Пики-одиночки  колоссальной  высоты.
Чуть пониже шла гряда талантов. Когда мы обработали архивные данные за два
века, оказалось, что высота пиков гениальности  понизилась.  Это,  кстати,
стало  сто  лет  назад  одной  из  причин  для   утверждения,   что   роль
коллективного мышления в науке возрастает.
     Все,  конечно,  не  так  просто,  Леонид  Афанасьевич,  как   я   это
рассказываю.  Исследование  очень  сложно,  и  до  сих  пор   нет   полной
уверенности  в  результате.  А  результат  такой:  человечество  перестало
эволюционировать как разумный вид. Что говорит об этом фантастика,  Леонид
Афанасьевич?
     Я промолчал. Вопрос был риторическим, Борзов и  не  ждал  ответа.  Он
влез в кокон наблюдателя, опустил  колпак,  став  на  время  чем-то  вроде
придатка  к  обсерваторскому  компьютеру.  Я  машинально  отметил,  что  в
фантастике системы "человек - компьютер" были  начисто  отработаны  еще  в
прошлом веке...
     Я попытался вспомнить, кого из наших современников можно по  масштабу
дарования сравнить с Эйнштейном? Кружавина? Бог химии - так о нем говорят.
Но я не  мог  назвать  работу,  которую  он  подписал  бы  один.  Кружавин
руководил огромным коллективом, и в этом качестве  его  знали  все.  Может
быть. Шестов? Единая теория поля - его детище, он сделал то, что оказалось
не по силам Эйнштейну. Но разве он сделал это один? Сотни  исследователей,
которых  он  организовал,  которые   составили   единый   мозг   Института
физпроблем...
     Кто же еще?
     Борзов бормотал что-то,  полузакрыв  глаза.  То  ли  менял  программу
наблюдений, то ли надиктовывал что-то в журнал. Я повернулся к зрительному
пульту - опытные наблюдатели обычно не пользуются им,  предпочитая  прямой
контакт с машиной. Но для дилетантов вроде меня -  в  самый  раз.  Включил
подсветку,  четко  обозначились  цифры  координат,  параметры  исследуемых
об®ектов. Необычное бросилось в глаза сразу. -  Во  всех  индексах,  кроме
координатных, стояли нули. Иными словами, все приборы пялились в  какие-то
участки неба, где  ровным  счетом  ничего  не  было,  кроме  первозданного
мирового шума, который всякая приличная  машина  сама  вычитает.  Довольно
трудно, по-моему, выбрать на небе участки, где  даже  в  мощные  телескопы
нечего  было  бы  наблюдать.  Сотрудникам  Полюса  это  блестяще  удалось.
Непонятно только зачем? И тут мне бросилась в глаза другая странность. Все
телескопы наблюдали одну и ту же точку - на пультах  всех  четырех  систем
стояли одинаковые координаты с точностью до всех возможных знаков. Сначала
это меня успокоило - все же одну такую область найти  легче,  чем  четыре.
Но, с другой стороны, если в этом направлении ровно ничего нет,  то  зачем
его исследовать с такой тщательностью?
     Любопытно... Сколько же времени длится  это  странное  наблюдение?  Я
пустил назад тайм-индекс, и оказалось,  что  цель  была  принята  вчера  в
11:47. Число было знакомым. Именно в это время началась пробная  передача,
которая закончилась взрывом!
     Интересно  узнать,  в  каком  направлении  велась  передача.  И  если
координаты совпадут... Странная была передача.  Недаром  комиссия  в  лице
Борзова заинтересовалась обсерваторией, хотя здесь ничего не взрывалось.
     Борзов, наконец, перестал бормотать и вылез из кокона.
     - Ну что? - спросил я не без ехидства.
     - Хотел бы я знать, - задумчиво протянул Борзов. - То есть,  я  хотел
сказать, Леонид Афанасьевич, что это прекрасные телескопы.
     - Я думаю! Они наблюдают ничто...
     - А, вы обратили внимание?
     - И заметил также, что наблюдение ведется за одной областью и  начато
одновременно со вчерашней передачей. Вероятно, и передача  велась  в  этом
направлении?
     - Так и есть. Созвездие Дракона.
     - Почему?
     - Штатная программа, - Борзов пожал плечами. - Великая вещь - штатная
программа. Положено - и все. Наверняка Борзов задает себе те  же  вопросы,
что и я: если по программе и положено наблюдать за областью,  куда  послан
сигнал, то зачем делать это  одновременно  с  началом  передачи?  Скорость
света не бесконечна, и даже ускоренный генераторами Кедрина свет не  может
мчаться быстрее, чем триста  миллиардов  километров  в  секунду.  Ответ  с
межзвездных расстояний может быть получен не раньше, чем  через  несколько
дней. Разве что с межпланетных...
     - Так что  говорит  фантастика  об  исчезновении  гениев?  -  спросил
Борзов, когда мы шли из обсерватории к "Конусу". Не дождавшись ответа,  он
продолжал:
     - Речь не просто о том, что перевелись гении. Их  и  во  все  времена
было один-два на поколение. Появление гения - дело случая. А есть  события
не случайные. Вы слушаете меня? Сейчас многие науки переживают кризис.  Вы
можете вспомнить крупное физическое открытие за полвека?
     - Единая теория поля, - сказал я. -  И  еще  открытие  метастабильных
взаимодействий.
     - Не то, - Борзов,  шедший  впереди,  остановился,  и  я  по  инерции
налетел на него, мы стояли в  пустом  на  сотни  метров  коридоре,  Борзов
говорил, от возбуждения глотая слова. -  Единая  теория  как  создавалась?
Постепенно.  Понимаете?  Шестов   только   довел.   Уверяю   вас,   Леонид
Афанасьевич, открытий в  последнее  время  заметно  поубавилось.  И  число
ученых тоже. В биологии такая же картина. После работ  Шаповала...  Знаете
работы Шаповала? После них не было ничего существенного.  Вы  слушаете?  И
так во всех науках. В природе масса непонятного, но и никаким усилиям  это
непонятное не поддается. Гении нужны. Гении! А их нет. Понимаете? Говорят,
что если открытие назрело,  то  оно  совершается.  В  любой  науке  сейчас
назрели десятки открытий. А где они?
     Он опять припустил по  коридору,  и  я  за  ним,  давно  уже  потеряв
ориентацию. Перед нами загорелось табло "Конус", и из тени пробкой вылетел
робот. Небольшой шар с окошками линз облетел нас и проскрежетал:
     - Опасная зона. Проход нежелателен.
     - Ах ты, - сказал Борзов. - Совсем забыл...
     Он вытянул руку, робот коснулся ладони,  сверкнул  зеленым  глазом  и
подкатился ко мне. Я повторил жест Борзова, но ответом был красный сигнал,
и робот загнусавил свое: "Опасная зона. Проход нежелателен".
     - Идите, Николай Сергеевич, - сказал я. - Вечером расскажете, что там
к чему. А я пойду по более безопасным зонам, где проход желателен.
     Борзов исчез почти мгновенно, а я повернул к лифтам. Подумал  немного
и поехал в лабораторию связи. В огромной комнате никого не было. Я посидел
в кресле, привыкая к обстановке и оценивая взглядом расположение  приборов
на пульте. Во-первых, меня интересовали новости  мирового  информа  -  что
говорят  о  Полюсе  на  Земле.  Во-вторых,  прием  и  передача  на   Землю
спецданных. В-третьих, я и сам хотел связаться с Землей. С этого и  начал.
Наговорил на диктофон несколько фраз, в очередном сеансе моя запись  уйдет
к Земле, и вечером я, наверно, смогу услышать голос Наташи.
     Потом - пресса. Я всего двое суток не слушал новостей,  и,  в  общем,
ничего существенного в мире не произошло. На Марсе  собран  зимний  урожай
лереи, на Венере закончилось охлаждение  скальных  ниш  Крессиды.  Родился
десятитысячный коренной житель Япета. На Полюсе произошла авария  лазерной
системы "Конус", причины выясняются. Об отмене конференции тоже было всего
два слова. В потоке сообщений эта информация терялась.
     С какого момента смотреть сеансы связи Полюса  с  Землей?  С  момента
аварии? Позднее? Я решил начать  с  сегодняшнего  утра  и  идти  назад  во
времени.
     В  утреннем  сеансе  было  всего  три  сообщения.  Специальный  отчет
комиссии  и  два  личных.  Личные  послания  были  запечатаны   кодом,   а
официальное сообщение содержало то, что я и так  знал.  Вчерашний  дневной
сеанс состоялся сразу после аварии, в нем была лишь краткая  информация  о
взрыве. Ответы Земли не более содержательны.  Только  одно  привлекло  мое
внимание: на время болезни Стокова Лидером Полюса назначался Ричард Оуэн.
     Я перестал понимать. А где распоряжение об организации комиссии? Вряд
ли оно оказалось под грифом "личное". Значит,  что  же?  Комаров,  Ингрид,
Борзов и Ли Сяо устроили на Полюсе...  как  это  называется...  переворот?
Ведь Оуэн явно не чувствует себя Лидером!
     Неотключенный коммутатор продолжал разматывать серпантин сообщений. И
неожиданно я услышал: "Земля - Полюсу. Распоряжение  Отправитель  -  Совет
координации.   Номер...   дата...   Для   расследования   причин    аварии
энергетических блоков  образовать  комиссию  в  составе:  Комаров  Евгений
Анатольевич (председатель), Боссарт Ингрид, Борзов Николай  Сергеевич,  Ли
Сяо, Стоков Сергей Станиславович, Оуэн Ричард..."
     Я  хлопнул  ладонью   по   клавише   дублирования,   и   отпечатанное
распоряжение выпало из телетайпа. Я перечитал его, и глаза убедили меня  в
том, чему не поверил на  слух.  Комиссия  действительно  была  создана,  и
никакого переворота на Полюсе не произошло. Но дата  на  бланке  -  шестое
февраля. А взрыв  произошел  вчера  -  четырнадцатого.  Никого  из  членов
комиссии, кроме Стокова с Оуэном, в то время не было на Полюсе!



        6

     И опять мы собрались за столом. На этот раз все, кроме Ингрид. Стоков
спал, будить его собирались только завтра к полудню.
     Оуэн оказался худым  и  высоким,  с  огромными  ладонями  и  каким-то
бугристым, небрежно вылепленным лицом. Он откровенно  изучал  меня,  будто
оценивая, чего от меня можно ждать. По идее, от меня  можно  было  ожидать
многого. Определенные выводы я уже сделал. Провел  несколько  утомительных
часов в библиотеке, изучил и сопоставил кое-какие материалы и был  уверен,
что если и не  нашел  разгадку,  то  иду  по  верному  пути.  Сейчас  меня
интересовали подробности исследований Ли Сяо за два последних года.
     - Скажите, Ли, - спросил я, -  вы  не  занимаетесь  больше  экологией
Вселенной или не публикуете результатов?
     Ли  Сяо  осторожно  положил  ложку,  будто  она  была  стеклянной,  и
посмотрел мне в глаза. Комаров, бросив белую волну волос на  левое  плечо,
спросил:
     - Вы знаете работы Ли Сяо, Леонид Афанасьевич?
     - Конечно, - сказал я уверенно. Мол, кто  же  их  не  знает.  Днем  я
отыскал все публикации не  только  Ли  Сяо,  но  Борзова,  Ингрид  и  даже
Комарова. Как я понял. Ли Сяо всю жизнь занимался довольно рутинным  делом
- моделировал нештатные ситуации  для  звездолетов.  А  поскольку  никакой
фантастики он в расчет не принимал, то ничего для себя интересного я в его
работах не нашел. Но года три назад он неожиданно перестал  публиковать  в
"Вестнике звездоплавания" экспресс-сообщения по ситуационным  прогнозам  и
за полгода сделал две статьи для "Эколога". Две странные статьи.
     Речь в них шла об экологии Вселенной.
     Люди научились ускорять свет, построили на Росте полигон исследования
мировых постоянных, и это стало первым вторжением в экологию Вселенной,  о
которой мы почти ничего не знаем. Впервые вступая в неизведанную  область,
человек  опасливо  оглядывается  по  сторонам.  Убеждается,   что   ничего
страшного не происходит, и начинает действовать смелее. "Что произойдет, -
спрашивал Ли Сяо, - когда генераторы Кедрина, ускоряющие свет, поставят на
десятки и сотни звездолетов? Что случится, когда начнут действовать тысячи
Полигонов исследования мировых постоянных? Количество неизбежно перейдет в
новое качество. Уничтожение лесов в свое время тоже  начиналось  невинными
порубками. Самое опасное - даже на время поверить в безопасность".
     Об этом говорилось в  первой  статье  Ли  Сяо.  Вторая  статья  была,
пожалуй,  любопытнее.  Ли   Сяо   подошел   к   экологии   Вселенной   как
кибернетик-системолог. И попытался ответить на вопрос: образуют ли  законы
природы единую систему или являются совокупностью многих систем? И  почему
законы природы именно такие, какими мы их знаем?  Почему,  например,  свет
движется в пустоте со скоростью триста  тысяч  километров  в  секунду?  Мы
научились менять скорость света, но на вопрос: "А почему она такая?" -  не
ответили. И таких вопросов множество. Почему все частицы  обладают  массой
покоя, а фотон - нет? Почему энергия пропорциональна массе? Почему частицы
обладают зарядом?
     Вся  история  науки  -  цепь  попыток  ответить  на  разнообразнейшие
"почему". Но ученый начисто теряет дар речи, когда приближается к  главным
вопросам, не ответив на которые нельзя понять суть мироздания.
     Сяо на эти вопросы тоже не ответил. Он начал доказывать, что ответить
невозможно, потому что законы природы, оказывается, совершенно не  связаны
друг с другом. Внутренней логики в них нет.
     Я решил, что Сяо вернется к  этой  интересной  проблеме  в  следующей
статье. Но следующей статьи не было. Пощекотав читателям нервы и  выдвинув
неожиданную идею о том, что нет ничего скроенного более нелепо, чем законы
природы. Ли Сяо опустил руки и вернулся к ситуационному моделированию.
     А сейчас он смотрел  на  меня  с  таким  удивлением,  будто  человек,
знакомый с его экологическими работами, сам по себе научная редкость.
     - Как фантаста вас это могло заинтересовать, я понимаю, - сказал он.
     - Вы больше ничего не публиковали на эту тему?
     - Я собирался рассказать о результатах на конференции.
     Конечно, как и Борзов, Ли Сяо приберег самое  интересное  на  десерт,
догадываясь, что десерта не будет. Любопытно,  что  приберегли  Комаров  и
Ингрид? И вообще, что общего между этими  людьми?  Чем  занимаются  они  в
своей комиссии? Надо полагать, что не  расследованием  аварии,  о  которой
знали заранее!
     -  Николай  Сергеевич  тоже  хотел  рассказать  о  своей  работе   на
конференции, но заседаний нет, и  Николай  Сергеевич  выбрал  в  слушатели
меня.
     - Я понял ваш намек, - улыбнулся Ли Сяо.
     - А что? - наклонил голову Комаров.  -  Почему  бы  действительно  не
устроить  мини-конференцию,  раз  уж  так  получилось?  Вы  какой   доклад
планировали, Леонид Афанасьевич?
     - Видите ли, - сказал я, смутившись, - у меня нет заготовленной речи.
Я хотел рассказать, как  методы  фантастики  помогают  в  решении  научных
проблем. А предварительно хотел  послушать  несколько  выступлений,  чтобы
выбрать проблему для себя.
     - Ну, - добродушно сказал Комаров, - одно выступление вы  прослушали.
Или  проблема  гениальности  не  глобальна  и  не   заслуживает   внимания
фантастов?
     - Глобальна, - согласился я. - И проблема экологии Вселенной тоже. Но
вот Ингрид глобальными проблемами не занималась.  Довольно  узкая  тема  -
физика нейтронных звезд... У меня есть одна идея о причинах  аварии...  Мы
ведь,  помните,  поспорили  с  Николаем  Сергеевичем...  Но  эта  идея  не
об®ясняет, почему Ингрид занимается нейтронными звездами,
     - А почему бы ей ими не заниматься?  -  удивился  Ли  Сяо.  -  Ингрид
увлекалась астрономией с детства. Верно, Ингрид?
     Оказывается, девушка давно уже подключилась к нашей беседе - в  стене
светилось ее стереоизображение.
     - По-моему, Леонид Афанасьевич придает своему вопросу какой-то особый
смысл, - сказала она.
     - Верно, - согласился я.
     - Об®ясните, пожалуйста, - попросил Комаров.
     - Позднее,  -  уклончиво  сказал  я,  привычно  оставляя  на  будущее
решительное об®яснение. - Я могу пользоваться информатекой?
     Комаров вопросительно посмотрел на Оуэна.
     - Сколько угодно, - сказал тот.
     Я встал и попрощался. Уже у двери услышал голос Комарова:
     - Дотошный народ эти литераторы.



        7

     Тишина на Полюсе фантастическая. Кажется, что если  приложить  ухо  к
стене, то можно услышать, как на другом полушарии - километрах  в  семи  -
мягко стучит телетайп в лаборатории связи.
     После ужина  навалилась  усталость,  и  вечернюю  сводку  новостей  я
смотрел,  лежа  в  постели.  Было  письмо  и  от  Наташи,   написанное   в
свойственном ей "изумленном" стиле: "подумать только", "как же ты  там"  и
так далее.
     Заснул я  крепко,  но  тогда  отчего  проснулся  среди  ночи?  Что-то
застряло в мыслях, идея, вспомнить которую было невозможно - совершенно не
за что уцепиться. В глухой тишине ночи будто  растворились  все  ориентиры
памяти.
     Я встал - нужно было обязательно  прогнать  эту  абстрактную  тишину.
Громко топал ногами, щелкал тумблером утилизатора, но звуки,  производимые
мной, казалось, конденсировали тишину  еще  больше.  Тишина  нарастала  на
звуках как на центрах  конденсации.  Единственное,  что  могло  уничтожить
наваждение,  -  звук  человеческого  голоса.  Я  поехал  на  эскалаторе  в
медотсек, рассудив, что если и  есть  сейчас  кто-нибудь  бодрствующий  на
Полюсе, то это дежурный.
     Медотсек оказался больницей коек на сто  -  вероятно,  проектировщики
считали, что среди экипажа может начаться эпидемия.  В  комнате  дежурного
меня встретила Ингрид, пока я возился  в  тамбуре,  умываясь  и  натягивая
стерильную пленку, она успела приготовить кофе.
     Просто удивительно, как ночь, даже если она  условна,  и  чашка  кофе
заставляют откровенничать с  незнакомым  человеком.  За  полчаса  я  успел
рассказать все о себе и о Наташе и услышал, как  Ингрид  ходила  несколько
лет назад на Пик Победы. И глупо сорвалась в пропасть.  Летела  почти  два
километра, но ничего не помнит, сразу потеряла сознание. И осталась  жива.
Спасло чудо: она упала на склон снежного  завала  и  покатилась,  скользя.
Нашли ее быстро, откопали, сшили и склеили переломанные кости,  но  месяца
четыре пришлось лежать без движения.
     Тоскуя на больничной койке, не зная еще, удастся ли встать  на  ноги,
Ингрид занялась нейтронными звездами.  Раньше  она  специализировалась  на
квазарах. Почему нейтронные звезды? Потому что они  представлялись  Ингрид
такими же физически ущербными, как  она  сама.  Звездные  огарки,  которым
ничего не осталось в жизни... Как и ей.
     - Это я на ваш вопрос  отвечаю,  -  сказала  Ингрид.  -  Помните,  вы
спросили за ужином?
     Я кивнул. Я думал о другом, знал, что  мысль  появится,  только  ждал
толчка. И дождался. Будь со мной моя картотека, я бы уже  давно  обо  всем
догадался. Конечно, это  было  в  фантастике!  Именно  нейтронные  звезды.
Рассказ был опубликован лет сорок назад.  Хороший  рассказ,  яростный,  от
души. И был забыт, как большинство таких рассказов, - отличный  по  мысли,
он был написан  рукой  дилетанта.  Автор  был  неплохим  астрофизиком,  но
никудышным литератором.
     - Извините, Ингрид, - сказал я. - Вспомнилось кое-что...
     - Из области фантастики?
     - Да... Старый рассказ. Вам  это  может  быть  знакомо...  нейтронная
звезда как носитель разума. Солнце, сжатое до размеров небольшого городка.
Немыслимое давление заставляет нейтроны слипаться друг с другом. Возникают
длинные нейтронные цепочки - нейтронные  молекулы.  Неорганическая  жизнь.
Вообще непонятно какая жизнь. Для меня непонятно... Но жизнь.  Вся  звезда
становится единым мозгом. В ее сверхпроводящем  и  сверхтекучем  теле  все
нейтронные молекулы оказываются связанными информационной цепью  сигналов.
Огромный мозг в черепной коробке размером двадцать километров.  Мозг,  для
которого наша Земля - ничто, пустота, сквозь которую можно пронестись,  не
заметив...  И  однажды  звезда  осознает  себя,  начинает  быть...  Звезда
пробуждается в полном и жутком одиночестве. Голове без туловища  легче.  И
даже человеку без людей - ведь у него остается Земля.  А  здесь  ничего  -
космос на десятки световых лет. В рассказе этот разум... покончил с собой.
Автор хотел сказать - невозможно жить в одиночестве. Разум сам по себе,  -
ничто...
     - Кто это написал? - заинтересовалась Ингрид.
     - Горбачев. "Дальние поля".
     - Горбачев, - изумленно сказала Ингрид. - Это же...
     - Был такой астрофизик.
     - Я и не знала, что он писал фантастику.
     - В молодости. Прошло ведь сорок лет.
     - Да, сейчас Владимир Гдалевич стар.  Потому  его  и  нет  здесь,  на