между тем, что может быть названо стилем немецкого и русского мышления. Оба народа вообще обнаруживают особенную, только им присущую склонность строить свою жизнь с помощью философии.
Будучи длительное время членом Федерации международных философских обществ и их комитетов по научной подготовке всемирных конгрессов в Вене, Дюссельдорфе и Монреале, я имел многократную возможность общаться с участвующими в этой работе русскими коллегами, что позволяло углублять обмен мнениями и официальные контакты. Уже тогда я мог понять, насколько значительны сходство наших глубинных основоположений и близость взглядов на самые разные проблемы. Это в немалой степени относится к области теории познания и философии науки, которые в обеих странах нуждались в избавлении от окаменевших догм, дабы обеспечить их развитие, а также разработку исторических и социальных аспектов их предметной области. Это же в значительной мере составляет и предмет данной книги.
Мне было особенно приятно, что д-р И.Касавин, с которым я общался во время его пребывания в Киле, взял на себя работу по переводу. Между нами возникло тесное сотрудничество, которое, как мы надеемся, будет полезно для недавно образованного в Москве Центра изучения немецкой философии. Я также искренне признателен проф.Т.Ойзерману, оказавшему помощь в работе над переводом моей книги. Наконец, я благодарен директору Института философии РАН проф. В. Стёпину, который обеспечил эту публикацию и оказывал нам всемерную поддержку.
Если бы русский перевод моей книги внес вклад в дело будущего возобновления традиционного взаимодействия немецкой и русской философии, то это было бы заслугой обеих сторон и принесло бы обоюдную пользу.

Часть первая
Теория естественных наук
Глава 1. Историческое введение в проблему обоснования и значения естественных наук, нуминозного опыта и искусства
Когда мы нажимаем на стартер машины, мы предполагаем, что двигатель заведется; когда в темноте щелкаем выключателем - ожидаем, что зажжется свет; движение звезд может быть рассчитано; химические взаимодействия всегда воспроизводятся одинаковым образом. Вся наша жизнь в индустриальном мире тесно связана с техническими системами, частью которых являются постоянно оправдывающиеся ожидания. И в основе всего этого лежит физика и физические законы.
Однако физика - это не только постоянно используемые нами законы. Она дает определенную интерпретацию явлениям как в физической лаборатории, так и в повседневной жизни. Когда зажигается электрическая лампочка, мы говорим: идет ток. Мы наблюдаем прилив и говорим: это проявление гравитационной силы Луны. Когда мы видим свет, то говорим, что это электромагнитные волны. Когда слушаем радио, то говорим: это голос из эфира. Когда видим линию на фотографии из пузырьковой камеры, говорим, что это изображение пути, пройденного элементарной частицей, и называем эту частицу электроном. Во всех этих случаях физические теории внедряются в повседневный язык современного человека как самоочевидные и принимаются им за истину. Однако и существование физических законов, и истина физических теорий являются (вопреки тому, что нам постоянно внушается) не самоочевидными, но, напротив, представляют собой проблему.
Настоящая глава призвана дать представление о проблематичном характере физических законов и теорий. Мы рассмотрим три классических примера. Речь пойдет о Юме и его критическом эмпиризме; о Канте, представителе трансцендентализма; и о Райхенбахе в данном случае как об операционалисте. Мы покажем также, как в этих исторических примерах проявляет себя проблематика нуминозного опыта и искусства.
1.1. Проблема обоснования естествознания в критическом эмпиризме Юма, трансцендентализме Канта и операционализме Райхенбаха
Мы начнем с Юма и рассмотрим в данной связи закон падения тела:

Если известен момент времени, когда тело начало падать, то этот закон позволяет вычислить расстояние, которое тело пройдет в некоторый последующий промежуток времени. Утверждая существование физических законов, мы подразумеваем тем самым, что законы эти выражают универсальный  порядок природы, ее истинное устройство. Предполагается, следовательно, что эти законы действительны всегда, в том числе и в будущем, ибо только тогда они являются подлинными законами. Однако опыт, лежащий в основании этих законов, и постоянно подтверждающий их успех - все это относится к прошлому. Поэтому мы всегда можем сказать лишь то, что наши ожидания, основанные на законах, до сих пор постоянно оправдывались. Но в таком случае какое имеем мы право делать заключение от прошлого к будущему и утверждать, что эти законы вообще являются действительными, ибо они суть универсальные законы природы? Наш практический опыт никоим образом не дает нам права делать такой вывод. Легко понять, что, апеллируя к опыту, мы обречены двигаться по кругу. Аргументация могла бы идти иначе (а фактически именно так это обычно и происходит): до сих пор наши умозаключения от прошлого к будущему подтверждались практическим успехом - следовательно, и в будущем такое же рассуждение приведет нас к успеху, что будет служить доказательством обоснованности данного способа рассуждения. Однако это обоснование опирается на то, что еще только должно быть обосновано, а именно: на заключение от прошлого к будущему, которое сводится к простому переносу на будущее практического успеха в прошлом. Апелляция к чистой логике могла бы здесь помочь не больше, чем отсылка к опыту, поскольку в логике отсутствует такое понятие как постоянство законов природы, из которого исходят все умозаключения указанного здесь типа. Логика в ее пустой и формальной всеобщности не говорит нам ничего о конкретных характеристиках природы, а потому и об их постоянстве. Вывод можно суммировать так: ни опыт, всегда относящийся к прошлому, ни чистая логика никогда не будут в состоянии доказать существование физических законов, действительных для всех времен. Таково было фундаментальное прозрение Юма.
Отсюда очевидно, что ни существование, ни содержание законов естествознания не являются эмпирически данным фактом. Мы не просто обнаруживаем эти законы в природе, но, видимо, в известном смысле привносим их в природу, навязываем их ей. И если мы еще утверждаем, что законы все-таки существуют в природе сами по себе (an sich), то тогда должна иметь место, так сказать, предустановленная гармония между тем, что мы вносим в природу, и тем, что в действительности есть. Здесь следует ясно отдавать себе отчет в том, что подобное утверждение обосновано не может быть. Скорее, оно выражает некоторое убеждение.
Но по какому праву тогда мы привносим законы в природу? Юм объяснял это просто привычкой, которая формируется у нас в процессе постоянного повторения регулярных последовательностей событий, полностью снимая обсуждение правомерности вопроса. Подобная логика сомнительна. Во-первых, о привычке можно говорить лишь применительно к сравнительно простым закономерностям, скажем, такого типа: огонь обжигает при прикосновении к нему. Однако в неменьшей степени мы полагаемся и на те законы, которые удалены от сферы повседневного постоянного опыта и привычек, как, например, на те, что описывают орбиты комет. Во-вторых, принятие законов, лежащих в основании науки, не может опираться на такие ненадежные и субъективные вещи, как человеческие обыкновения. Наука нуждается для этого в рациональных основаниях.
Итак, по какому праву мы принимаем физические законы в качестве предпосылок, если они не даны в опыте и их существование тем самым никоим образом не гарантировано?
Кант исходил из допущения, что мы необходимым образом мыслим разнообразные и разрозненные представления, наполняющие наше сознание, как находящиеся в возможно более взаимосвязанном состоянии. Ибо только такая их взаимосвязь обеспечивает их принадлежность единству моего сознания (Ich-Bewustsein). Ведь и представление об универсальном и собранном горизонте мира (Welt-Horisont), в котором все упорядочено, интуитивно или тематически постоянно присутствует в нашем сознании. Эти связи, однако, не даны нам в действительности через наш актуальный опыт. Субъект, понимающий себя как целостность, мыслит их лишь в качестве принципиально возможных и соответственно a priori предпосланных. И задачей Канта становится поиск этих a priori полагаемых взаимосвязей, посредством которых, как он полагает, сознание строит себя в форме единства. При этом он приходит к выводу, что к подобным взаимосвязям принадлежат, среди прочих, связи схватываемых представлений в рамках принципа причинности. Этот принцип, если отбросить некоторые несущественные здесь моменты, вкратце означает следующее: для каждого события существует некоторое причинное объяснение, согласно которому оно должно мыслиться как возникающее из предшествующих событий в соответствии с универсальным правилом. Этот принцип оказывается также условием того, что схватываемые представления явлений даются нам абсолютно объективным образом. Ведь согласно Канту схватываемое представление явления лишь тогда объективно, а не произвольно субъективно, когда оно, по его выражению, "подчинено правилу, которое отличает это схватывание от всякого другого и делает необходимым некоторый способ связывания многообразного"[1]. Однако одним из таких правил является, к примеру, принцип причинности. Лишь мысля явление как возникающее в соответствии с законом причинности, мы рассматриваем его не как порождение нашего произвола, но как истинно объективное. Априорная форма принципа причинности есть тем самым, говорит Кант, не только условие возможности единства сознания, но и вообще условие всякого возможного опыта.
Итак, открыв в прошлом закон, подобный закону падающих тел, мы имеем теперь право надеяться на его состоятельность и в будущем, ибо этот закон представляет собой всего лишь частный случай a priori действительного принципа причинности, согласно которому все события необходимым образом должны мыслиться как возникающие в соответствии с неизменными законами и правилами.
Таков вытекающий из Кантового трансцендентализма ответ на вопрос, по какому праву физические законы, не данные нам эмпирически, принимаются в качестве априорных предпосылок.
Райхенбаховский операционализм отвечает на тот же вопрос противоположным образом: если целью науки является прогнозирование и овладение природой, то следует предположить, что природа подчиняется некоторым неизменным законам и правилам. Наличие таких законов не может быть доказано чисто эмпирически; однако поскольку существует, если существует вообще, только один способ достижения желаемой цели, цели предвидения - посредством формулирования законов, то мы должны следовать этим путем, даже не будучи уверенными заранее в его результативности.
"Слепой, - пишет Райхенбах, - который потерялся в горах, нащупывает путь с помощью посоха. Он не знает, куда ведет тропа и не заведет ли она его к краю пропасти, откуда он может сорваться вниз. Но он движется по тропе все дальше и дальше, шаг за шагом проверяя путь своим посохом. Ибо выбраться отсюда можно только таким образом. Так и мы, как слепые, стоим перед будущим, но под нами - тропа и мы знаем, что если и сможем пройти, то лишь по ней, осторожно нащупывая путь"[2]. С помощью этой аналогии Райхенбах хочет сказать следующее: кто посвящает себя физике и стремится к господству над природой, тот вынужден прибегнуть к методологическому допущению априорного существования физических законов и принципа причинности. Однако тем самым вовсе не утверждается реального существования таких законов. Подход Райхенбаха с тем же успехом приложим и к сфере повседневной жизни. Почему мы непременно стремимся усмотреть действие природных законов даже в самых незначительных событиях? Именно потому, что хотим действовать и в полагании таких законов находим рациональное основание своему желанию.
1.2. Сравнение оснований трансцендентализма и операционализма
Сравнение кантовского трансцендентализма с операционализмом Райхенбаха приводит к следующему результату. Критика чистого разума поставила всеобъемлющую задачу продемонстрировать, что основания физики - к примеру, понятия причинности, превращения энергии и т.д. - предоставляют нам a priori необходимую схему, в рамках которой объекты могут быть вообще даны единству индивидуального сознания (Ich-Bewustsein) и которая делает возможным опыт как таковой. Между физическим и обыденным способом рассмотрения, согласно Канту, имеет место лишь различие в уровне: основания физики служат лишь экспликации того, что всякое индивидуальное сознание предполагает a priori. Поэтому физика остается, по крайней мере с точки зрения формы, единственно обоснованным способом рассмотрения внешнего мира. Разумеется, в поздних работах Кант идет дальше. В "Метафизических началах естествознания" и в "Opus postumum" дедуцируется a priori значительная часть содержания ньютоновской физики.
Операционализм в противовес этому утверждает, что физика, не являясь ни истинной, ни ложной, зиждется на априорных установлениях (Festsetzungen) и символических идеальных конструкциях, которые предпосылаются природе лишь для того, чтобы построить схему овладения ею. Однако тем самым они не становятся реальным основанием природного порядка. Их, по-видимому, можно уподобить сети координат, которую мы накладываем на земную сферу, чтобы получить возможность ориентирования. Эта сеть тоже является идеальной конструкцией, а не свойством самой Земли.
Трансцендентальную философию, таким образом, роднит с операционализмом то, что обе они отбрасывают классическое наивное представление о субъект-объектном отношении, согласно которому, субъекту противостоит объект an sich, от которого посредством опыта субъект получает знание. И трансцендентальная философия, и операционализм учат, что в известном смысле субъект сам производит свой объект. Тем самым в обоих случаях мы имеем дело с априоризмом, ведь "a priori" в первую очередь означает, что нечто дано нам не через опыт, а уже содержится в нас самих. Однако есть и различие: если для Канта способ такого производства объекта является a priori необходимым и неизменным, операционализм выводит его чисто методологически, исходя из задачи подчинения природы на основании ее исследования. Соответственно a priori Канта может быть названо необходимым, a priori операционализма - контингентным, или произвольным. Для Канта физика есть единственно возможный способ подлинного конструирования объекта; для операционализма, напротив, физика базируется на некотором частном решении. Следовательно, с точки зрения трансцендентальной философии, история становления физики со всеми ее необозримыми историческими следствиями, проявляющими себя в развитии промышленности, в производстве атомных бомб и лунных ракет, предстаёт