рости им, так как они трудятся
также и для тебя, и для славы твоего имени на вечные времена.
     Об Алкивиаде также и я слышала многое, так как он  начинает  обращать
на себя внимание афинян: многие стараются увидеть его в лицее или  где  бы
то ни было, но он привязан только  к  Сократу,  может  быть,  потому,  что
последний не льстит ему. Недавно он шел в сопровождении педагога по улице,
неся за пазухой своего любимого перепела,  в  это  время  к  нему  подошло
довольно много народу, и, когда он занялся с этими людьми, перепел у  него
улетел. Мальчик пришел от этого в такое сильное  огорчение,  что  половина
находившихся тут афинян, бросилась разыскивать перепела Алкивиада.  Таковы
афиняне. Они ухаживают за Алкивиадом отчасти потому,  что  он  воспитанник
Перикла - великого Перикла,  который  после  победы  при  Тагрии  сделался
более, чем когда-либо, героем дня. Только  Диопит  тайно  враждует  против
тебя, да сестра Кимона и твоя жена Телезиппа; на их стороне  стоит  партия
старых спартанцев, которые носят  длинные  волосы,  голодают,  никогда  не
молятся, ходят по улицам с палками, а  также  и  много  философов-циников,
которые ходят босиком и в  разорванных  плащах,  -  все  эти  люди  думают
воспользоваться твоим отсутствием и половить рыбу в мутной воде.
     Теодота, как я слышала, продолжает клясться, что Перикл еще попадется
в ее сети, тайные нити еще  продолжают  соединять  эту  женщину  с  нашими
врагами. Эльпиника употребляет все усилия, чтобы восстановить против  меня
своих друзей и подруг. Они и друзья твоей жены  открыто  преследуют  меня,
они видят, что я беззащитна и считают меня легкой и верной добычей.
     Эврипид, как мне кажется, хочет выставить ложью то, что сказал о  нем
твой товарищ Софокл. Я вижу его постоянно серьезным, мрачным и задумчивым,
однако он доверил мне, в присутствии  Сократа,  несчастья  своей  семейной
жизни. Он нарисовал мне портрет  своей  жены,  который  я  не  стану  тебе
повторять, так как его супруга верный снимок  с  твоей  Телезиппы.  Теперь
выслушай,  к  какому  решению  пришел  поэт,  чтобы  освободиться  от   ее
невыносимого общества: он предполагает отослать эту  женщину  и  заключить
другой, более соответствующий потребности его сердца,  союз.  Дорогой  мой
Перикл, что скажешь ты о таком решении поэта?"
     Через некоторое время Перикл написал Аспазии:
     "Не знаю, заслуживаю ли я те похвалы, которые ты посылаешь мне.  Я  в
сильном раздражении против крепколобых самосцев  и,  когда  придет  время,
заставлю их дорого заплатить за упрямство.  В  дни  затишья  и  нетерпения
благородный и спокойный Софокл для меня  вдвойне  желанный  товарищ.  Свои
обязанности стратега он также выполняет прекрасно, в особенности, когда  я
даю ему  мирные  поручения.  Как  посредник,  он  незаменим;  он  обладает
каким-то особым очарованием, он заставляет всех любить себя. Он мне верный
помощник и незаменимый товарищ, где нужно поддержать  законы  человечества
или рассеять какой-нибудь глупый предрассудок,  так  как,  насколько  тебе
известно, у нас, афинян, их  немало.  Когда  начитается  гроза,  и  молния
падает в середину лагеря, или рулевой моего корабля  при  виде  солнечного
затмения  теряет  голову,  я  должен  припоминать  все,   что   слышал   о
естественном происхождении подобных явлений от Анаксагора, чтобы успокоить
испуганных. Но, рассказывая тебе, как я рассеиваю  чужие  предрассудки,  я
забываю, что ты часто сама винишь  меня  в  них.  Ты  спрашиваешь  супруга
Телезиппы, что он скажет о мужественном решении Эврипида - я  отвечу  тебе
на это тогда, когда возвращусь в Афины."
     Так писал  Перикл.  В  течение  девяти  месяцев  сопротивлялся  Самос
афинянам, и Перикл с Аспазией обменялись  еще  многими  письмами.  Наконец
афинский полководец написал своей милезианской подруге:
     "Самос взят штурмом, сопротивление Мелисса уничтожено, мир  заключен;
самосцы обязаны выдать свой флот и срыть городские стены. Однако, я еще не
могу сейчас же возвратиться в Афины, я должен  предварительно  съездить  в
Милет, где многое нужно  привести  в  порядок,  но  это  замедление  будет
непродолжительно и через несколько недель мы увидимся. На судах  царствует
радость, трирархи радуются победе, многие в обществе своих подруг, так как
некоторые из них во время скучной осады уже приехали из Афин в Самос.  Эти
красавицы после взятия Самоса обещали поставить  в  городе  за  свой  счет
рядом со знаменитым храмом Геры храм в честь богини любви и, как  кажется,
решились действительно исполнить это обещание. Несколько дней  тому  назад
приехала Теодота, по желанию своего друга Гиппоникоса, который столько  же
патриот, как и любитель хорошо пожить,  и  на  построенном  им  корабле  -
командует которым он сам - принимал участие в походе. Прощай. В Милете, на
твоей родине, я буду поминутно вспоминать о тебе."
     Прочтя  письмо  Перикла,  Аспазия  задумалась.  Затем  она  пришла  к
быстрому решению и, через день, готовая  к  путешествию,  в  сопровождении
одной служанки уже была в Пирее и садилась на корабль, шедший из  афинской
гавани к ионийским берегам.



                                    12

     Перикл отправился из Самоса  в  Милет  на  двух  триремах.  Трирархом
второго  судна  был  никто  другой,  как  Гиппоникос,  упросивший  Перикла
дозволить  ему  сопровождать  его  в  Милет.  В  свите  Гиппоникоса   была
прекрасная Теодота; таким образом прелестная танцовщица снова появилась на
горизонте  Перикла.  Милезийцы  приняли  афинского  стратега  с   большими
почестями, богатыми  праздниками  встречали  его  прибытие,  и  победителю
Самоса поднесли золотой лавровый венок.
     Вступив на берег малой  Азии,  Перикл  почувствовал  себя  окруженным
горячим южным дыханием. Не даром  это  была  страна  Дианы,  с  громадными
храмами, в которых эллинские формы соединились  с  громадными  чудовищными
изображениями востока, страна жриц Афродиты и родина приемного сына,  бога
веселья Диониса, женоподобного уже по одной своей наружности, но вместе  с
тем полного мужества и огня, роскошные кудри которого  украшены  лидийской
миртой и который одет в свободное, широкое платье, как настоящий сын малой
Азии.
     Это горячее дыхание встретило афинянина Перикла на  улицах  богатого,
роскошного и знаменитого своими розами Милета. Здесь  говорили  о  персах,
как в Афинах говорили о  мегарцах  или  коринфянах.  На  улицах  поминутно
попадались персы и представители других восточных народов. Костюмы жителей
Милета и его красавиц были пестры и богаты, как перья восточных птиц,  но,
в то же время, полны вкуса. Афиняне  нашли  здесь  обычаи,  заимствованные
частью от персов, частью от египтян, видели здесь милезийцев, закутанных в
персидские ткани, украшенных индийскими драгоценными  камнями,  надушенных
сирийскими благовониями.
     Перикл  и  Гиппоникос,  во  время   своего   пребывания   в   Милете,
пользовались  гостеприимством  богатейшего  и  знатнейшего   из   граждан,
Артемидора. Он повез их в свое роскошное имение близ города.
     Недалеко  от  этого  имения  находилась  миртовая  роща,  о   которой
говорилось в предании, что под тенью ее часто появляется богиня Афродита.
     Дом Артемидора был отделан с восточной роскошью, стены и пол украшены
роскошными персидскими материями. Такая же роскошь была в посуде и во всей
обстановке, всюду сверкало золото, слоновая кость,  благоухали  сандаловые
деревья; толпа прелестных невольниц прислуживала в доме. В числе  их  были
уроженки Каспийского моря с ослепительно белым, как мрамор,  цветом  лица,
другие - смуглые, как бронзовые  статуи  в  доме  Артемидора  и,  наконец,
третьи  -  совершенно  черные,  как  Эбеновое   дерево.   В   скульптурных
произведениях и картинах в доме Артемидора также не было недостатка. Одним
словом, у него было все, чем  привыкли  наслаждаться  азиатские  греки  на
родине Аспазии.
     - Вы, остальные греки, называете нас, ионийцев, любителями роскоши, -
говорил Артемидор своим гостям, угощая их изысканными блюдами, - и  как  я
слышал, наши прелестные милезианки действительно опаснее  для  добродетели
афинских мужей, чем милезианцы для своих женщин.
     Перикл улыбнулся.
     - Но не забывайте, - продолжал  Артемидор,  -  что  мы,  ионийцы,  не
только любим роскошь, а также поэзию и  науки,  что  рядом  с  прелестными
женщинами мы имеем Геродота и даже самого Гомера.
     - Никто не сомневается, - отвечал Перикл, - что нигде цвет эллинского
духа не распускается так роскошно, как под горячим небом Азии.
     На второй день после приезда Перикла Артемидор повел своих  гостей  в
миртовую рощу, примыкавшую к его роскошной даче.
     Прелестная Теодота, как подруга и спутница  Гиппоникоса,  также  была
приглашена любезным Артемидором и источала все могущество своих  взглядов,
чтобы воспламенить друга Аспазии.
     В обществе хозяина, Перикл, Гиппоникос и Теодота прогуливались  между
цветущими миртами. Так как роща покрывала собой  небольшую  возвышенность,
то со многих лужаек представлялся прекрасный вид на город, на голубое море
и на острова, которые, как бы для защиты, лежат  перед  четырьмя  гаванями
Милета.
     В таких местах  Артемидор  приказывал  рабам,  следовавшим  за  ними,
расстилать  восточные  ковры  или  разбивать  пурпурную   палатку,   чтобы
отдохнуть или освежиться, или послушать  мягкие  звуки  лидийской  флейты,
которая по приказанию Артемидора соперничала с пением соловьев в роще.
     Рабы и  рабыни  Артемидора  наполняли  лес,  как  Силены,  неожиданно
появляющиеся из  чащи  и  подающие  путнику  кубок  с  вином,  или  нимфы,
предлагающие из рога изобилия цветы и  спелые  плоды.  Маленькое  озеро  в
средней роще было оживлено фигурами всех эллинских морских  богов;  там  и
сям мелькали сказочные существа: полурыбы, полуженщины. Сирены  лежали  на
скалах и вместе с тритонами напевали тихие песни. Не было недостатка  даже
в самом мудром Протее, предсказывавшем будущее желающим.
     Перикл также подошел к нему и хотел  услышать  от  него  предсказание
своей будущей судьбы.
     - Если понадобиться, я сумею удержать тебя, - сказал он, шутя, -  как
и принято делать тобой с теми, которые тебя спрашивают, чтобы  ты,  приняв
новый вид, не ускользнул от спрашивающего.
     Но морской старик добровольно отвечал Периклу и сказал ему следующее:

                 Там, где гнездится соловей,
                 Роскошно благоухают розы,
                 Там благословенные боги готовят тебе счастье,
                 Держи только его крепче, о герой,
                 Как держишь меня мужественной рукой.
                 Только будучи так удерживаемо
                 Никогда не ускользнет бегущее.

     Перикл не понял, что сказал морской старик, но когда после  разговора
с ним он оглянулся на своих спутников, последние исчезли. Он пошел  дальше
один. Птицы, перепрыгивающие  с  ветки  на  ветку,  с  дерева  на  дерево,
увлекали его все глубже и глубже  в  лес.  Там  и  сям  на  ветвях  сидели
попугаи, кричавшие Периклу: "Здравствуй! Радуйся! Иди!"
     Но вскоре Периклу показалось, что вместо одной птицы он слышит  целый
хор соловьев в некотором отдалении; вместе с тем до него  донесся  сильный
розовый запах. Он должен был идти мимо цветущих  кустов  роз  и,  странное
дело, ему казалось, что розовый  запах  смешивается  с  запахом  индийских
благоуханий.
     Почти невольно Перикл пошел  по  направлению  пения.  Он  сделал  это
машинально, совершенно забывая предсказание морского старика.
     Там и сям в полумраке рощи он видел  вдали  мелькающих  сквозь  ветви
яркого цвета птиц, прыгающих перед путником с ветки на  ветку,  как  будто
составляя ему свиту. Птицы вдруг замолкли и, казалось, лукаво  глядели  на
него; тогда Перикл увидел перед собой роскошные розовые кусты, благоухание
которых  он  чувствовал  издали.  Между  ветвями  кустов  он  ясно  увидел
таинственное существо в белом, сверкающем золотом платье.
     Он поспешно подошел, чтобы бросить взгляд в беседку из розовых кустов
и  среди  роз  увидел  очаровательную  сцену.  Окруженная   целой   толпой
прелестных детей, одетых в пурпур, с золотыми крыльями за плечами,  стояла
женщина в ослепительно белом платье, подпоясанном золотым поясом, в  венке
из роз.
     Перикл не мог хорошенько разглядеть лицо  красавицы,  так  как  в  ту
минуту, как он приблизился, маленькие  боги  любви  с  особенным  усердием
принялись опутывать голову, грудь и всю фигуру женщины  розовыми  цветами,
так что она почти исчезла под ними.
     Перикл вспомнил о предании, рассказанном  его  милезийским  хозяином,
что в этой роще часто появляется сама богиня Афродита, и был готов принять
за богиню эту покрытую розами красавицу.
     При виде постороннего маленькие Эроты со смехом  бросились  в  разные
стороны и оставили опутанную цветами  женщину.  Перикл  вошел  в  беседку,
тогда из-под цветов раздались  мольбы  пленницы  об  освобождении.  Перикл
разорвал одну из розовых цепей, откинул розы, покрывавшие лицо красавицы и
взгляд его встретился со сверкающим взглядом Аспазии.
     Первым чувством Перикла была безграничная радость, но через мгновение
на его губы уже стал проситься  вопрос:  благодаря  каким  обстоятельствам
сделалось возможным такое неожиданное свидание? Но тут Аспазия  поднялась,
сбросила с себя розовые путы и сказала серебристым голосом:
     - Знай, дорогой Перикл, что и я, так  же,  как  Сократ,  имею  своего
демона, который в решительные минуты шепчет  мне  не  только,  чего  я  не
должна, но и то, что я должна делать. Этот демон, как только  пришло  твое
последнее письмо из  Самоса,  письмо  с  известием  о  заключении  мира  и
прибытии Теодоты в Самос, а также и твоем предстоящем путешествии в Милет,
заговорил во мне и приказал немедленно сесть на корабль и плыть  в  Самос,
а, если тебя там уже нет, то в Милет. По  всей  вероятности,  демон  хотел
доставить мне двойное счастье: увидеть Милет снова вместе с тобою  и  тебя
только в Милете.  Я  приехала  в  Милет  и  обратилась  к  твоему  хозяину
Артемидору; я слышала  о  сюрпризах,  которые  прекрасная  Теодота  хотела
приготовить тебе в роще Афродиты, как по собственному желанию,  так  и  по
желанию других, я слышала о приготовлениях, сделанных  с  помощью  щедрого
Артемидора, но сочла  за  лучшее,  втайне  сговорившись  с  тем  же  самым
Артемидором, взять на себя ту роль, которую хотела  разыграть  Теодота  на
этих подмостках. Поэтому, можно приписать Артемидору то,  что  боги  любви
передали тебе здесь в цепях не Теодоту, а меня.
     - Для меня, - отвечал Перикл,  -  ты  превратила  в  действительность
сказку о появлении в этой роще богини любви. Для  меня  ты  богиня  любви,
богиня  счастья  и,  прежде  всего,  позволь  мне  это  прибавить,  богиня
неожиданностей...
     - Разве счастье возможно без неожиданностей! - вскричала Аспазия.
     Нежный разговор еще надолго удержал обоих в  очаровательной  беседке.
Как все влюбленные после долгой разлуки, они имели много что сказать  друг
другу. Но когда поцелуи стали почти совсем уже  заменять  слова  и  начало
смеркаться, неожиданно появились прежние Эроты  и  хотели  опутать  новыми
розовыми цепями также и Перикла.
     - Берегись этих малюток, -  сказала  Аспазия.  -  Пора  расстаться  и
проститься на сегодня: твой путь длиннее, мой - короче, так как  Артемидор
дал для моего помещения маленький домик в саду в нескольких шагах  отсюда,
и вид на  который  скрыт  отсюда  только  круглыми  миртовыми  кустами.  Я
отправлюсь  туда;  ты  же,  мой  дорогой  Перикл,  возвратись  обратно   к
Артемидору, к твоему другу Гиппоникосу и прекрасной Теодоте, коринфянке  с
огненными глазами.
     При этих словах  Аспазии,  боги  любви  разразились  веселым  громким
смехом, еще более  опутывая  Перикла  своими  цепями,  и  последний  также
присоединился к их смеху, а затем, наконец, и сама Аспазия.
     Боги  любви,  Перикл  и  Аспазия  составили   смеющуюся   группу,   и
влюбленные, опутанные розовыми цепями и сопровождаемые маленькими  богами,
потерялись в тени миртовых и розовых кустов, тогда как в роще  стемнело  и
слышалось только пение  соловьев  в  розовых  кустах;  и  Перикл  нашел  с
прекрасной Аспазией  более  сладкое  счастье,  чем  нашел  бы  с  огненной
коринфянкой, так как  не  та  минута,  в  которую  страстно  любящая  чета
сходится в первый раз в безграничном блаженстве,  есть  самая  сладкая  из
любви, гораздо приятнее та, когда, после  долгой  разлуки,  любящие  снова
встречаются. Первое объятие  можно  сравнить  с  горением  сырого  леса  с
сильным дымом и громким треском, тогда как свидание после разлуки, походит
на яркий огонь сухого дерева.
     Наутро, после этой ночи, Перикл и Аспазия вышли рука в руку из домика
в саду Артемидора и вошли в рощу, еще покрытую утренней  росой.  Они  сами
походили на прекрасные цветы,  освеженные  блестящими  каплями  росы.  Они
поднялись на маленькое возвышение, с которого был открытый вид  на  город,
море и залив.
     Взгляд Перикла, перенесясь через город, остановился на  мгновение  на
гордых афинских триремах, стоявших в  гавани,  затем  скользнул  дальше  в
утреннем тумане по направлению к городу, у которого он пожертвовал  родине
целый год своей жизни, затем снова возвратился  к  прекрасному  Милету.  И
глядя на его роскошь и великолепие, Перикл стал восхищаться его красотой и
любезностью и дружелюбием его обитателей.
     - Да, Милет стал еще красивее и его обитатели умеют жить, -  отвечала
Аспазия, - но патриоты помнят то время, когда Милет был царем этого  мира,
когда он был не только богат и роскошен,  но  могущественен  и  независим,
когда он основывал свои колонии даже на далеких берегах Понта.  Это  время
прошло, Милет уже не независим и  должен  преклоняться  перед  могуществом
расцветших Афин...
     - Ты говоришь эти слова почти с  горечью,  -  заметил  Перикл,  -  но
подумай только, если бы Милет не был афинским, он был  бы  персидским.  Не
бедные эллины разбили ваше могущество, а персы, покорившие эти  берега  и,
если бы афиняне не бились при  Саламине  и  Марафоне,  персидские  сатрапы
управляли бы Милетом так же, как и Сардесом. Не сердись на афинский  флот,
который протянул вам руку помощи.
     - В таком случае, я должна, - сказала Аспазия, - вместо  того,  чтобы
сердиться на афинянина, с благодарностью целовать его лоб.
     Говоря это, она поцеловала Перикла, который отвечал:
     - Твои золотокрылые боги любви вчера отомстили за Милет  предводителю
могущественного афинского флота.
     - Не раскаивайся, - сказала Аспазия, - что ты посвятил  милезианскому
берегу неделю твоей, богатой событиями жизни. Чти город, который  славится
не только прекраснейшими розами, но и прекраснейшими  сказками  на  свете.
Разве можно придумать более  прелестное  предание,  как  наше  милезийское
сказание об Эроте и Психее?
     - Ты права, - отвечал Перикл, - но, - продолжал он лукаво улыбаясь, -
под этим же небом, сколько мне известно, сложилось  сказание  об  эфесской
вдове...
     - ...смысл которого, - перебила Аспазия, - обыкновенно кажется таков,
что женщина изменчива и непостоянна. Но плохая сказка  та,  которая  имеет
только один смысл, заключает в себе одну только истину. Позволь мне  взять
на себя защиту эфесской  вдовы:  она  изменила  только  мертвому  супругу.
Любовь так связана с жизнью, что  любовь  и  верность  за  гробом,  жизнь,
связанная с трупом,  неестественна.  Бескровная  тайна  Гадеса  не  должна
питаться кровью живых...
     Так разговаривали Перикл и Аспазия; затем явился Артемидор  и,  шутя,
упрекал Аспазию, что она отняла у него гостя и, пригласив  обоих  к  себе,
повез их в роскошной, запряженной белыми конями,  колеснице,  в  известный
храм Аполлона, помещавшийся в некотором отдалении от города.
     Они поехали по очаровательному морскому берегу и на  возвратном  пути
сели в лодку, которая понесла их по голубым