Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
чудовищных женщин с Красного
моря, высотою в двенадцать локтей, с волосами до коленок, с
бычьим хвостом пониже спины и с лапами как у верблюда; и людей
со стопами, повернутыми назад, так что все их неприятели,
гонясь по следу, попадают не туда, куда те направлялись, а
туда, откуда вышли; кроме этого, люди с тремя головами, люди с
глазами, светящимися, как плошки, и чудовища с острова Цирцеи,
у которых тела человеческие, а выше шеи -- взято от самых
различных зверей.
И эти, и множество других занимательнейших существ были
среди изваяний портала. Но ни от одной из скульптур не исходило
ужасного беспокойства, как от тех, с новой церкви, ибо они
своим видом не повествовали ни о бедах этого света, ни о
наказаниях ада, а были призваны свидетельствовать, что
долгожданная весть достигла уже любых пределов знаемой земли и
распространилась даже на незнаемую, и поэтому украшение портала
содержало в себе некое радостное обещание согласия, обещание
достижения единства в Слове Христа, в благословенной экумене.
Хорошее предзнаменование, сказал я себе, к той встрече,
которая готовилась состояться сразу же за порогом, где люди,
ставшие один другому врагами из-за расхождений в толковании
евангелия, сегодня, может быть, сойдутся и мирно решат свои
споры. И я добавил, обращаясь сам к себе, что я убогий грешник,
если омрачаю своими мелкими страданиями преддверие событий,
имеющих такую великую важность для всей истории христианства. Я
соразмерил ничтожность собственных огорчений с величественным
обетованием мира и покоя, запечатленным на камнях тимпана. И
испросив прощения у Бога за свою суетность, я обрел снова
крепость духа и, заметно успокоившись, перешагнул порог залы.
Войдя, я сразу же увидел членов обеих делегаций в полном
сборе. Они размещались друг напротив друга на скамьях,
составленных полуокружностью. Образовывалось два крыла,
примыкавших к большому столу, где восседали Аббат и кардинал
Бертран.
Вильгельм, при котором я имел право состоять как писец,
усадил меня на миноритской стороне. Тут же были и Михаил с его
людьми и францисканцы от авиньонского двора. Так было устроено
нарочно -- чтобы встреча выглядела не побоищем французов с
итальянцами, а ученым диспутом между защитниками францисканской
точки зрения и критиками этой точки зрения. При этом объединяла
одних с другими, разумеется, чистая католическая верность
папскому престолу.
С Михаилом Цезенским были брат Арнальд Аквитанский, брат
Гугон из Новокастро и брат Вильгельм Алнуик, принявшие сторону
Перуджи некого капитула, а кроме того, епископ Каффы и Беренгар
Таллони, Бонаграция Бер-гамский и прочие минориты от
авиньонского двора. С противоположной стороны восседали
Лаврентий Декоалькон, бакалавр из Авиньона, епископ Падуанский
и Иоанн Д'Анно, доктор теологии из Парижа. Рядом с Бернардом
Ги, молчаливым и напряженным, сидел доминиканец Иоанн де Бон,
которого звали в Италии Джованни Дальбена. Он, как объяснил мне
Вильгельм, много лет назад работал инквизитором в Нарбонне, где
осудил множество бегинов и бедных нищих; но поскольку, верша
суд и расправу, он объявлял одним из признаков ереси разговоры
о бедности Христа, против него вдруг восстал Беренгар Таллони,
лектор одного из монастырей в том же городе, и пожаловался
папе. В сказанную пору Иоанн не имел еще твердого мнения по
этому вопросу и вызвал обоих ко двору, где между ними
состоялась дискуссия, не давшая определенных результатов; после
этого францисканцы выработали свою точку зрения, о которой я
рассказывал, на Перуджийском капитуле. От авиньонцев, кроме
перечисленных, были еще и другие представители, как, например,
епископ Альбореа.
Заседание открыл Аббон. Он счел нужным освежить в памяти
собравшихся недавние события. Он напомнил, что в год Господен
1322 генеральный капитул братьев минори-тов, собравшийся в
Перудже под председательством Михаила Цезенского, постановил,
по зрелом и усердном размышлении, что Христос, дабы составить
пример совершенной жизни, и апостолы, дабы сообразоваться с
учением Христа, никогда и ни под каким видом не имели в общей
собственности никаких вещей и ничем не обладали ни как
владельцы, ни как управители, и на этой истине основывается
вера чистая, католическая, что легко доказуемо множественными
цитациями из канонических книг. Посему представляется как
святым, так и достохвальным отказ от права собственности на
любые вещи, и именно этого правила святости придерживались
первооснователи действенной церкви. Далее он указал, что того
же правила святости придерживались и Венский собор в 1312 году,
и сам папа Иоанн в 1317 году, в конституции статуса братьев
миноритов, начинающейся словами Quorundam exigit, где он
оценивает резолюции Венского совета как набожные, ясные,
твердые и зрелые. Посему Перуджийский капитул, полагая, что те
позиции, которые в полном соответствии со священным вероучением
всегда считались за верные и при апостольском престоле,
надлежит всемерно и повсеместно утверждать, и что никогда ни
при каких обстоятельствах не следует уклоняться от указанной
престолом линии, -- основываясь именно на этих положениях,
капитул ограничился тем, что узаконил официально принятые
решения и заверил их подписями таких знатных теологов, как
при-винциалы и министры ордена брат Вильгельм Английский, брат
Генрих Германский, брат Арнальд Аквитанский; в подписании
документа также приняли участие брат Николай, министр
французского отделения, брат Вильгельм Блок, бакалавр и
генеральный министр, и четыре провинциальных министра -- брат
Фома из Болоньи, брат Петр из провинции Св. Франциска, брат
Фердинанд из Кастелло и брат Симон из Тура. Однако, продолжил
Аббон, на следующий год папа выпустил декреталию Ad conditorem
canonum, против которой выступил брат Бонаграция Бер-гамский,
посчитавший се противной интересам францисканского ордена.
Тогда папа сорвал декреталию с ворот главного авиньонского
собора, где она была вывешена, и исправил ее во многих местах.
Но при этом он не ослабил, а, наоборот, усугубил нападки, и
положение обострилось, судя, в частности, по тому, что брата
Бонаграцию незамедлительно вслед за этим посадили в тюрьму, где
он провел около года. И никаких уже сомнений нс могло
оставаться в исключительном нерасположении понтифика после
того, как в том же самом году он выпустил печально известную
буллу Cum inter nonnulios, в которой окончательно разгромил все
положения Перуджийского капитула.
Тут, вежливо прерывая Аббата, выступил кардинал Бертран и
заявил, что при этом необходимо учитывать, что в дело
замешался, с явным намерением усложнить положение и раздражить
понтифика, в 1324 году император Людовик Баварский со своей
Саксенгаузенской декларацией, в которой, при отсутствии сколь
бы то ни было убедительных мотивировок, принимал сторону
перуджийцев. К тому же необъяснимо, добавил Бертран с тончайшей
улыбкой, с какой стати вдруг император так ратует за бедность,
если сам вовсе ее не придерживается. Он откровенно выступят
против его святейшества папы, назвавши того "врагом мира" и
заявив, будто тот всецело поглощен устройством распрей и
раздоров. В конце концов он выставил его святейшество папу
еретиком, более того -- ересиархом...
"Не вполне так", -- попытался смягчить его слова Аббон.
"По существу -- именно так", -- сухо ответил Бертран. И
добавят, что именно необходимостью дать отпор безответственной
выходке императора обусловлена выпущенная его святейшеством
папой декреталия Quia quonindam, и что именно после этого он
был вынужден настоятельно потребовать, чтобы Михаил Цезенский
явился в Авиньон собственной персоной для разбирательства дела.
Михаил же прислал письмо с извинениями, сообщая, что болен (в
чем никто не позволил бы себе усомниться), и направят вместо
себя брата Иоанна Фиданцу и брата Гумилия Кустодия
Перуджийского. Однако по чистой случайности, продолжал
кардинал, через перуджийских гвельфов до сведения папы дошло,
что, вовсе и не думая болеть, брат Михаил налаживает связи с
Людовиком Баварским.
Но все это не имеет значения. Что было -- то было, а ныне
брат Михаил, по виду судя, пребывает в здравом и цветущем
состоянии, а следовательно, в самое ближайшее время может
явиться в Авиньон. Впрочем, не исключается, что даже и полезно,
-- отметил кардинал, -- заблаговременно взвесить (чем мы ныне и
занимаемся) в собрании благоразумнейших мужей, избранных обеими
сторонами, что же именно Михаил собирается высказать папе при
встрече, учитывая, что всеобщей задачей было и остается не
обострять сложившееся положение вещей, а по-братски уладить то
недопонимание, которому не место меж любящим родителем и
почтительнейшими его чадами и которое с момента зарождения и до
сих пор питалось и питается исключительно некоторыми
неуместными вмешательствами неких властительствующих особ
(неважно, императоры ли они или князья мира), не имеющих ни
малейшего права вмешиваться в дела святой матери церкви.
Тут снова взял слово Аббон и сказал, что он, хотя и будучи
прелатом церкви и одним из старейшин того ордена, которому, как
известно, церковь немалым обязана (на эти слова и правое и
левое крыло откликнулись смиренно-почтительным шепотом), -- но
он все же не разделяет мнения, будто император должен быть
совершенно чужд заботам святой церкви -- в силу ряда причин, на
которых подробнее остановится впоследствии в своем выступлении
брат Вильгельм из Баскервиля. В то же время, подчеркнул Аббон,
представляется оправданным решение провести ныне первый круг
переговоров между папскими посланниками и теми представителями
сыновей Святого Франциска, которые самим своим участием в
настоящей встрече проявляют себя как преданные сыновья и
святейшего отца -- папы. Исходя из этого он и предоставляет
брату Михаилу или тому, кто будет говорить от его имени,
изложить, какие же тезисы он собирается защищать в Авиньоне.
Михаил ответил, что, поскольку, к величайшей неожиданности
и величайшей радости всего ордена, в этой зале находится
Убертин Казальский, от которого сам понтифик с 1322 года
ожидает фундаментального доклада по вопросу о бедности, не
подлежит сомнению, что именно Убертин гораздо лучше, чем кто бы
то ни было, при его общепризнанной ясности ума, образованности
и пламенном благочестии, сумеет подытожить основные положения,
которыми ныне и впредь определяется позиция францисканского
ордена.
Встал Убертин, и не успел он начать свою речь, как я уже
понял, отчего его всегда так восторженно принимали и как
проповедника и как придворного. Выразительные движения,
убедительный голос, обольстительная улыбка, четкий и
последовательный ход рассуждений -- все это приковывало к нему
внимание слушателей, не ослабевавшее до тех пор, пока не
оканчивалось выступление. Прежде всего он провел
высокоученейший разбор тех оснований, на которых держалась
перуджийская теория. Он сказал, что в первую очередь требуется
учесть, что Христос и его апостолы находились в двойственном
положении, ибо являлись, с одной стороны, первосвященниками
церкви Нового Завета и в этом своем качестве обладали властью
раздаяния и разделения благ по нуждам бедных и по нуждам
служителей церкви, для чего владели имуществом, на что
указывается в четвертой главе Деяний святых апостолов, и
относительно этого никто не сомневается. Но в то же время
Христос и апостолы, с другой стороны, могут быть рассмотрены
как частные особы, столпы вероисповедного совершенства и
совершенные пренсбрегатели мира. В этом случае необходимо
разграничивать два вида владения. Первый из них -- гражданский
и мирской, обозначаемый в имперском законодательстве термином
in bonis nostris,1 поскольку нашим может считаться то добро,
которое за нами охраняется государством и которого лишившись,
мы имеем право требовать в возврат. Посему следует различать --
защищает ли некто в гражданском и мирском смысле свою
собственную вещь, которую грозят у него отнять, и взывает ли в
этом случае к государственной справедливости (так вот, что
касается этого -- утверждение, будто Христос и апостолы владели
вещами в подобном, первом смысле, есть еретическое
высказывание, ибо нам говорит в V своей главе Матфей, что если
кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему
и верхнюю одежду, и то же самое мы видим в VI главе от Луки. В
данных словах Христос отстраняет от себя всякое владение и
власть и побуждает своих апостолов к тому же; смотри также у
Матфея в главе XXIV2, где Петр говорит Христу: вот, мы оставили
все и последовали за Тобою). Но совсем иное дело -- иметь
имущество во временном пользовании, что случается благодаря
совокупному братскому волеизъявлению, и в этом понимании
Христос и его люди предстают владельцами имущества по
естественному праву, каковое право принято еще называть jus
poli, то есть небесное право, основанное на законах природы,
исходящих не из людских предустановлений, а из здравого смысла,
в противоположность jus fori,3 подразумевающему владение,
основанное на общественной договоренности. Когда-то давно, еще
до первоначального распределения благ, и они и власть не
принадлежали никому, так же как ныне те вещи, которые не
подлежат ничьему владению и доступны для всякого. В
определенном смысле вещи являлись совокупным достоянием всех
людей. И только после познания греха наши прародители стали
разделять вещи как собственность, и тоща образовалось мирское
имущество в том виде, в котором оно существует и сегодня.
Однако Христос и апостолы владели вещами в первоначальном,
небесном смысле, и в этом смысле они владели своими одеждами,
хлебами и рыбами; как говорит Павел в первом послании к
Тимофею, "имея пропитание и одежду, будем довольны тем".
Поэтому Христос и его люди не владели вещами, а временно ими
пользовались, а значит, ни в малейшей степени не нарушалась их
абсолютная бедность. Что признано, в частности, папой Николаем
II в декреталии "Exiit qui seminat".
После этих слов поднялся с другого конца ряда доктор
теологии из Парижа Иоанн д'Анно и заявил, что умозаключения
Убертина представляются ему противоречащими как здравому
смыслу, так и здравому толкованию Священного Писания, ибо
очевидно, что в отношении благ, расходуемых при пользовании,
как, к примеру, хлебы и рыбы, невозможно говорить о временном
их использовании, а только об окончательном употреблении; и что
все, чем сообща пользовались основатели первобытной церкви, --
как явствует из второй и третьей главы Деяний, -- всем этим они
владели исходя из того же отношения к собственности, которого
придерживались и до обращения; и что апостолы и после
нисхождения Святого Духа продолжали владеть земельными
поместьями в Иудее; и что обет жизни без собственности не
распространяется на те вещи, которые для жизни естественно
необходимы; и что когда Петр заявляет, будто оставил все, он не
имеет в виду материальную собственность; и что Адам имел и
власть и вещественное имущество; и что слуга, получающий от
хозяина плату, берет ее не во временное и не в окончательное
пользование; и что слова Exiit cui seminat, на которые
постоянно опираются минорнты и согласно которым меньшие братья
только пользуются тем, что им необходимо, но не выступают ни
распорядителями, ни собственниками этого, могут быть относимы
только к тем вещам, которые от пользования не терпят ущерба, в
то время как если бы в Exiit речь шла о предметах, потребляемых
единократно, положение оказалось бы абсурдным; что между
фактическим использованием и юридическим владением нет никакой
разницы, или если есть, то очень смутная; что любое право
человека, на основании которого осуществляется распределение
благ, подтверждено законами книги завета; что Христос в
качестве смертного человека с самой минуты своего зачатия был
владельцем всех богатств, какие есть на земле, а в качестве
сына Божия -- унаследовал от отца высшую власть надо всем; что
он являлся хозяином одежды, питания, денежных средств,
собираемых в форме взносов и пожертвований с верующих, а если
он и был беден, то не потому, что не располагал собственностью,
а потому, что не употреблял ее плодов, так как простое
юридическое владение, без взимания интереса, не обогащает того,
кто числится владельцем; и, наконец, даже в том случае, если в
Exiit действительно утверждается нечто иное, все равно
верховный римский понтифик в том, что имеет отношение к вере и
вопросам морали, имеет право пересматривать суждения своих
предшественников и даже защищать противоположную точку зрения.
После этой речи вскочил в запальчивости брат Иероним,
епископ Каффский, с бородою, трясущейся от яростного гнева,
хотя выступление, судя по всему, замышлялось как
примирительное. Он начал с рассуждения, которое показалось мне
нс вполне ясным. "Все, что я намерен выложить святому отцу,
вкупе с собою самим, говорящим все это, я не побоюсь хоть
сейчас поручить его компетенции, поскольку действительно считаю
Иоанна наместником Христовым и за это убеждение я пострадал,
томясь в плену у сарацин. Поэтому начну с примера, приводимого
одним великим доктором насчет диспута, который завязался
однажды среди неких монахов, на предмет: кто был отцом
Мельхиседека. О чем аббат Колес, будучи спрошен, стукнул себя
по голове и сказал: "Горе тебе, Копес, за то, что всегда
доискиваешься того, что Господь заказывает тебе искать, и не
ищешь того, что он приказывает". Так вот, из этого примера
явственно вытекает, что не следует сомневаться в том, что
Христос и Пресвятая Дева не имели никакой собственности, ни
раздельной, ни совокупной, и это настолько несомненно, что даже
несомненнее того, что Христос был в одно и то же время и богом
и человеком, хотя для меня и несомненно, что всякий отрицающий
первую очевидность станет затем отрицать и вторую!"
Каффа победоноспо огляделся, а Вильгельм возвел очи к
небу. Подозреваю, что силлогизм Иеронима показался ему
небезупречным, и я не стал бы спорить с этой оценкой; однако
еще более уязвимым представилось мне кипуче и бестолковое
выступление брата Иоанна Дальбены, который сказал, что тот, кто
доказывает что-то там насчет бедности Христа, доказывает только
то, что и так видно (или и так не видно) самому простому глазу,
в то время как при выяснении вопроса о его человечности или
божественности возникает такой фактор, как вера, и поэтому два
вышеуказанных понятия никак не могут быть уравнены; Иероним,
отвечая, проявил больше остроумия, чем его противник.
"Я так не думаю, дражайший собрат, -- сказал он, -- и мне,
наоборот, кажется справедливым как раз обратное утверждение,
потому что во всех евангелиях отмечается, что Христос был
человеком и ел и пил как человек, а в то же время через
посредство нагляднейших сотворенных Христом чудес доказывается,
что он был в такой же мере и богом, и все это прямо-таки
бросается в глаза!"
"Колдуны и