Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
олиться, но чувствовал, что мои уста запечатаны. Наружу
вырывались отвратительные слова. Напротив нашего домика, в Штралау, на
берегу, находилась маленькая церковь; я пошел к пастору. Он знал меня,
поскольку я был причислен к его епархии и делал время от времени
пожертвования. Он принял меня очень почтительно. Я попытался объяснить ему
свое положение, но тут же заметил, что он не понимает меня. Настрой моих
мыслей обеспокоил, смутил его; наверняка он решил, что я тронулся умом. Он
говорил мне вежливые ласковые слова, как юродивому, от которого хотят
подобру-поздорову скорее избавиться, и настоятельно посоветовал мне
обратиться к врачу.
Я бросился в старую церковь, искать спасения у католиков, для которых
опыт изгнания злых духов еще не был такой далекой стариной. Клирик
внимательно выслушал меня и в ужасе выпроводил за дверь.
Я часто бродил по центру, чтобы отыскать квартиру доктора Фэнси, но не
находил ее. Иногда я даже думал, что все это игра моего воображения,
результат бредовых фантазий воспаленного мозга, однако это не смягчало
гнетущую меня боль. Я знал, что обречен и потерян.
И тогда я опять запил; часы опьянения были единственно сносными. В моей
пустыне они были словно пестрые шатры, раскинутые над головой. Хелена
приносила мне вино, как медицинская сестра приносит лекарство. Мой вид
огорчал ее, однако она чувствовала, что я не могу не пить. Что толку
прописывать несчаст- ному строгое воздержание? Хмель для него - последнее
прибежище, последние радужные краски в беспросветной тьме.
Позднее, после полуночи, я отправлялся в те кварталы, где жизнь никогда
не замирает. Меня тянуло смешаться с толпой, которая при свете неярких
фонарей занята своим беспокойным промыслом. В каждом большом городе есть
свои злачные места, где гнездятся зло и порок. Они притягивали меня, я ведь
хорошо знал, где они расположены - на пересечении с Гренадирштрассе. Здесь в
это время суток, пожалуй, не было никого, кроме полицейских, кто не
прибегнул к спиртному или наркотикам: от продажных женщин до элементов
преступного мира. Не находя себе места, кружил я в этой толпе, то
собиравшейся под красными фонарями в районе Александерплац, то растекавшейся
до тихих мостиков над Шпрее. Я смешивался то с одной,то с другой группой,
образовывавшейся вокруг арестуемого или подвыпившей распутной девки, а то и
вокруг тех, кто занимался грязным бизнесом. Потом заходил в какое-нибудь
кафе, сверкающее по стенам зеркалами, и сидел, тупо уставившись перед собой,
как и другие посетители, под звуки механического оркестра. Вид внутреннего
убранства будил во мне мрачные мысли.
Как и прежде, все свои похождения я заканчивал в полном изнеможении на
одном из вокзалов. Есть такие формы жизни, которые независимо от того,
богаты мы или бедны, становятся нашим уделом, отводятся нам свыше. И вот
опять наступило утро, когда я почувствовал принуждение извне пойти на
самоубийство. Я не заметил, что сижу на том же самом месте, что и тогда. Как
всегда в такой час, я был сильно пьян. Я то и дело хватался рукой за
нагрудный карман - ощупывал там стеклянную трубочку с ядом, которую носил с
собой. Сообщение о внезапно наступившей смерти неизвестного забулдыги еще
успеет попасть в утренние газеты. Я высыпал порошок в свой бокал.
В этот самый момент в зал поспешно вошел человек в синем дорожном
костюме и приблизился к моему столику. С тупым удивлением я увидел, что это
был доктор Фэнси. Он сел напротив и посмотрел на меня испытующим взглядом:
- Вот тебе и раз, старый пациент, если не ошибаюсь. Как обстоят дела с
глазами, позвольте вас спросить, не подводит ли зрение?
Я смотрел на него угрюмо, с ненавистью:
- Об этом вам, пожалуй, легче судить, чем мне. Только на сей раз я сам
справлюсь со своими трудностями.
Доктор Фэнси улыбнулся и стал насвистывать старую мелодию.
- Нам известны случаи с пациентами, выражающими свое недовольство после
того, как им удалили катаракту. Они жалуются, что видят все слишком ясно.
Состояние средней разрешающей способности глаза, похоже, самое удобоваримое
из всех - clair obscur(1).
Он взял мой бокал и стал с наслаждением втягивать в себя запах. Я
злорадно смотрел на него с напряженным ожиданием. Доктор снова улыбнулся и
просвистел свою мелодию еще раз, только тоном повыше:
- Я вижу, вы преуспели в этом деле. Пахнет очень хорошо - горьким
миндалем.
- ---------------------------------------
(1) Рассеянный свет (фр.).
Он выплеснул содержимое на пол и продолжил:
- Давайте поговорим серьезно - похоже, что проведенную операцию вы
находите неудачной для себя, хотя она прошла весьма успешно. Я даже
намеревался опубликовать результаты в научных журналах. Однако не составит
большого труда вернуть вам ваше прежнее зрение.
Я не поверил своим ушам и воскликнул:
- Если вы это сделаете, доктор, я пожертвую вам свое состояние. Вы
знаете, что оно огромно.
- Я знаю. Однако я отношусь к той категории артистов, которые работают
без гонорара. Так как вы в некотором роде опять на пороге драмы, то разворот
событий следовало бы начать в обратном порядке - вы угощаете меня рюмочкой
blackberry brandy, и тогда мы, можно считать, будем квиты.
Он позвал кельнера, и я заказал две порции бренди. Мы выпили и
отправились, как и тогда, в путь. Он привел меня в дом и в свой кабинет,
который я так давно искал. Надев белый халат, Фэнси попросил меня сесть в
клеенчатое кресло и осмотрел через большую лупу мои глаза. Раскладывая
инструменты, он углубился по привычке многих врачей в разговор с самим
собой, который частично предназначался для меня.
- Глаз, - сказал он, - несовершенный орган, как и все остальные,
созданные демиургом. Немножко влаги, немножко краски в темной камере с
окном, пропускающим умеренную полосу света, в котором все кажется неясным и
расплывчатым. Возможности этого инструмента познания ограничены разными
непредвиденными обстоятельствами. И когда мы делаем его чуть острее,
увеличиваем его разрешающую способность, чтобы можно было яснее видеть
слепую игру сил и случая, пациенты жалуются на боль из-за слишком резкого
света. Они требуют, чтобы им вернули назад их иллюзии. Они предпочитают
туманные изображения. Глаз создан для царства теней, не для абсолютного,
чистого света. Свет - могучая сила универсума - сожжет вас, если ке будет
покрова. Красоту, истину, свет знаний затуманенный взор не в состоянии
вынести, для него достаточно лишь тени всего того. Что сможет выбить вас из
вашего привычного круга? Однако же, - добавил он еще, - иначе и быть не
может. Универсум - это вершина искусства, и с ним соотносится несовершенство
всего остального, как бы запрограммированное им.
Он повернулся ко мне:
- Я придал остроту зрения вашим глазам с помощью кислоты. Ее можно
нейтрализовать щелочью. Однако вам придется смириться с тем, что зрение ваше
ухудшится.
- Приступайте к делу - будь что будет.
Доктор пожал плечами и повернулся к своим инструментам. Потом придал
креслу горизонтальное положение и капнул мне в глаза две капли. Опять меня
пронзила жгучая боль, и опять я потерял сознание. Когда я пришел в себя,
доктор Фэнси уже снял халат. Он посмотрел на меня, прищурившись, и сказал:
- Вы можете идти.
- Я думал, вы дадите мне еще кое-какие наставления?
- Ах так, вы имеете в виду, что ваше богатство нужно теперь
распределить между всеми бедняками? Не ломайте себе над этим голову.
Он открыл дверь и выпустил меня. Я чувствовал себя хуже некуда и шел,
держась за стены. Все предметы плыли передо мной, как в тумане, но казались
мне разнообразнее по краскам. На перекрестке меня задел экипаж и сбил меня с
ног. Из последних сил добрался я до дому.
Хелена ждала меня, едва взглянув на меня, она поняла, в каком я
состоянии. Она подхватила меня, обняла и прижала к себе...
- Наконец-то... - услышал я возле своего уха.
Мое здоровье сильно пошатнулось, глаза болели, и зрение сильно ослабло.
Нервная лихорадка чуть не стоила мне жизни. Болезнь затянулась, проходили
недели, и я смутно чувствовал, как Хелена борется за меня, иногда я узнавал
ее при проблесках сознания. Потом мне разрешили сидеть в саду, совершать
первые прогулки.
Настоятельно и часто за мной посылали мои прокуристы. Наконец я
выбрался в центр, чтобы ознакомиться с состоянием дел. Я нашел их в крайнем
расстройстве. Убытки страховых компаний, понесенные в результате катастроф,
падение курса ценных бумаг, злоупотребление доверием съели за несколько
недель то, что было накоплено за годы. Но прежде всего - я перестал
чувствовать свойство денег, утратил острое чутье, необходимое для ведения
финансовых операций. Я лишился присущего мне состояния бездонной
ненасытности, оказывающего воздействие на перемещение абстрактных денежных
сумм, направляющего их. Склонность к спекулятивному мышлению угасла во мне,
и символы потеряли для меня свой смысл и реальность.
Я распорядился составить список моих ценных бумаг, недвижимого и
движимого имущества. Все вместе взятое могло сбалансировать убытки. Нашелся
ликвидатор, который, пойдя на риск, взял на себя заботы по всей совокупности
моих долговых обязательств и претензий кредиторов. Мне остался только домик
вблизи Штралау и подарки, которые я дарил Хелене. Благодаря им я смог
открыть маленькую антикварную лавку. Мой вкус к старинным и изысканным вещам
сослужил мне на сей раз добрую службу. Мы поженились и зажили, как все
обыкновенные люди на свете.
В маленькой скромной суете буден с их повседневными заботами прошлое
стало мне вскоре казаться фантастической историей, причудами сновидений и
болезненным бредом. Мощный вал налетел, обдав пеной, и так же откатил назад
без всякого на то моего участия. Я отрекся от сил зла и сопутствующего им
богатства, но не столько из отвращения к нему, сколько потому, что это
оказалось мне не по плечу. Силы зла взяли меня к себе на службу и уволили с
нее словно по доверенности очень далекого невидимого хозяина. И причиной
тому, что я не сгинул окончательно, было то, что в каком-то одном пункте я
еще не утратил контакта с силами добра. Моя жизнь, приспособившись,
протекала в ослабленной форме трансформации зла, и оно как бы исторгло меня,
вернув опять в прежнее состояние.
И в лоно церкви я тоже вернулся - как тот, кого вселенский страх гонит
к алтарю. Я следовал заповедям, соблюдал закон. Однако чувствовал, что
таинства утратили для меня свою силу и молитвы не проникают в душу. Я не за-
служивал праведности. Ничто не отзывалось во мне эхом.
Поэтому я и сказал в самом начале, что имя мое недостойно быть
названным - оно не для истории. Я живу, как и мои современники, в безымянной
стране и уйду безвестным, как и они. Человек воззвал к могучим силам, до
ответа которых еще не дорос. Вот тут его и охватывает ужас. Он думает, стоя
перед выбором: переступить ли порог, за которым мир таинственных зловещих
сил, или вернуться назад в родовую вотчину человечества, где можно
спокойненько, бездумно существовать, пока земля все еще плодоносит.
Ортнер закрыл свою папку и отдал ее Костару, чтобы тот отнес ее на
место. Во дворе и в коридорах слышна была смена ночного караула. В
мастерской стало светло. Солнце поднималось из морских глубин. Первые
ласточки стремительно проносились над еще серыми зубцами стен и башен
Гелиополя. Ортнер выключил аэроионизатор.
- Меня не остановить, когда я погружаюсь в материалы по старому
Берлину, люблю их так же, как и Фернкорн. За истекшее время многие вопросы
стали яснее. Ну пора и отдыхать, во всяком случае, де Гееру нужно хоть часок
поспать.
Луций улыбнулся.
- С вашими темами не до сна, они просто захватывают. А кроме того, мне
показалось, что вы несколько раз строго подняли указательный палец.
- Это было бы моей ошибкой как рассказчика. Но я не буду ничего
оспаривать. Возможно, это произошло оттого, что времена повторяются и
проблемы, угнетавшие моего бесцветного героя, никогда не утрачивают своей
актуальности. Не каждому написано на роду быть удачливым, как Фортунио. Вы,
Луций, хотите знать, каким способом и в каких формах можно еще прожить
жизнь. Может, вы включите в них и будущую встречу со своей Хеленой. Это
старый-престарый рецепт.
Они поблагодарили художника и разошлись.
ПОЕЗДКА НА ВИНЬО-ДЕЛЬ-МАР
После непродолжительного сна Луций в привычное время вошел в свой
служебный кабинет, примыкавший к бронированной комнате Патрона. Помещение
было строгим: письменный стол, сейф, шкаф с папками, несколько стульев - вот
и вся обстановка. На стенах пробковое покрытие. Карты с обозначением
демаркационных линий. Напротив стола доска с надписью: "Военная школа". На
табличках - фамилии, достаточно взглянуть, чтобы установить как звание и
практическое использование каждого слушателя Военной школы, так и его
местонахождение. Луций подошел, чтобы посмотреть, какие произошли изменения
за время выполнения им спецзадания. Из раздела "Отпуск" он вернул на прежнее
место две таблички: "фон Винтерфельд" и "Бомануар". Потом подошел к окну и
посмотрел на внутренний двор. Стекло было тонированным, но обладало только
двумя переходными позициями: "светло" - "темно".
Тереза, как всегда, поставила цветы. Она следовала предписаниям
Патрона. Тот стре- милея не только смягчить подобными нюансами аскетизм
службы, но и придать ей эстетические черты.
Почта была разобрана и лежала на столе - приказы, секретные - в общем
красном конверте, пресса и, чуть ближе к букету цветов, почтовые конверты с
письмами личного содержания. Луций просмотрел сначала газеты, освещавшие на
первых полосах беспорядки в городе. По заголовкам безошибочно можно было
определить, какие из газет держали сторону Дворца, а какие состояли на
службе у Центрального ведомства. Так, "Друг народа" сообщал крупным шрифтом:
"Вспомогательные отряды полиции препятствуют погромам в квартале парсов".
Под текстом - фотография, обведенная красным карандашом. Луций увидел на ней
себя с Марио и Костаром. Шпионивший газетчик ухитрился заснять тот момент,
когда Марио поднял серебряную ложку. Кадр надо было признать удачным,
возможно, изображение уже попало на экраны.
Луций включил аэроионизатор и отложил газету в сторону, чтобы заняться
приказами, которых за время его отсутствия скопилась целая стопка. Среди них
один касался его непосредственно:
"Сетования командиров на молодое поколение возрастают с каждым днем. В
общем и целом констатируется, что уровень технических знаний возрос. Однако
это не должно происходить в ущерб формированию личности. Я обращаю внимание
на то, что воспитание должно нацеливать слушателей на принятие
самостоятельных решений.
С этой целью в Военной школе вводится старший класс. Предметы обучения:
верховая езда и фехтование, светские манеры и нормы общественной жизни.
Академия набирает преподавателей логики, риторики, международного права и
богословской морали. Уточнения и подробные указания разрабатываются.
Контроль за проведением соответствующих курсов и подачу рапорта об
исполнении возложить на командора де Геера".
Судя по всему, Проконсул, всегда пекшийся о том, чтобы армия стала
чем-то вроде мамлюков или в лучшем случае лично ему преданным и послушным
инструментом, хотел этим актом осуществить одну из своих любимых идей.
Патрон подписал сформулированный им приказ, хотя и был другого мнения и
постоянно следил за тем, чтобы молодежь не изнеживали.
Потом пошли обычные объявления и приглашения в соответствии с тем, как
текла жизнь Гелиополя. Космические "охотники" объявляли о докладе на тему
"Ловля гигантских рыб". Фернкорн читал лекцию о богословском романе. Луций
заносил даты и сроки в настольный календарь. Самым последним оказался узкий
конверт, надписанный неопытной рукой. Он вскрыл его и прочел:
"Вы еще помните Мелитту? Господин Марио наверняка рассказал вам, что я
благополучно добралась до своей тети. Вы приглашали меня на прогулку -
возможно, в шутку, возможно, из вежливости. Я спрашивала себя, что Вы могли
найти во мне, в той, которая ничего для Вас не значит. Вам незнакомо чувство
одиночества, полного одиночества. Примите от меня привет. Мелитта, с
благодарностью к Вам".
В письме было немало ляпсусов и ошибок. Луций взвесил его в руке с
полусожалением. Письмо пришло слишком поздно. Время мимо- летных встреч
миновало. Патер Феликс оговорил это как условие, прежде чем принял на себя
духовные заботы о нем. Он придерживался мнения, что купирование таких
побочных побегов гарантирует вызревание настоящего, возвышенного плода,
однако Луций чувствовал, как его естество восставало против этого. Он
пригласит Мелитту на острова, чтобы дружески поболтать с ней и совершить
прощальную прогулку. Этим он их договоренность не нарушит.
Дверь бронированной комнаты открылась, вошел Патрон.
- Уже на ногах? Я слышал за завтраком, что празднование дня рождения
затянулось.
Он сел.
- Что вы скажете по поводу фото в "Друге народа "? Вы уже видели?
Луций ответил утвердительно:
- Это такие знаки внимания, на которые лучше всего не реагировать.
- Если для вас это важно, "Друг народа" поместит опровержение -
например, под заголовком: "Командор де Геер отрицает факт кражи серебряных
ложек".
- Этим парням стоило бы отплатить другой монетой.
- Я того же мнения. Если они будут наглеть, чего я от них ожидаю, я
распоряжусь нанести визит в Кастелетто. А затем мы поместим заметку,
озаглавив ее так: "Бандиты, переодетые вспомогательной полицией, освобождают
заключенных".
- Не мешало бы вытащить разок на свет все темные дела этого злодейского
места. На всякий случай я прошу не забыть при этом про меня, Патрон.
- Взято на заметку; мы не вправе уклоняться от операции. Назовите мне
потом в качестве сопровождающих вас лиц того или иного слушателя Военной
школы.
- Я думаю, что нужно взять и таких людей, как капрал Калькар,
отличившийся на баррикадах.
- Очень правильно, я хочу отметить его в приказе по части - напомните
мне его имя.
Луций написал на бумажке имя капрала, а генерал продолжил:
- Однако это заботы на потом, я хотел обсудить с вами совсем другое -
ваш меморандум относительно астурийских переговоров. Я послал его Князю в
шале, высказав по нему и свою точку зрения, где особо подчеркнул ваше
конкретное суждение, что скоропалительная акция Дона Педро в перспективе
принесет нам одни неприятности. Мы довольны, в какой манере вы осветили
вопрос. А вот одобрить ваши общие оценки, напротив, я никак не могу.
Луций подавил усталость и заставил себя сосредоточиться. Не часто
бывало, чтобы Патрон пускался в пространные рассуждения принципиального
характера, - лишь в тех случаях, когда он намеревался решительно пресечь
возникшее недоразумение.
Поэтому Луций выпрямился и слушал его с большим вниманием.
- Я должен коснуться тенденций развития, - начал генерал, - за которыми
уже давно с тревогой наблюдаю. Я имею в виду склонность к метафизике,
которая наметилась у вас