мном  доме
господина лекаря с  барышней,  он  готов  поручиться,  что  "Тихий  приют"
понравится достойным путникам, да, да! - его кухарка  славится  даже  и  в
Новой Столице, она раньше служила главной стряпухой самого дан-Каданги, о,
что вы, господин лекарь, как  вы  можете  сомневаться?..  да,  разумеется,
комната есть, чудесная комната, вы и  ваша  сестренка  будете  спать,  как
дома, не будь я Мукла Тощий, проходите, проходите,  нет,  не  сюда,  прошу
пожаловать на чистую половину...
   Я вручил ему золотой вперед, и у Муклы выросли  крылья.  Он  порхал  из
комнаты в кухню,  из  кухни  в  комнату,  покрикивал,  подгонял  прислугу,
крутился около стола, рассыпая прибаутки. При этом глаза у него были умные
и печальные, глаза человека, чье налаженное дело  затухает  из-за  гадких,
неприятных событий, каковые человек этот предвидел давно, но предотвратить
не в силах.
   Я поймал его за край передника и пригласил присесть. Налил кружку зля и
вручил еще один золотой. Не нужно так усердствовать, милый Мукла, я слышал
о тебе, как о достойном человеке. Выпей и устрой девочку спать.  Да  пусть
ей дадут  умыться.  Он  опрокинул  кружку  зеленоватой,  пахнущей  ягодами
жидкости, тихо и очень воспитанно поблагодарил и отошел от  стола.  Спустя
несколько минут пожилая благообразная  служанка  (а  может  быть,  супруга
Муклы?) увела Оллу наверх, я же вышел в общую столовую, присел за  стол  и
прислушался.
   Мукла недаром суетился. Мятеж,  словно  запруда,  перегородил  торговые
пути, остановив поток  путников.  В  зале,  рассчитанном  десятка  на  два
едоков, сидело человек шесть, да и с тех,  судя  по  невзрачной  одежонке,
навар намечался небольшой. Сидели они плотной  кучкой  и,  потягивая  эль,
вели неспешную беседу; видимо, компания подобралась  уже  несколько  часов
тому и, постояльцы успели перезнакомиться. На мое появление  отреагировали
вполне дружелюбно, нефритовая ящерка снова сыграла должную роль.  Короткие
приветствия, традиционные фразы, имена,  тост  за  знакомство,  осторожный
вопрос: вот, мол, загорбок ломит, так как тут быть?.. ах, великое спасибо,
от всей души!.. а ежели колика?.. о, благодарю, разумеется, позже! -  и  я
был признан своим и принят  в  беседу.  Впрочем,  говорить  мне  не  дали:
высокий купчик с синеватым лицом южанина только что вернулся с запада, где
мятеж набрал полную силу, и, чувствуя себя  центром  внимания,  распинался
вовсю. Мешать ему я не стал.
   А на заападе плоохо, от-чень нехоорошо на заападе;  купчик,  польщенный
общим интересом, заметно волновался, отчего характерное южное растягивание
усилилось до полного выпевания. Он  округлял  глаза  и  понижал  голос  до
таинственного шепота: Заамков целых и не осталось, всех, кто с цепями,  уж
вы, леекарь, не  обижайтесь,  извели  под  коорень...  И  тоорговаать  нет
никаакой моочи, страашно...
   Я слушал.  Купчик  вспоминал  подробности,  сыпал  именами,  названиями
замков, испепеленных полностью и частично, описывал расправы;  он  заметно
дрожал, вспоминая все это, ему, как и всякому порядочному  человеку,  было
не но себе, но и  остановиться  он  не  мог,  его  тянуло  рассказывать  и
рассказывать, как и всякого, вырвавшегося из крупной передряги. А товааар,
таак Веечный с  ниим,  с  товааром,  лаадно,  хоть  нооги  унес,  боольше,
браатья, я ниикуда не хоодок, поокуда зааваруха не коончится,  хооть  так,
хооть эдак.
   Слушатели супили брови, качали головами, переглядывались. Двое,  одетые
почище, скорее всего, бродячие переростки-школяры, посмеивались: ну,  этим
все трын-трава, что ни происходи -  была  бы  бутылка.  Пожилой  хуторянин
хмурился, ему было жаль не столько даже купца, сколько  товара,  и  он  не
считал нужным это скрывать. А я слушал и слушал. И все яснее  становилось,
что вилланское войско идет быстрее, чем я думал; оно  кружит  по  империи,
подчиняясь строгому плану, окольцовывая ее кругами, все более  сужающимися
вокруг Новой Столицы. Логика  кибера!  Они  давят  замки  поодиночке,  они
громят мелкие дружины, режут до последнего, а сеньоры еще не  поняли,  что
этот мятеж - необычен, они продолжают грызть друг дружку, а когда  поймут,
будет поздно. И значит мне, Ирруаху  дан-Гоххо,  нужно  спешить,  ой,  как
нужно спешить, нужно не жалеть бедного Буллу, чтобы догнать  это  воинство
до того дня, когда оно добьет последних сеньоров и возьмет столицу. Потому
что когда это случится, будет поздно: даже если я уберу  железяку,  страна
опрокинется  в  прошлое.  Вилланские  вожаки   не   слишком   искушены   в
политэкономии, понятие оброка для них нечто  отвлеченное.  Верхние  станут
нижними, нижние, как водится, верхними, все вернется на круги своя - и  за
все это можно будет благодарить нас, землян.
   Я расспросил купчика о дорогах. Мои карты в этих местах уже не годились
- кто ж думал, что меня занесет в такую даль? Дорогой друг ведь  понимает,
что мне не хочется подвергать сестру опасности? Нужно ли говорить  о  том,
как я опасаюсь озверевшего мужичья?  Нет,  дорогому  другу  все  ясно,  он
подробно и обстоятельно об®яснил... Да, и поостарайтесь,  сеньор  леекарь,
держааться подаальше от заападных меест, хотя вообще-то ныынче нигде  неет
таакого уж споокойствия. Я поблагодарил и откланялся.
   Еще часа полтора снизу в нашу с Оллой комнатку доносились голоса, потом
все стихло и только Мукла во  дворе  какое-то  время  вполголоса  распекал
некую Зорру за непотребство и беспутство, каковые никак не терпимы в столь
почтенном заведении, каким, хвала Вечному, является "Тихий  приют",  и  по
поводу коих невесть что подумает  сеньор  лекарь,  а  ведь  сеньор  лекарь
наверняка будет рассказывать своим почтенным друзьям о трактире Муклы,  и,
ежели мерзавке Зорре на это плевать, то  пускай  она  и  пеняет  на  себя,
потому как на ее место охотницу найти раз плюнуть,  а  позорить  заведение
Мукла никому не позволит. На  этом  месте  монолога  девушка  заплакала  в
голос, и  суровый  хозяин,  сменив  гнев  на  милость,  отпустил  бедняжку
переживать  разнос,  предупредив,  однако,  что  такое  поведение   больше
спускать не намерен и чтобы Зорра не обижалась, потому как надзор  за  нею
впредь будет особый.
   Полоска света под нашим  окном  потускнелая  в  большой  зале  погасили
свечи, оставив лишь два-три светильника для запоздалых путников. Такой  же
светильник стоял и у меня в изголовье: не гнилушечник какой-нибудь, однако
и не шандал со свечами.
   Комната выглядела  чистенько  и  уютно,  простыни  были  свежи  и  даже
несколько голубоваты: Мукла и впрямь поставил дело неплохо, сеньор лекарь,
во всяком  случае,  охотно  порекомендовал  бы  "Тихий  приют"  друзьям  и
знакомым, имей он на этой планете таковых.  Как  ни  странно,  не  было  и
клопов; от трав, подвешенных к потолку, исходил пряный,  слегка  приторный
аромат,  в  ногах  постели   свернулось   пушистое   одеяло.   Я   погасил
светильник...
   Сколько я проспал - не знаю, скорее всего, не очень долго. Прислушался.
Во дворе фыркали кони.  Видимо,  Мукла  дождался-таки  запоздалых  гостей.
Снизу доносились негромкие голоса, судя по всему, сговаривались  о  плате.
Все в порядке. Но снова, как и тогда,  на  подходе  к  Козлиной  Грязи,  я
почувствовал неладное. То ли голоса звучали уж слишком глухо, то  ли  кони
фыркали слишком громко...
   Да,  именно  фырканье!  Я  подошел  к  окну  и,   стараясь   не   очень
высовываться, выглянул. Кони топтались посреди  двора,  около  распахнутых
настежь ворот. Вот так вот. Интересные путники.  Добрались  до  постоя,  а
лошадей расседлывать не спешат. Проездом,  возможно?  Но  ворота,  ворота:
Мукла не мог не запереть их, впустив проезжих. Ну на куски меня режьте, не
мог! Это  ж  какой  урон  по  заведению,  если  владелец  не  заботится  о
сохранности достояния гостей?.. так что очень нечисто, очень...
   Заскрипела лестница, кто-то сдавленно охнул, поперхнулся. Опять тишина.
Осторожные шаги, с пятки  на  носок,  вперекат.  То,  что  происходило  за
дверью, нравилось мне  все  меньше...  Я  уже  натянул  штаны,  зашнуровал
рубаху. Страшно не было. Их там, судя по шагам, человек пять. Еще один  во
дворе, при лошадях, но этот не  в  счет,  окно  слишком  высоко.  Пять  не
десять, справлюсь. Почему-то вспомнилась Кашада... впрочем, нет, не Кашада
- это была Хийно-Но-Айта: вопящая толпа, мелькающее в воздухе дреколье,  и
Энди,  совершенно  спокойный,  вертится  на  одной  ноге,  как  заправская
балерина, а от него отлетают, ухая, ублюдки  в  синих  тогах  полноправных
граждан. Позже, на разборе полетов, Энди хвалили, а он сидел, потупив взор
и скромно умалчивая, у кого собезьянничал приемчик. Правда, потом выставил
дюжину "шампани", каковую мы и употребили в  компании  Серегиных  девочек.
Воспоминание было настолько острым, что сладко  запыли  костяшки  пальцев.
Эх, если бы не Олла...
   В дверь постучали. Негромко, вполне деликатно. "Кто там? - спросил я. -
Вы, дорогой Мукла? Но, милейший, я сплю, и  сестра  спит,  неужели  нельзя
подождать до утра?" Голос Муклы звучал напряженно, рядом с  ним  дышали  -
правда, очень тихо, но совсем не дышать эти ребята все-таки  не  могли,  а
различить дыхание в ОСО умеет и приготовишка. "Мукла, нельзя ли до завтра?
Я уплатил  вперед  и  вправе  надеяться,  что  смогу  отдохнуть".  Тишина.
Короткая возня. И тихий, достаточно спокойный  голос:  "Открывай,  лекарь,
разговор есть. Лучше сам открой, тебе же дешевле обойдется". Тут на  дверь
нажали, и она чуть подалась, хотя засов и выдержал первый толчок.
   По натуре я достаточно уступчив и, уж конечно, не скуп. Но когда  среди
ночи неведомые люди мешают  спать,  да  еще  и  ломятся  в  двери,  трудно
выдержать даже святому. А я все-таки не святой. "Пшли вон, тхе вонючие!" -
сказал  я  двери,  не  громче,  чем  мой  невидимый  собеседник.  В  ответ
выругались. На жаргоне местной шпаны "тхе" - это очень нехорошо, за  такое
полагается резать. Негромкий  шепот.  За  дверью  совещались.  И  -  удар.
Откровенный, уже не скрываемый. Краем глаза я  увидел,  как  вскинулась  и
замерла на кровати Олла, в ее глазах снова был страх и тоскливая пустота.
   По двери били все сильнее, щеколда  прыгала,  скрипела,  петли  заметно
отходили от филенки. Вот так, значит? Золота хотите, ребятки? Ну-ну.
   Еще полдесятка ударов - и дверь  слетит  с  петель,  эта  ночная  мразь
ворвется в комнату и напугает Оллу. Вообще-то, странно,  подумал  я,  если
Мукла об®яснил им, что здесь проживает лекарь с Запада, то парни должны бы
призадуматься. Нам,  посвященным,  нельзя  причинять  людям  боль,  Вечным
заповедано, но уж если приходится... Словом, одно  из  двух:  либо  ребята
очень глупы, что маловероятно при их ремесле, либо тоже  кое-что  умеют  и
прут, очертя голову,  надеясь,  что  пятеро,  умеющих  немножко,  все-таки
больше, чем один, умеющий хорошо. Смелые надежды, скажем прямо.
   Дверь подалась еще сильнее. Треснуло. Появилась щель. Сзади  вскрикнула
Олла, и это было последней каплей. Я размял пальцы, откинул засов и сделал
"мельницу".
   И все. Даже скорее, чем я думал. Они кинулись все разом -  и  это  была
серьезная ошибка, потому что "мельница", собственно, и рассчитана на много
людей и мало места. Кроме того, я тоже слегка  ошибся:  сработано  было  в
расчете на пятерых, а парней  оказалось  четверо.  Я  уложил  пострадавших
рядком, ноги прямо, руки на груди, полюбовался натюрмортом  и  выглянул  в
коридор.
   На полу напротив дверей  дрожал  Мукла,  левый  глаз  его  покраснел  и
слезился. Но лестнице простучали шаги. Последний из ночных гостей  оставил
лошадей и решил проверить, отчего затихла возня. Вкратце  раз®яснив  парню
ситуацию, я воссоединил обвисшее тело с дружками и повернулся к Мукле.
   Дожидаться вопросов толстяк не стал.  Это  не  грабители,  все  местные
грабители Муклу уважают, он их, простите, подкармливает, так  что  грабить
"Тихий приют" никому и в голову не придет. Залетные?  Ну  что  вы,  сеньор
лекарь, какие там залетные, они ж все повязаны, все заодно, кому ж охота с
Оррой Косым и Убивцем Дуддо дело иметь? Нет, это не наши,  это  вообще  не
"хваталы", это люди опасные, очень опасные и очень умелые:  они  тут  всех
без звука повязали, а потом сразу и  спросили:  где  лекарь  с  девчонкой?
Да-да, с девчонкой. Уж вы  не  взыщите,  сньор  лекарь,  такое  у  меня  в
заведении, почитай, впервые, не гневайтесь, а я вам за такое  беспокойство
неустойку, как положено, хоть бы и вполплаты за постой, а?
   Я встряхнул его за шкирку и он умолк, преданно поглядывая снизу вверх.
   - Повтори-ка, кого они искали?
   - Да кого ж, как не вас? - Мукла, похоже, обиделся. -  Что  же,  я  вам
врать  стану?  Не  золото,  не  серебро;  сразу  спросили:  где  лекарь  с
девчонкой?
   Он еще что-то бормотал, но я уже не слушал. Оччен® интересно. Весьма  и
весьма. Значит, не просто богатенького путника ребятки искали?  А  кому  ж
это так запонадобился лекарь  Ирруах  дан-Гоххо,  у  которого  не  то  что
врагов, а и знакомцев-то нет? Ладно. Выясним. Пока что понятно одно: здесь
задерживаться не стоит. До утра перекемарим, но ни часом больше.
   Я дернул веревку на пухлых  запястьях,  она  лопнула,  Мукла  пошевелил
пальцами, встал, боязливо покосился на нешумно  лежащие  тела  и  спросил,
позволю ли я пойти развязать остальных гостей. "Отчего ж нет",  -  ответил
я, и толстяк едва ли не на  цыпочках,  постоянно  оглядываясь  и  выполнят
нечто, похожее на книксен,  спустился  вниз.  Минут  через  десять  оттуда
донеслись  голоса,  сквозь  которые  пробивалось  восторженное  кудахтанье
Муклы. Рождалась баллада о подвигах Ирруаха...
   Пока  внизу  взвизгивали  и  подвывали,  я  коротко  допросил  лежащих.
Приводил в себя, задавал пару вопросов  и  снова  успокаивал.  Безуспешно.
"Наняли", - и точка. Конечно, можно было принять экстренные меры и  ребята
раскололись бы. Но такие штуки в ОСО делают, только  если  угроза  реальна
для задания. Ради себя пытать некорректно. В общем, ничего я не  узнал.  И
вдобавок - еще хуже: какая-то из отдыхающих образин сумела все же  угодить
по руке, да не просто по руке, а по браслету за  мгновение  до  того,  как
попала под жернова "мельницы". И не просто по браслету, а по  единственной
уязвимой детали: камню-кристаллу. А ко всему еще и какой-то гадостью вроде
кастета.
   Простите, вам никогда не приходилось выключать бешеных  киберов  голыми
руками? Да еще и без всякой связи?
   Но я не успел  загрустить  всерьез.  Потому  что  подошла  Олла,  легко
подошла, совсем-совсем неслышно, прижалась ко мне всем телом, как  еще  ни
разу не делала. Я погладил ее по голове. И она сказала:
   - Амаэлло ле, бинни...
   Господи! Кажется, я все же сумел не завопить. Или завопил, но сам  себя
не услышал. Заговорила! Я целовал ее - в щеки, в нос, в лоб,  я  подхватил
ее на руки и закружил по комнате; я шептал что-то, захлебывался,  прижимал
худенькое тельце все крепче и просил: "Ну скажи  еще,  скажи...",  а  Олла
смотрела, и улыбалась, и молчала, как обычно. Но я же  слышал,  слышал  ее
голос!
   Амаэлло ле, бинни. Я люблю тебя, брат. Нет, не совсем так.
   Брат по-здешнему - "бин". А "бинни" - братик.



        ДОКУМЕНТАЦИЯ - IV. АРХИВ ОСО (оригинал)

   Первый - Второму
   Прошу незамедлительно дать подробный отчет о деятельности Лекаря.  Срок
исполнения: трое суток.

   Второй - Первому
   В ответ на Ваш запрос сообщаю:  квалификация  Лекаря  как  оперативного
работника сомнений не вызывает. Располагая  неограниченными  полномочиями.
Лекарь имеет право также и на  действия,  неоговоренные  инструкцией,  как
равно и на индивидуальный график сеансов связи. В силу чего сводный  отчет
представить будет возможно по выполнении им задания.

   Второй - Лекарю
   Немедленно  информируйте  о  причине  невыхода  на   связь.   Повторяю:
немедленно информируйте о причине невыхода па связь. Повторяю:  немедленно
информируйте...


   Вот и все. Нет больше лекаря Ирруаха. И девочки Оллы тоже нет.  Глубоко
в сумке, на самом дне, прячется нефритовая ящерка. В  хорошие  руки  отдан
конек Буллу, отдан почти даром, с тележкой в  придачу.  За  солнцем  вслед
едем мы на средней руки лошадках, вольный менестрель с  мальчишкой-слугой.
Так лучше: если я кому-то нужен, пусть ищет.  Уже  восемь  дней  прошло  с
хмурого предрассветного часа, когда покинули мы "Тихий приют".  У  меня  -
задание и в придачу голые руки. А возвращаться к  модулю  нет  времени  и,
значит, нет права. Серега потянет, он мне верит.
   Уже три дня, как закончился лес, а вместе с  ним  -  хутора  и  пасеки.
Потянулись деревни, нищие и разоренные.  Густо  желтеют  поля,  их  некому
убирать: все мужики ушли к Багряному. Все чаще и чаще попадаются сожженные
остовы усадеб, руины замков. Сажа еще свежая. И люди висят на деревьях,  и
псы треплют в пыли обрывки тел. Пепел и кровь шлейфом тянутся  за  войском
Багряного, от развалин к развалинам, от деревни к  деревне.  Власти  здесь
нет. Ничего нет. Мятеж...
   Мы едем и болтаем. Вернее, болтаю я, стараюсь разговорить мальчишку.  А
в ответ: "Я люблю  тебя,  братик..."  и  очень  редко  что-нибудь  другое.
Несложное. Вода. Небо. Солнце. Но все равно я смеюсь во  все  горло.  Олла
учится говорить!
   Нас никто не трогает: что взять с  менестреля,  кроме  драной  виолы  и
песен? А кому теперь нужны песни, особенно здесь? Народ,  что  остался  на
месте, притихший, непевучий; вилланы, правда, ходят, задрав нос, но и  они
не так уж спокойны: разные слухи  ползут  по  краю,  тревожные  слухи,  не
знаешь, чему и верить.
   А вчера, около полудня, на перекрестке  дорог  мы  надолго  застряли  в
скопище  повозок,  телег,  заморенных  пешеходов,  спешившихся  всадников.
Перерезав  дорогу,  шла  конница,  шла,  вздымая   мелкую   пыль,   бряцая
стременами; молча шла, торжественно. Лиц  не  было  видно  под  опущенными
забралами и только плащи слегка колыхались в такт мерному  конскому  шагу.
Фиолетовые плащи с белыми и золотыми языками пламени. И  фиолетовое  знамя
реяло над бесконечной коленной.
   - О Вечный... - тихо проговорил кто-то, прижатый толпой к моему  плечу.
- Это же Братство! Они покинули Юг... Что ж будет теперь-то?
   Трудно вздохнул, почти всхлипнул.
   А конница шла...



        7

   Как основания гор, тяжелы колонны храма Вечности.  Из  зеленого  камня,
запятнанного темно-синими разводами, высечены они и доставлены на покорных
рабских спинах в столицу, доставлены целиком, не распиленные для легкости.
Такой же камень лег в основание алтарного зала, где над  бронзовой  чашей,
хранящей священный огонь, тонкие цепи поддерживают великую корону Империи.
И черно-золотые шторы  неподвижными  складками  укрывают  стены.  Там,  на
зеленоватом мраморе, раз  в  поколение  появляются  письмена,  открывающие
судьбы живущих. Но лишь высшим  из  верховных  служителей,  никому  более,
дозволено читать тайные знаки. И строго  заповедано  раскрывать  их  смысл
непосвященным, хотя бы и наивысочайшим.
   Пока стоит Храм, не погибнет Империя. Пока посвященные  блюдут  обряды,
не рухнет Храм. Ибо от века здесь - любимая обитель  Вечного.  И  накрепко
закрыт сюда вход простолюдинам. Не для черни ровные скамьи вдоль стен.  Не
для нее глубокие, загадочно мерцающие ниши исповедален. Этот Храм  -  Храм
знати. Сюда приходят высочайшие поклониться  надгробиям  предков.  Недаром
только лишь здесь, ни в коем случае не в ином месте, дозволено  императору
принимать шамаш-шур.
   Даже среди  познавших  все  науки  не  сразу  найдешь  такого,  который
ответит, что означает это слово, странное и непривычное  для  олуха.  Лишь
хранители  алтаря  об®яснят:  "шамаш"  -  суть  "величие",  в  переводе  с
древнего, почти  забытого  языка;  "шур"  -  "клятва".  Или,  как  уверяет
достопочтенный Ваа в своем "Толкователе", скорее - "обет". Но про  догадки
Ваа ответит лишь молодой служитель, и то - не всякий, и то - шепотом  и  с
оглядкой; всем памятна горестная судьба собирателя слов.
   Велика