Взято из 4-того тома :

КЛАССИКИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ МЫСЛИ
ДОМАРКСИСТСКОГО ПЕРИОДА

ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ    И. А. ТЕОДОРОВИЧА

М. А. БАКУНИН

МОСКВА-1935

М. А. БАКУНИН

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИИ И ПИСEM
1828-1876

ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРИМЕЧАНИЯМИ
Ю. М. СТЕКЛОВА

ТОМ ЧЕТВЕРТЫЙ

В ТЮРЬМАХ И ССЫЛКЕ
1849-1861


ИЗДАТЕЛЬСТВО ВСЕСОЮЗНОГО ОБЩЕСТВА ПОЛИТКАТОРЖАН И 
ССЫЛЬНО-ПОСЕЛЕНЦЕВ
1935

   


Михаил Бакунин "Исповедь"

Предисловие ----- стр. 2
Исповедь ---------- стр. 22 
Комментарии ----- стр. 98

Предисловие

   
   Вскоре после ареста Бакунина в Саксонии начальник австрийских войск в Кракове в июне 1849 года сообщил об этом событии русскому майору, исполнявшему обязанности краковского коменданта, на предмет выдачи Бакунина России. 
   Но сразу получить Бакунина в свои руки царскому правительству не удалось, несмотря на все его нетерпение и хлопоты. Узнав о предстоящей выдаче Бакунина австрийцам, граф Медем, тогдашний российский посланник в Везде, поспешил переговорить с австрийским премьером кн. Шварценбергом, который обещал по миновании надобности австрийского правительства в Бакунине передать узника России. Условленно  было, что Бакунин будет доставлен в Краков и здесь передан русским жандармам. Рассчитывая заполучить Бакунина в свои руки еще весною 1851 г., российские власти в Польше уже в марте направили в Краков жандармский конвой для приемки арестанта и доставления его в уготованное ему место злачное. В души российских жандармов начало даже закрадываться подозрение, что австрийцы вовсе не собираются выдавать им Бакунина. Но страхи эти оказались напрасными.
   Бакунин чувствовал, что австрийцы собираются выдать его России. Эта перспектива приводила его в ужас: ее он боялся больше всего, больше смерти. Выражая такое опасение в письме к австрийскому министру внутренних дел Баху, он присовокуплял, что будет всяческими мерами вплоть до самоубийства противиться выполнению этого замысла. Но австрийские власти очень мало считались с такими заявлениями. Они заранее приняли все меры к тому, чтобы немедленно после приговора заключенный был направлен по назначению.
15 мая 1851 года Бакунин был приговорен к смертной казни австрийским военным судом, вечером того же дня он был вывезен из Ольмюца в Краков, куда доставлен вечером 16-го; 17-го был передан русским жан-дармам на границе, а 11 /23 мая, т. е. через 8 дней после вынесения ему приговора, сидел уже в 5-й камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости. На докладе Дубельта об этом событии Николай написал:
"Наконец!". А после полуторамесячной передышки, находя,  что узник достаточно оглушен долгим пребыванием в глухом каземате, Николай 25 июня 1851 года приказал приступить к допросу Бакунина.
   Подробности и форма этого допроса в точности нам до сих пор не известны. Возможно, что устных формальных допросов не было; но что узнику были поставлены (в письменной форме или иначе) какие-то определенные вопросы, на которые он должен был дать ответ, это весьма вероятно, судя по содержанию "Исповеди" и по ряду оборотов в отдельных местах, которые мы ниже будем специально отмечать. Сопоставляя эти места, можно даже составить себе довольно ясное представление о содержании и характере тех вопросов, которые по приказу Николая были заданы жандармами Бакунину. Дальше мы приблизительно наметим вероятный перечень этих вопросов.
    Происхождение этого замечательного исторического документа, известного под названием "Исповеди", хотя на самом деле не имеющего никакого заголовка, было примерно таково.
    Как рассказывает сам Бакунин в письме к Герцену от 8 декабря 1860г.  месяца через два по его прибытии в Россию, т. е. в первой половине июля 1851 г., к нему в камеру явился граф Орлов (позже князь, Алексей Федорович, в рассматриваемое время шеф жандармов) и от имени царя потребовал от него составления записки о немецком и славянском движении, причем пояснил, что царь желает, чтобы Бакунин говорил с ним как духовный сын с духовным отцом, т. е. исповедывался, рассказывал все без утайки, дал то, что на языке жандармов называлось "откровенным" и "чистосердечным" показанием. 
    Что Бакунин, вообще крайне неточный в этом письме, где он единственный раз упоминает об "Исповеди", неточен и в данном случае, и что царь добивался от него не только академического рассказа о немецком и славянском движении, видно и из самого содержания "Исповеди". Это в частности показывает тот предполагаемый вопросник, который мы попытаемся набросать на основании текста этого документа. Николая I больше всего интересовал вопрос о русском революционном движении, о замыслах и связях Бакунина, о наличии в стране опасных элементов и т. п., и в первую голову он хотел получить от своего пленника ответ на эти вопросы. Отсюда и требование полной откровенности: ведь не мог же царь подозревать, чтобы Бакунин стал скрывать что-либо существенное из области немецкого или славянского движения. 
    Вот насчет русского дело обстояло иначе. И в этом отношении Бакунин разочаровал своего духовника: последний ничего важного от него не узнал. Правда, что ничего особенно важного и не было.
    
  Подумав немного, Бакунин решил, что при условиях несколько свободной жизни следовало бы выдержать роль до конца, т. е. не вступать ни в какие компромиссы с врагом, но что в четырех стенах, находясь во власти жестокого деспота, не признающего никаких человеческих прав, можно слегка пренебречь формой, проще сказать - подурачить врага, а потому согласился и втечение месяца написал "в самом деле род исповеди, нечто вроде "Dichtung und Wahrheit" ("Вымысел и правда", как озаглавлена автобиография Гете), в которой осторожно, но вразумительно заявил царю, что ждать от него предательства не приходится и что имен называть он не станет. 
Далее по словам Бакунина он с некоторыми умолчаниями рассказал Николаю всю свою жизнь за границею, прибавив несколько поучительных замечаний насчет его внутренней и внешней политики. Нужно сказать, что при своем положении Бакунин проявил большую смелость, разоблачая перед злобным тираном сущность самодержавной политики, восхваляя парижских революционных пролетариев и т. п. Однако "Исповедь" носит я общем покаянный характер и своим уничиженным тоном перед царем производит неприятное впечатление.
   Об "Исповеди" создалась целая литература. Главный спор вертелся вокруг вопроса об искренности "покаяния" Бакунина перед царем. Но с тех пор, как стали известны письма Бакунина из крепости, тайком переданные им в 1854 году своим родным на свидании , для сомнений больше не остается места: Бакунин притворялся, для того чтобы обмануть своих врагов и скорее выйти на свободу с целью снова приняться за революционную деятельность. Допустим ли и в таком случае тот образ действий, какой избрал Бакунин для достижения своей цели, это-другой вопрос, который Вера Фигнер например решает в отрицательном смысле (впрочем для всякого, действительно знающего историю Бакунина, и без этих тюремных писем было ясно, что об искреннем "раскаянии" Бакунина не приходится и говорить, и что если не во всех деталях, то в основном "Исповедь" была образцом притворства, преследовавшего вполне определенную цель).
   Оригинал "Исповеди" хранится в Архиве революции в Москве, где имеется и каллиграфическая копия ее, сделанная специально для царя, который не хотел утруждать глаз чтением мелкого и неправильного почерка Бакунина. Рукопись содержит 96 страниц большого писчего формата, исписана с обеих сторон характерным убористым почерком Бакунина и составляет не менее 6 печатных листов по 40000 знаков каждый. Для царя был жандармскими писарями переписан специальный экземпляр "Исповеди", который, как видно яз пометки Дубельта, был представлен ему 13 августа. Таким образом довольно точно определяется время составления этого исторического документа: между 25 июня, когда Николай велел Бакунина допросить, и между 13 августа или точнее 10 августа (предполагая, что на доставку и переписку рукописи потребовалось 2-3 дня). Так как по словам Бакунина Орлов посетил его через два месяца по привозе его в Петербург, т. е. в первую декаду июля, то и выходит, что Бакунин в общем выдержал выговоренный себе месячный срок, и документ был написан примерно между 10 июля и 10 августа 1851 года.
   Николай по-видимому читал рукопись довольно внимательно. Об этом свидетельствует множество пометок, которыми испещрен переписанный для него экземпляр. Все эти пометки мы здесь воспроизводим, стараясь по мере возможности точно соблюсти их место и характер. Эти пометки показывают, что несмотря на удовольствие, доставленное ему покаянным тоном Бакунина и бичеванием "гнилого" Запада, исповедь его не удовлетворила, ибо не дала ему того главного, чего он от нее ожидал, т. е. выдачи имен и фактов, относящихся к русскому оппозиционному движению. После прочтения ее царем она была дана для прочтения во первых наследнику, будущему Александру II (для которого Николай сделал в начале рукописи надпись: "стоит тебе прочесть: весьма любопытно и поучительно"), и во вторых послана для ознакомления наместнику Царства Польского Паскевичу, провидимому для надлежащего использования сообщаемых Бакуниным материалов о польском революционном движении (хотя вследствие сдержанности Бакунина жандармы в этом отношении особенно поживиться не могли).
   Последняя надпись царя на рукописи гласит: "На свидание с отцом и сестрой согласен, в присутствии г. Набокова" (коменданта Петропавловской крепости).
   Рукопись давалась для прочтения и некоторым другим лицам, которым Николай I мог вполне доверять. Что ее читал и шеф жандармов Орлов и его верный помощник Л. Дубельт, в этом не может быть сомнения. По приказу Николая Орлов давал ее для прочтения и князю А. И. Чернышеву, занимавшему в то время пост председателя Государственного Совета. В ответном письме его Орлову содержится фраза ("мне кажется, что... было бы весьма опасно предоставлять неограниченную свободу" Бакунину), наводящая на предположение, что-Николай запрашивал своих верных слуг, как по их мнению следует поступить с узником.
   "Исповедь" публиковалась целиком дважды: в 1921 году Госиздатом в крайне небрежном виде и через два года в первом томе "Материалов для биографии Бакунина" под .ред. В. Полонского тоже с ошибками, из коих некоторые довольно грубые. В настоящем издании мы постарались дать точный текст этого документа, но только в современной транскрипции.
   
   Наш текст отличается от текста оригинала в следующих пунктах.
   1. Оригинал естественно написан по старой орфографии и старым алфавитом, наш текст-по новому сокращенному алфавиту и согласно новому правописанию.
   2. Иностранные имена, названия и т. п. часто пишутся у Бакунина на иностранных языках; мы пишем их в большинстве случаев по-русски.
   3. Неправильное или несвойственное установившимся в нашей литературе образцам начертание многих иностранных имен, названий и терминов у Бакунина вроде Кос[с]ут вместо Кошут, Тьерс вместо Тьер, мажиары вместо мадьяры, демокрация вместо демократия и т. п. у нас исправлено согласно выработавшейся у нас традиции.
   4. Неправильное или несвойственное нашему времени написание Бакуниным некоторых русских слов вроде интригант вместо интриган, учавствовать вместо участвовать и т. д. нами устранено.
   5. Обращения к царю, слова "государь", "величество" и т. п., которые в оригинале согласно обычаям самодержавной России писались прописным" буквами, у нас пишутся просто строчными.
   Таким образом те изменения, которые мы в настоящем издании ввели в бакунинский текст, носят характер чисто внешних исправлений и ни в чем не меняют содержания или смысла оригинального текста.
   Немецкий перевод "Исповеди" вышел под редакциею Курта Керстена в Берлине в 1926 году с несколькими интересными приложениями документов, взятых из архивов (наиболее важные из них мы используем в настоящем издании). Так как автор в качестве оригинала пользовался текстом, напечатанным в первом томе "Материалов" В. Полонского, то он повторяет все ошибки последнего: пояснительные добавления редактора для немецкого издания бедноваты и недостаточны.
Приводим некоторые работы относительно "Исповеди": Л. Ильинский- "Новые материалы о Бакунине" ("Голос Минувшего" 1920-1921);
И. Гроссман-Рощин- "Сумерки великой души" ("Печать и Революция" 1921, № 3); Б. Козьмин-"Исповедь М. А. Бакунина" ("Вестник Труда" 1921, № 9); А. Корнилов-"Еще о Бакунине и его исповеди Николаю" ("Вестник Литературы" 1921, № 12); В. H. Фигнер - "Исповедь М. А. Бакунина" (бюллетень книжного магазина "Задруга" 1921, № 1, декабрь, и в дополненном виде "Сочинения", т. V, стр. 369-373);
М. Неттлау-"Исповедь Бакунина" ("Почин" 1922, №№ 8-9); А. Боровой и Н. Отверженный-"Миф о Бакунине", Москва, 1925, изд. "Голос Труда"; см. кроме того общие сочинения о Бакунине.
   Прежде чем перейти к рассмотрению отзывов об "Исповеди" Бакунина, скажем несколько слов о заметке на эту тему старого сотрудника Бакунина, впрочем разошедшегося с ним уже в 1874 г., именно о статейке М. П. Сажина "Исповедь М. А. Бакунина", помещенной в сборнике "Unser Bakunin", выпущенном издательством "Синдикалист" в Берлине в 1926 году. Здесь Сажин сообщает умопомрачительную новость. Если верить ему, Бакунин за границею полностью рассказал ему обо всех обстоятельствах, сопровождавших его освобождение из крепости. "Действительно,-пишет Сажин в 1926 году,-когда я позже (1920 года - Ю. С.) в Москве прочел написанный Бакуниным оригинал, я убедился, что он в своем рассказе ни о чем не умолчал и все подробно передал, в том числе и письмо к Александру II". А Неттлау прибавляет во избежание недоразумения в прямых скобках: "1857", т. е. покаянное прошение Бакунина.
   Надо сказать, что еще до того Сажин в личной беседе сообщил В. Полонскому, что Бакунин рассказал ему полное содержание "Исповеди". И. В. Полонский, принимая на веру это сообщение, наивно прибавляет: "Са-жин был вероятно единственным человеком, заслужившие такое доверие Бакунина". Но даже этому доверчивому историку Сажин не говорил, что Бакунин признался ему в подаче покаянного прошения царю. Мне, который часто вел с ним беседы о Бакунине, Сажин ничего подобного не говорил, не говорил и о полной передаче ему Бакуниным содержания "Исповеди". 
   Бакунин всю жизнь скрывал отрицательные стороны "Исповеди" (не говоря уже о покаянных прошениях) даже от таких старых и интимных друзей, как Герцен и Огарев. Кто поверит, чтобы он стал откровенничать на эту тему с молодыми людьми, вовлеченными им в революционную работу и способными на такую откровенность учителя реагировать в совершенно нежелательной форме? Во всяком случае в русской печати, несмотря на появление ряда отрицательных отзывов об "Исповеди", принадлежащих людям самых различных направлений, в том числе столь высоко стоящим, как В. Фигнер, Сажин не счел нужным поведать о таком сногсшибательном факте, как небывалая откровенность с ним Бакунина, сознавшегося ему якобы в подаче покаянного прошения о помиловании. И надо полагать, что не заикался он об этих вещах в русской печати потому, что был бы немедленно опровергнут. 
   А в немецком сборнике, предназначенном для заранее убежденных анархистов, можно было рассказывать такие сказки: во первых там самых элементарных фактов не знают (а кто знает, вроде М. Неттлау, тот спорить не станет!), а во-вторых будут поддерживать эти россказни из политических целей, дабы не допустить в лице Бакунина умаления анархистской традиции и анархистской легенды. Вероятно именно по таким политическим мотивам Сажин и пустил в ход этот рассказ в немецком анархистском сборнике. Ибо хотя мы знаем, что особой точностью насчет фактов Сажин никогда не отличался ни в молодости, ни тем паче в старости, мы все же не думаем, чтобы в такую грубую фактическую ошибку он мог впасть вследствие запамятования, а полагаем, что он сочинил это неправдоподобное сообщение для защиты памяти Бакунина. Но точная история не может считаться с выдумками, даже если они подсказаны самыми "похвальными" субъективными намерениями.
   В той же заметке Сажин делает другое сообщение, которое мы регистрируем, не будучи и здесь уверены в его точности. А именно он сообщает, что в России Бакунину был оказан человеческий прием. Рассказав о грубом обращении с Бакуниным австрийских жандармов, Сажин якобы со слов Бакунина продолжает: "При передаче на русской границе все обращение с ним сразу изменилось: русский жандармский офицер немедленно приказал снять с него цепи, хорошо накормил его, относились к нему предупредительно... то же самое имело место в Петербурге, в Алексеевском равелине". Тогда мол у Бакунина и появилась мысль, что Николай не станет обходиться с ним особенно жестоко, и у него явилась надежда на скорое освобождение; так возникла первоначальная идея "Исповеди", которую Сажин рассматривает как попытку обмануть царя и вырваться на волю для продолжения революционной работы.
   
   Переходим теперь к другим отзывам об "Исповеди".
   Первой заметкой об "Исповеди" была статейка некоего профессора
Л. Ильинского "Исповедь М. А. Бакунина", напечатанная в № 10 "Вестника Литературы" за 1919 год. Содержание ее примерно такое же как и содержание его же статьи, помещенной в 1921 году в журнале "Голос Минувшего" (о ней см. ниже).
   Автор пишет, что ему "при разборе архива 3-го Отделения удалось найти этот ценный документ"; ему также удалось "заручиться и некоторыми другими документами" (при чем некоторые из них, как письмо Бакунина к царю от 1857 года, он пытался даже присвоить, так что позже его пришлось у него отнимать мерами административными). Заметка в свое время имела некоторое значение в том отношении, что в ней впервые опубликованы были отрывки из "Исповеди". В этом смысле она встретила отголосок и в иностранной прессе, в частности послужила материалом для статьи Виктора Сержа в берлинском "Форуме" и дала толчок возникшей в связи с нею полемике.
   Особенно конечно поражали те выдержки из "Исповеди", которые были написаны в "верноподданническом" духе и тоне. По поводу этого усвоенного Бакуниным тона Ильинский говорил: "Мысль, что он пишет царю, не оставляет его, и письмовный ритуал почтения выдерживается строго. Это пишет Бакунин-верноподданный, каясь во вcем своем прошлом". Перед Ильинским естественно встает вопрос об искренности этого раскаяния; он дает на него неопределенный ответ, но в общем скорее склоняется к признанию его искренности. "Было ли это искренне,-пишет Ильинский,- или это была уступка ввиду ясности "моего безвыходного положения", сказать трудно на основании одной только этой "Исповеди". Впрочем "впечатление (от знакомства с документами, относящимися к пребыванию Бакунина в крепостях и Сибири) далеко не в пользу Бакунина. Единственное, что может так или иначе смягчить, это - те условия, в которых был Бакунин". 
   Далее Ильинский отмечает, что оценки; Бакунина и Николая I по ряду вопросов, не касающихся России, совпали: "анархист и монархист во многом сошлись", а именно в отрицательных оценках ряда явлений европейской жизни.
   Говоря о других документах, относящихся к подневольной жизни Бакунина, Ильинский замечает: "Его прошение Александру II, его прошение о зачислении в Сибири на службу (?)... и другие его письма из Сибири к официальным лицам-все это говорит далеко не в пользу Бакунина-революционера который после скрывал эти оттенки".
Заметка Ильинского и ознакомление (по его словам) с оригиналом "Исповеди" дали французскому журналисту Виктору Сержу материал для статьи, написанной им в ноябре 1919 года и опубликованной в немецком переводе в берлинском журнале "Форум" (июнь 1921  года, стр. 373-380). Появление этой статьи, из которой европейская читающая публика впервые услыхала об "Исповеди" Бакунина, вызвало настоящую бурю. В то время как марксистские издания перепечатывали ее, используя ее содержание против анархизма, анархистские издания с злобой обрушились на нее и поместили ряд статей в защиту Бакунина и анархизма от невыгодных для последнего толкований его противников. Негодование анархистов против автора статьи было тем более велико, что до Октябрьской революции он под псевдонимом