Алкает пошлой похвалы глупцов,
                    Тщеславье не скрывает сути мелкой,
                    Украсив платье медною отделкой.
                    Здесь нищенство выманивает злато,
                    Чтоб раз в году устроить пир богатый.
                    В плену у моды прихотливый ум,
                    И самохвальства не смолкает шум.

                    Но вдаль мечта летит, в предел иной -
                    Голландия лежит передо мной.
                    Вот терпеливые ее сыны
                    Глядят на мощный ход морской волны
                    И, сдерживая бездны произвол,
                    Возводят величавый долгий мол.
                    И, словно под рукой усердной дом,
                    Встает скрепленный прочно волнолом
                    И тянет длани в океанский зев,
                    Прибрежной полосою завладев.
                    И, каменной громадой обуздан,
                    Земные чуда видит океан -
                    Цветущий дол, медлительный канал,
                    Брег в купах ветел, парус и причал,
                    Толпу торгующих, поля, сады -
                    Работы человеческой плоды.

                    Но к почве, отвоеванной у вод,
                    С чрезмерным трудолюбьем льнет народ;
                    Здесь бурной предприимчивости пыл
                    Корыстолюбие в умах взрастил.
                    Здесь в благах изобилья нет нехватки -
                    И беды от богатства в предостатке.
                    Довольство в людях утончает чувства,
                    Родит изысканность, плодит искусства, -
                    Все это видимость: коль вглубь взглянуть,
                    Ум различит убийственную суть -
                    Все лишь обман, все алчности дела;
                    Свобода здесь и та на торг пошла.
                    Ей места нет, где всеми правит злато:
                    Бедняк продаст, а купит лишь богатый.
                    Страна рабов, тиранов самовластных,
                    Позорная могила для несчастных,
                    К покорности привыкших без укора,
                    Как к бурям безучастные озера.

                    Здесь ныне смелость и бесстрашье редки,
                    Меж тем просты и вольны были предки:
                    Война в груди, свободой лоб увит -
                    Сколь непохож на них сегодня бритт!

                    Британия! Услышав этот звук,
                    Мой дух летит на твой цветущий луг,
                    К полянам, что долин аркадских краше,
                    К озерам чистым, чьи глубоки чаши.

                    Там сладостны и мягки дуновенья,
                    Напевно струй чуть слышное теченье,
                    Умеренность и тишина во всем,
                    А к крайностям лишь человек влеком.
                    Рассудочность - прямых умов отличье,
                    И цели дерзкие полны величья.
                    Во взгляде пыл, в осанке непокорство;
                    Вот люди истинные, без притворства,
                    Одетые на моду без оглядки,
                    Чьи мысли высоки, просты повадки,
                    Души природной смелостью сильны,
                    Законам справедливости верны, -
                    Здесь с ними даже селянин знаком
                    И человека чтит в себе самом.

                    О Вольность, не твои ли это блага?
                    К твоим даяньям неизбывна тяга.
                    Благословенны были наши деды,
                    Но даже Вольность взращивает беды:
                    Свободолюбье бритт донельзя любит,
                    Чем сук, на коем сам сидит он, рубит:
                    Закрылся каждый в собственной скорлупке,
                    Общественные скрепы стали хрупки.
                    Из лордов каждый - сам себе глава,
                    И склонность к единенью в нем мертва;
                    Природных уз лишился род людской;
                    Взъярившись, ум на ум идет войной.
                    Броженье зарождается, и клики,
                    Что ввергнуты в темницу, множат крики,
                    И честолюбье, сдавлено тисками,
                    В своих глубинах раздувает пламя,
                    Доколе, исчерпав благие свойства,
                    Не станет ветхим общее устройство,
                    Доколь, остановив привычный ход,
                    Безумие колеса не зажжет.

                    Все это так - но хуже беды есть:
                    Поскольку сникли долг, любовь и честь,
                    От ложных уз богатства и закона
                    Никто не спасся, силой принужденный.
                    Все тянут только к ним свои ладони,
                    Талант убит, достоинство в загоне,
                    И мнится мне, не за горами час,
                    Когда, очарования лишась,
                    Страна учености, пестунья воинств,
                    Где страсть к отчизне чтут венцом достоинств,
                    Где короли трудиться не боялись,
                    Поэты только лавров домогались,
                    Себя вертепом сребролюбья явит
                    И разум, трон и доблесть обезглавит.

                    Кто скажет, что клеймлю Свободы дух,
                    Что властелинам лестью нежу слух?
                    Ты, истина, душой моею правь,
                    От низких помыслов меня избавь!
                    О Вольность, на твоем пути не нов
                    Разящий меч владык и черни рев,
                    Ты - как цветок, которому немилы
                    И небреженье и любовь светила,
                    Хоть можешь бурям противостоять -
                    Но мощь цветенья ты должна унять.
                    Нас учит опыт: править должен тот,
                    Кто мыслит, тем, кто в поте спину гнет.
                    Достигнет Вольность цели, если бремя
                    Распределится поровну меж всеми,
                    Ведь, тяжким став, один какой-то слой
                    Все прочие разрушит под собой.

                    Тот к правде глух, кто вольностью считает,
                    Когда, возвысясь, горстка процветает.
                    Я смирен духом и бросаюсь в бой
                    Лишь в миг, когда опасность предо мной,
                    Когда вожди лишают прав владыку,
                    Чтобы упрочить собственную клику
                    И, сговорившись, возгласить свободу,
                    Чтоб пользоваться ей себе в угоду.
                    Служители Фемиды с ложным жаром
                    Находят оправданье новым карам;
                    Законы угнетают бедный люд,
                    Богатые - законы издают;
                    Богатством стран, чьи дики племена,
                    Плодит рабов корыстная страна;
                    Страх, жалость, возмущение растут,
                    И рвется сердце из постыдных пут,
                    И в лютом страхе за свою страну,
                    Восславив трон, смутьянов прокляну.

                    И ты, мой брат, спеши тот час проклясть,
                    Когда монарха пошатнулась власть
                    И честолюбье, отравляя нравы,
                    На первенство дало богатству право.
                    Не здесь ли сребролюбие меняло
                    Сынов достойнейших на блеск металла?
                    Торопят нищету победы злата -
                    Так свечи в ярких искрах тьмой чреваты.
                    Не здесь ли роскошь, бредя громкой славой,
                    Ведет безлюдье в свите величавой
                    И в оживленные недавно веси
                    Вступает плавною походкой спеси?
                    Не здесь ли барской алчности приказ
                    Нес деревням разруху, не стыдясь?
                    Отцов семейств, и старцев, и вдовиц,
                    И чад невинных, и отроковиц
                    Из дома гонят, и чредой печальной
                    Они влекутся в край чужой и дальный,
                    Где средь глухих болот течет Освего,
                    Где Ниагара мчится вниз с разбега.

                    И, может быть, влачится ныне странник
                    Дорогой трудной, сквозь густой ольшаник,
                    Где с человеком зверь невзгоды делит,
                    Индеец смуглый стрелы смерти целит;
                    Там в черном небе туч кружится стая,
                    И лес в округе мечется, стеная, -
                    Изгнанник бедный молится в пути,
                    Равно страшась и медлить и идти,
                    К отчизне славной устремляет взгляд,
                    И раны жалости мой дух язвят.

                    О, тщетны, тщетны поиски блаженства,
                    Лишь в мыслях мы рисуем совершенство:
                    К чему я мира и отрад не знал
                    И смысл в устройстве государств искал?
                    Везде, будь на престоле злой тиран,
                    Будь властелин законом обуздан,
                    В судьбе людской сколь неприметна роль,
                    Что мнят играть закон или король!
                    Везде мы вверены себе самим
                    И сами счастие свое творим:
                    Мы чужды бурь, жилище - наш оплот,
                    Покойно жизнь домашняя течет.
                    Топор, колесование, тиски,
                    Дамьена одр стальной, венец Луки
                    Нам, малым сим, изведать не придется.
                    Нам разум, вера, совесть остается.


ПОКИНУТАЯ ДЕРЕВНЯ

ПОСВЯЩЕНИЕ
                           СЭРУ ДЖОШУА РЕЙНОЛДСУ

     Милостивый государь!
     Посвящая  Вам  эту  мою  поэму,  я не питаю надежды придать новый блеск
Вашему  имени или снискать похвалы себе. Вы не можете извлечь никакой выгоды
из  моего  восхищения,  ибо  я  невежественен  в  том  искусстве,  в коем Вы
превзошли  всех; между тем я могу потерять весьма много, ежели суд Ваш будет
строгим,  ибо  мало кто кроме Вас обладает столь тонким вкусом в поэтическом
искусстве.  Посему,  оставляя  в  стороне  соображения о какой бы то ни было
выгоде,  я  позволю  себе следовать своим чувствам. Единственное посвящение,
которое  я  написал когда-либо, было обращено к моему брату, ибо я любил его
более всех на свете. Но брат мой умер. Позвольте же посвятить эту поэму Вам.
     Насколько  Вам  придутся  по  душе приемы стихосложения и чисто внешние
свойства  этого  моего  опыта,  я  не слишком задумываюсь, но сознаю, что Вы
станете возражать мне - и действительно, кое-кто из наших лучших и мудрейших
друзей  поддерживает  это  мнение - что опустошение деревень, оплакиваемое в
этой  поэме,  нигде  на  самом  деле не встречается, а разорение, на которое
жалуется  автор,  есть  плод  его  досужих  вымыслов. На это я только и могу
ответить,  что, посещая в течение последних четырех-пяти лет наши деревни, я
употребил все возможные усилия на укрепление своей уверенности в собственной
правоте  и  что  все  мои наблюдения и размышления заставили меня поверить в
истинное  существование  тех  бедствий,  которые я пытаюсь изобразить здесь.
Однако  тут  не  место  задаваться  вопросом,  происходит  ли  на самом деле
опустошение  деревень или нет; обсуждение заняло бы слишком много места, и я
бы,  в лучшем случае, снискал репутацию равнодушного политика, ежели бы стал
утомлять  читателя  пространным предуведомлением, а между тем я хочу от него
вдумчивой сосредоточенности при чтении длинной поэмы.
     Сетуя на опустошение деревень, я восстаю против утучнения нашей роскоши
-  и опять я уже слышу крики недовольства наших политических мужей. Двадцать
или  же  тридцать  лет тому назад считалось модным рассматривать роскошь как
одно  из  главных  преимуществ нашей нации, а всю мудрость древних, и в этом
отношении особенно, считать заблуждением. Я, однако же, вынужден оставаться,
нисколько  не  таясь,  на  стороне  древних  и продолжаю думать, что роскошь
предосудительна  для  тех  сословий, которые ответственны за распространение
стольких  пороков  и  разрушение  стольких  царств. За последнее время столь
много  было  высказано в защиту противоположного взгляда на этот вопрос, что
исключительно  новизны  и разнообразия ради иногда можно позволить себе быть
правым. Остаюсь,
                            милостивый государь.
                           Вашим преданным другом
                          и страстным почитателем.
                                               Оливер Голдсмит.

                      Мой милый Оберн, райский уголок,
                      Где все труды селянам были впрок.
                      Где тешила весна  приветом  ранним,
                      А лето уходило с опозданьем!
                      Приют невинности, приют покоя,
                      Гнездо, где жил я жизнью молодою!
                      Как я любил бродить по тропам дольным
                      И сердце веселить простором вольным!
                      Я застывал в восторгах благодатных
                      У хижин скромных и у риг опрятных,
                      У хлопотуньи-мельницы шумливой,
                      У церкви скромной на краю обрыва
                      И у боярышника со скамьей,
                      Где собирались дружною семьей
                      Седые - вспоминать младые дни,
                      А юные - для сладкой болтовни.
                      Грядущий день я здесь встречал порой,
                      Когда сменялся дневный труд игрой
                      И вся деревня, кончив страдный день,
                      Сходилась под раскидистую сень.
                      На буйное веселье несмышленых
                      Взирали очи старцев умудренных;
                      Резвились парни, ладны и ловки,
                      Скакали, бегали вперегонки;
                      Наскучив развлечением одним,
                      Бросались с новым с пылом молодым.
                      Чтоб от людей добиться восхищенья,
                      Кружились пары до изнеможенья.
                      Над увальнем, что привирал, бахвалясь,
                      Все с доброю улыбкой потешались;
                      Стремили  взоры  девушки украдкой -
                      Их матери журили для порядка.
                      Столь чудны были, Оберн, мир и благость,
                      Что труд в забавах этих был не в тягость,
                      Отрады ждали нас везде и всюду,
                      Столь чудны были - но исчезло чудо.

                      Краса округи, милое селенье,
                      Исчезли все твои увеселенья,
                      Растоптаны пятой тирана, ныне
                      Луга твои лежат немой пустыней-
                      Землей один хозяин завладел,
                      Суров лугов распаханных удел.
                      Ручей лучи не ловит в чистом токе,
                      Но путь едва находит меж осоки;
                      И, в заводях будя спокойных зыбь,
                      Утробным  криком тишь тревожит выпь;
                      Летает чибис по тропам петлистым
                      И утомляет эхо частым свистом.
                      Лежат жилища грудою развалин,
                      И вид травой поросших стен печален.
                      Опустошительной рукой влекомы,
                      Твои питомцы изгнаны из дома.

                      Беда идет и убыстряет бег:
                      В почете злато, гибнет человек.
                      Вельможи то в почете, то в опале,
                      Цари их создают и создавали;
                      Не то - крестьяне, гордость всей страны:
                      Им не восстать, когда разорены.

                      Пока страну болезнь не одолела,
                      Хозяин был у каждого надела.
                      И не был труд тяжел в крестьянской доле:
                      Давал он хлеб насущный, но не боле.
                      Был человек здоров и простодушен,
                      Был нрав его корыстью не разрушен.

                      Не то теперь. Торговля и обман,
                      Присвоив землю,  гонят  прочь  крестьян.
                      Где деревушки весело роились,
                      Корысть и роскошь прочно воцарились.
                      Им на алтарь приносят все раздоры,
                      Все упованья, совести укоры.
                      Где радости, неизъяснимо сладки,
                      Таящиеся в  бережном достатке?
                      Где тихие и кроткие мечтанья,
                      Где простоты нехитрые желанья?
                      О, где затеи, мирны и невинны,
                      Что украшали сельские картины?
                      Они далеко, на брегах чужих,
                      А здесь веселья шум давно затих.

                      Мой Оберн сладостный, источник счастья!
                      Твой облик обвиняет самовластье.
                      Здесь я брожу, твоим укорам внемля,
                      Взирая на заброшенные земли,
                      И много лет спустя к местам припал,
                      Где цвел боярышник, где дом стоял.
                      Прошедшее я сердцем узнаю -
                      Воспоминанья ранят грудь мою.

                      В моих скитаньях в мире злых тревог,
                      Во всех печалях, что послал мне Бог,
                      Последние часы я чаял скрасить -
                      Чтоб дней свечу от бед обезопасить,
                      В немом покое здесь на травы лечь
                      И пламя жизни отдыхом сберечь.
                      И чаял я, гордыней обуян,
                      Блеснуть ученостью в  кругу  селян,
                      У камелька поведать ввечеру
                      То, что я зрел, что испытал в миру.
                      Как зверь, гонимый сворою собак,
                      Туда, где начал бег, стремит свой шаг,
                      Так чаял я, закончив долгий бег,
                      Сюда вернуться - и уснуть навек.

                      Бездеятельность, старости подруга,
                      Мне вряд ли суждена твоя услуга.
                      Блажен,  кто трудолюбие младое
                      Венчает днями долгого покоя,
                      Кто бросил горькую юдоль соблазна,
                      Поняв,  что жизнь с  борьбой несообразна
                      Не для него несчастные в поту
                      Пытают глубь земли, ища руду,
                      Не у него привратник с грубой бранью
                      Отказывает нищим в подаянье!
                      Блажен, он мирно свой конец встречает,
                      И ангелы благого привечают;
                      Не тронут порчей, сходит он в могилу -
                      Смиренье в нем поддерживает силы;
                      Сияющие видит он вершины
                      И в Божий рай вступает до кончины.

                      Сколь сладок был тот миг, когда к холму
                      Звук доносил деревни кутерьму;
                      Ко мне, в моей медлительной прогулке,
                      Летели голоса, тихи и гулки.
                      Смех пастуха, молочницы напев,
                      Мычание коров, бредущих в хлев,
                      Гусей крикливых гогот у двора,
                      Детишек резвых шумная игра,
                      И звонкий лай сторожевого пса,
                      И болтунов завзятых голоса,
                      Мешаясь, сквозь вечерний мрак летели
                      И в соловьиные вплетались трели.
                      А ныне шум жилья утих веселый,