Александр Бушков. Легенды грустный плен


                  Повесть в рассказах


Файл с книжной полки Несененко Алексея 
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/



                                     "Древние мифы из®яснял, 
                                     должно не затем, чтобы 
                                     мастерить из них новые, 
                                     но дабы корень простых 
                                     и натуральных свойств в
                                     них открывать".

                                             М. В. Ломоносов

        ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ПУТИ

   Человек бежал быстро и размеренно, захватывая полной
грудью порции воздуха и выдыхал каждый раз одновременно с
рывком правой ноги вперед - наработанный за годы ритм бега
опытного охотника. Пятна крови и следы говорили о том, что
олень невозвратно теряет силы, выложился вконец и скоро
рухнет там, впереди, где зелень и буйноцветье саванны
сливаются с Великим Синим Ясным Небом. У этих людей
существовало множество слов для обозначения оттенков и
состояния неба в разное время суток, разную погоду, даже в
разные времена года. Но Великим оно было всегда, оно
изначально нависало над миром, над живым и неживым, оно
светилось ночью мириадами Высоких Костров, оно гневалось
молниями и насылало чудовищ.
   Слева, совсем неподалеку, меланхолично перетирают зубами
траву пять мамонтов, Косматые громада спокойны - они, верно,
заключили, что путь охотника пролегает мимо. Да и не опасны
им одинокие охотники.
   Человек бежал по саванне неподалеку от побережья океана,
который лишь через десять тысяч лет приобретет право
именоваться Северным Ледовитым. Пока для этого
просто-напросто нет оснований - льда нет и в помине, климат
мягок и приятен, носороги чувствуют себя прекрасно. Человек
тоже. Разумеется, с учетом неизбежных опасностей,
подстерегающих на земле и являющихся с неба.
   Резные шарики и подвески костяного ожерелья барабанят по
выпуклой груди. Рука сжимает легкое, удобное копье, мир
прост и незатейлив, цель ясна. Медь, что пойдет на
шумерские и вавилонские мечи, еще покоится глубоко в недрах
земли. На всей планете нет ни одного металлического
предмета собственного производства.
   Впереди - небольшая рощица, островок посреди саванны,
взгляд не в состоянии пронизать ее насквозь, и охотник резко
забирает влево, заранее отводя назад копье для возможного
удара - бывает, раненый зверь в приступе яростного отчаяния
выбирает такие вот уголки для последнего боя. Всякое
случается, примеров хватало.
   Все его чувства обострены, он привык к охотничьим
неожиданностям и потому даже не вздрагивает, увидев перед
собой вместо раз®яренного оленя - людей. Предположим, не
совсем таких же. Но людей, несомненно. Двоих.
   Он стоят, изготовив копье, левая рука готова выдернуть из
ножен костяной кинжал. Глаза охотника, мастера по чтению
звериных следов, различающего не один десяток оттенков в
красках неба, вбирают детали и частности, как сухой песок -
воду.
   Их двое, они ниже и тоньше и, судя по особенности лиц,
принадлежат к чужому, неизвестному племени. То, что на них
надето, цветное, яркое, блестящее, непонятно из чего
сделано; и вовсе уж странным кажется рядом с ними что-то
прозрачное, сверкающее, чудных форм, блестит что-то
серебристо-витое, что-то вытянуто в обе стороны от
стрекозиного тела - то ли гигантская птица из застывшего
льда, то ли замороженный и оттого ставший видимым вихрь.
Почему-то это навевает мысли о полете.
   Но не оно, сверкающее, самое важное. Главное, охотник не
видит опасности. Эти двое не выглядят серьезными
противниками - он может справиться с ними голыми руками. У
них и возле нет ничего похожего на оружие - один держит в
руке что-то короткое, маленькое, блестящее, но оно короче
кинжала, совсем неопасное и несерьезное. Даже на
метательное оружие не похоже - чужой держит его, просунув
указательный палец в середину, так не держат метательный
камень. И лица спокойные, не злые.
   Собственно, долго раздумывать не над чем. Все ясно.
Опасности нет. Саванна не принадлежит никому в отдельности,
и всякий, откуда бы он ни явился и куда бы ни шел, вправе
иметь свою тропу. У охотника и его соплеменников нет
привычки набрасываться на не выказывающего враждебности
чужого только потому, что он чужой. Убивать людей следует
лишь защищаясь.
   Поэтому охотник выпускает копье, повиснувшее на запястье,
на ремешке. Показывает тем двум раскрытые ладони, дает
понять, что на беззлобность он отвечает тем же, не видя
причин для схватки. Откуда бы они ни явились и какими бы
странными ни были их предметы - видно, что они все поняли.
На этом их пути должны разминуться. Достаточно того, что
обе стороны уважают чужую тропу и показали это. Так что
каждый идет своей дорогой.
   Свежий след зовет, зовет долг, и охотник, отодвинувшись,
бочком-бочком, вновь переходит на размеренный бег. Ощутив
мимолетный прилив любопытства, он все же оборачивается - как
раз вовремя, чтобы увидеть бесшумно взмывающую ледяную птицу
в синеве. Он не собирается об этом думать - мир необозрим и
в нем всегда можно увидеть то, чего никогда не видел прежде,
вереницы странных предметов и явлений не имеют конца, и,
если уделять им время а мысли, того и другого не останется
на выполнение долга перед племенем. А его долг - добывать
мясо для сородичей. Так что по возвращении все уместится в
несколько коротких фраз. А может, эта встреча и не
заслуживает упоминания. Лучше уделить внимание небу - его
цвет изменился.
   Бугорок впереди растет и принимает форму уткнувшегося
мордой в землю оленя - ветвисторогого, жирного, достойной
добычи. Настиг, наконец!
   Умирающий зверь способен на все, предосторожности
нелишни. Охотник издали метнул костяной кинжал, но туша не
шевельнулась - олень мертв, и охотник подошел уже
безбоязненно, выдернул кинжал из загривка, испустил короткий
победный клич и сноровисто, неторопливо стал разделывать
тушу. Передохнуть он себе не позволил.
   Жаль, что не унести все одному, половина мяса достанется
зверью, да что тут поделать, если после нападения на стадо
охотники разделились, каждый погнал свою жертву. Добыча все
равно будет неплоха, если каждый из трех его спутников
принесет столько же. В любом случае свою славу он не
уронил, а это очень важно.
   Стоя на коленях, перетягивая сыромятным ремнем туго
свернутую в трубку шкуру, он почуял опасность. Жизнь
научила его остро чуять опасность заранее. Но на сей раз
это был не зверь. К зверю опасность отношения не имела.
Что-то другое. Потому что свист, клекот, рев приближаются,
наплывают словно бы сверху. И Великое Ясное Синее Небо уже
запятнано черным грузным облаком!
   Он так и остался на коленях, слабость разлилась по телу,
к кончики пальцев бессильно скользнули по древку копья.
Теплилась надежда, что все обойдется, но рассудок
безжалостно свидетельствовал: приближается самое страшное
чудовище на свете, страшнее тигров, носорогов и вовсе уж
редко встречавшихся ящеров, - Небесный Змей, Владыка Высот.
Бессмысленно бежать, бессильно оружие. Спасения нет.
   Грохот, рев и вой были сильнее шипения тысячи змей.
Темное бесформенное тело быстро приближалось, заслонив
солнце, густая тень упала на травы, на оцепеневшего в
смертельном ужасе человека, черный хобот бешено вертелся,
пританцовывал на возвышенностях, окруженный желтоватым
сиянием и огненными шарами, хлестал по земле, поднимая тучи
пыли и вороха вырванного с корнем кустарника. Зверь искал
пищи. Рык чудовища подминал, уничтожил крохотную живую
песчинку.
   Подхваченная щупальцем небольшая антилопа взлетела и,
кружась, скрылась в облаке. В лицо охотнику летели пыль и
трава, огненные вспышки слепили, странное потрескивание
подняло волосы дыбом, ветер вот-вот должен был сшибить с ног
и швырнуть в пасть чудовища. Не было мыслей, не было
чувств, не было побуждений - только страх и липкое, холодное
сознание смерти. Мир исчезал вместе с ним, растворялся, гас.
   И он не сразу понял, а сообразив, долго не мог поверить,
втолковать самому себе, что вокруг него уже не кружит
перемешанная с травой пыль, что рев и вой слабеют, затухая,
а солнце вновь жарко касается лица.
   Смерч стремительно удалялся к горизонту, потускнел блеск
шаровых молний, стих грохот, похожий на шипение тысячи змей.
   Там и сям вокруг чернели пятна и полосы взрыхленной
земли: в воздухе стоял свежий грозовой запах.
   Охотник выпрямился во весь рост, его пошатывало, бросало
то в жар, то в холод, прошибла испарина, зубы клацали. С
сумасшедшей радостью он вновь вбирай запахи и краски мира.
Дрожь не унималась, и тогда он неверными пальцами рванул с
пояса кинжал, вскользь черкнул себя по боку и зашипел сквозь
зубы от горячей боли.
   Это помогло, отвлекло тело. Длинная царапина саднила,
кровь поползла по коже. Боль помогала вернуть спокойствие
телу и душе.
   Все как рассказывали старики: чудовище, что таится
неизвестно в каком логове и время от времени проносится над
землей в ореоле огня и грохота, пожирает и убивает животных
и людей. Его мысли и намерения предугадать невозможно - как
любой зверь, оно способно пройти и мимо застывшей в ужасе
добычи. Значит, чудовище было уже почти сытым и оттого
удовольствовалось антилопой.
   Охотник снял крышечку с сосуда из оленьего рога и
тщательно замазал царапину на ребрах пряно пахнущей травяной
пастой. Кровь почти сразу же перестала сочиться. Знахари
племени умели приготовлять много снадобий самого разного
предназначения. Потом он тщательно отер пальцы и смазал
лицо пастой из другого сосуда, придававшей силы, прогонявшей
тревога. И взвалил на плечи мастерски спутанные ремнями
куски свежего мяса, пристроил на лоб лямку, облегчавшую
переноску груза.
   Подобрал копье и тронулся в неблизкий путь, шагая быстро
и размеренно. Пережитый ужас понемногу вымывался из памяти,
таял. Жизнь была слишком сурова, слишком много опасностей
существовало вокруг, так что для долгих переживаний не
оставалось, места.
   Рассказать о встрече с Небесным Змеем, разумеется,
предстоит со всеми подробностями - так полагалось по давним
обычаям сохранения и приумножения знаний и опыта,
предназначенных для борьбы за жизнь. Что касается тех двух
странных и их ледяной птицы - о, них он уже забыл насовсем.
Такие мелочи не имели никакого значения по сравнению с
летучим чудовищем. Небесным Змеем.
   Хорошо бы его убить, подумал охотник. Любое живое
существо, любого зверя; как бы страшен и велик он ни был,
можно убить, нужно только изучить его повадки и уязвимые
места. Не может быть, чтобы и у Небесного Змея не нашлось
уязвимых мест. Может быть, кому-то и повезет. Хорошо бы,
повезло ему. И дальше он думал только об этом.

        НАСЛЕДСТВО ПОЛУБОГА

                                  Он, ожидая смерти, жил,
                                  И умер в ожиданье жизни...
                                                Т. Корбьер

   Свершилось. Неожиданно рано. Александр, когда-то сын
царя Филиппа, а теперь, согласно уверениям его самого
(верить в которые признано государственной необходимостью) -
сын Аполлона и, следовательно, полубог, неистовый младенец,
позабывший в походах Македонию, человек, впервые в земной
истории попытавшийся создать мировую империю, созидатель и
разрушитель, - тридцати лет от роду ушел из этого мира
навсегда. Без сомнения, для приближенных и окружающих это
было громом с ясного неба, но ошеломление в таких случаях не
столь уж продолжительно - оно очень быстро улетучивается,
едва подступает соям вопросов и проблем, с которыми нужно
расправиться незамедлительно, - иначе они расправятся с
тобой.
   И по воде пошли круги от неожиданного камня...

                    Элогий (1) первый

   Луна над Вавилоном, желтая и грузная, тащится среди
звезд, брюхатая, с заметным усилием, она ничуть не похожа на
серебристую македонскую луну. Впрочем, Птолемей Лаг, друг и
ближайший соратник Ушедшего, начал уже забывать, как
выглядит Луна над ночными македонскими горами. Как и все
остальные. Слишком много пройдено, слишком огромны
пространства, с которыми познакомились выходцы из маленькой
горной страны. Слишком велика созданная империя. Поэтому
никто из оставшихся не собирается выполнять волю Александра
и расширять империю далее. Задача более реалистична -
управиться с тем, что уже завоевано. А вернее, если совсем
откровенно: как все это разделить. Разделить - это слово
еще не произнесено, но оно неминуемо должно прозвучать,
выводя из тупика. Все этого ждут, и никто не решается
произнести его первым. Никто из тех, кто сейчас не спит,
охваченный мучительными раздумьями. Они не знают, что
первым произнести это слово решился Птолемей Лаг. Вот
только что решился, наконец верное, в такие минуты седеют.
Вполне вероятно. Только не он. Он просто решился первым
разрубить узел. И чтобы избавиться от тягостной
неопределенности. И потому, что слишком хорошо знает мысли
и побуждения всех остальных.
   Старый македонский обычай, согласно которому наследника
престола утверждает войсковое собрание, сподвижникам
Ушедшего кажется теперь устаревшим патриархальным
установлением полузабытой родины. За время походов они
познакомились с другими методами наследования. Ни ребенок
Александре, что должен появиться на свет месяца через
четыре, ни его мать Роксана не станут людьми, которым можно
добровольно отдать богатое наследство. Какое отношение,
если поразмыслить, имеют эта женщина и нерожденный ребенок к
тяжким трудам по созданию империи? Поле принадлежит тому,
кто старательно возделывал его. Поэтому Птолемей предложит
завтра утром... нет, слово "разделить" так и не будет
произнесено. Всего лишь расчленить империю на сатрапии и
передать сатрапии в управление военачальникам.
   Конечно же, он прекрасно понимает, что пройдет совсем
немного времени, и управители об®явят себя владыками. Что
вслед за этим их войска ринутся друг на друга и неминуемо
завяжется долгая кровеобильная неразбериха, в которой в
первую очередь погибнут никому уже не нужные и опасные
родные и наследники Александра. Что из того? Приличия
будут соблюдены, тайные помыслы удовлетворены, и главное -
сохранена видимость благопристойности. Остальное - дело
судьбы, на которую и ложится вся вина за будущую кровь...
   Что касается его самого, он должен получить Египет,
страну богатую и, что важнее, в силу географического
положения более неприступную, чем, например, Фракия или
Великая Фригия. Страну великих пирамид. Кроме холодного
расчета, теплится в глубине души чисто детское желание
владеть этими неподвластными времени громадами,
символизирующими величие государства. Итак, Египет.
   И никаких попыток безгранично расширять будущее царство.
Птолемей не без основания уверен: сейчас, наверное, он -
единственный, кто понимает, что империя - штука
недолговечная. Остальные еще не очнулись от внушавшегося
долгие годы Александром наваждения - мечты о власти над
миром. Что ж, тем лучше. Пока будут кипеть бессмысленные
страсти и схватки за власть над распадающейся империей, он
будет создавать Египет, каким хочет его видеть. Когда
другие спохватятся, будет поздно. Отказ от власти над мирам
вовсе не означает, что Египет замкнется в своих границах,
как черепаха в панцире.
   Итак, путь начертан, и с этой минуты по нему пройдет
Птолемей Лаг, основатель династии Лагидов, Птолемей I Сотер
- "спаситель", получивший впоследствии от египтян этот титул
за избавления их от Александрова наместника. Начнет путь
предок Клеопатры, будущий покровитель наук и искусств,
которому суждено превратить свою столицу в культурный центр
эллинского мира, автор наиболее об®ективных воспоминаний об
Александре. Это - в будущем. Самый осторожный,
изворотливый и трезво мыслящий из приближенных Александра?
Это в прошлом. А сейчас, в настоящем, в коротком отрезке
неопределенности...
   Сейчас это умный человек, которому горько. Он наметил и
до мелочей продумал все, что скажет завтра, так что теперь
можно подумать и о своем, но лучше не думать... Хорошо бы
забыть навсегда о том, как друг юношеских лет, чем больше
было пройдено и отвоевано, становился все более
величественным, непогрешимым и жестоким, по пьяному капризу
или из холодного расчета (именуемого льстецами - о,
разумеется! - государственным умом) уничтожал былых
товарищей и казнил десятками македонских ветеранов, вся вина
которых заключалась лишь в том, что они устали шагать или
протестовали против тиранических замашек. О том, как все
более чужим Александр становился родине и в конце концов
отрекся от отца, провозгласив своим отцом Аполлона. Неужели
за власть над миром обязательно надо платить такую цену?
Тем более, что власть над миром так и не обретена? Неужели
он не понимал, что его жизнь давно превратилась в тупое,
бессмысленное движение вперед - и только? Может быть, он
давно перестал понимать, ради чего шагает, но остановиться
уже не мог? Его беды и поражения - беды и поражения его
сподвижников. - Неужели вся жизнь Птолемея - лишь ради
того, чтобы прийти к власти над Египтом? И только? Для
того живет человек?
   Вопросов столько, что готова лопнуть голова, но инстинкт
самосохранения останавливает поток опасных мыслей. Вино,
булькая, наполняет тяжелую золотую чашу. К чему раздумье
над загадочным путем чужой жизни, если ты не собираешься его
повторять?
   Пора посылать людей к верным войскам.

                     Элогий второй

   Возвращение домой всегда приятно, особенно если ты долго
трудился вдали от родины для ее блага и знаешь, что оправдал
надежды. Завтра они с чистой совестью и со знанием
исполненного долга могут тронуться в путь, к городу Ромула
на семи холмах. Нужно еще выбрать дорогу - поговорка о том,
что все дорога ведут в Рим, появится значительно позже.
   Вот и все, Марк Сервилий, Юний Регули Гней Себурй Марон.
Предстоит сбросить опостылевшие личины купцов, которые
вынуждены терпеть досадные тяготы бродячей военной жизни,
где каждую минуту можно нарваться на грубые насмешки, а то и
оскорбление действием. Достойно ответить нельзя, не выходя
из роли. Только несколько человек там, на семи холмах,
знают, куда исчезли из Рима несколько лет назад трое
квиритов - полноправных римских граждан, патрициев,
прошедших не только военную подготовку - они досконально
изучили и эллинскую литературу (своей, латинской, пока почта
нет).
   Даже родным преподнесли полуправду. Потому что ставки
слишком велики. Народное собрание Рима собирается все реже
и реже. Оно - пережиток прошлого: чрезвычайно громоздко,
магистратов избирают всего на год, так что те не успевают
приобрести должный опыт в государственных делах и влияние.
Сенат, оплот аристократии, формально числящийся
совещательным учреждением при магистратах, фактически держит
в руках все. Планы на будущее в том числе. А суть этих
планов, какими бы утопическими они ни казались, - сделать
мир римским. Учиться искусству создания мировой империи
есть у кого, поэтому Македонец находился под прицелом зорких
глаз последние несколько лет. Вплоть до своей глупой
смерти.
   - Будет давка, конечно?
   - Непременно, - согласно кивает Марк Сервилий. - Слишком
много загребущих рук вокруг пустого трона. Вряд ли
интересно наблюдать, как они рвут друг другу глотки. Мы
узнали достаточно.
   Официально среди них нет старшего, все равны, но Марк все
равно держит себя, как старший. Гней Себурий Марон не
возражает, он в глубине души согласен, что в любом деле
необходимы четкие (пусть в иных случаях неписаные)
разделения по субординации. Разделение, помимо всего
прочего, снимает с младших изрядную долю моральной
ответственности. А каждый умный человек должен стремиться к
меньшей ответственности, полагает Гней. В общем-то согласен
с разделением по старшинству и Юний Регул, самый младший по
возрасту, кстати. Хотя причины другие - он просто так
привык. Мир таков, каков он есть. Вот только эта пухлая
Луна над Вавилоном... Что же,