Песах Амнуэль. Преодоление



        1

     Полет на Полюс был для меня мучением. Обычно я хожу пешком, в крайнем
случае езжу на  автомобиле.  Но  уже  простой,  как  азбука,  пассажирский
махолет вызывает у меня приступ своеобразной аллергии, и я отказываюсь  от
деловых встреч, стараюсь договариваться по стерео. Для полета на Полюс мне
пришлось собрать всю свою решимость - раньше я никогда не  покидал  Землю!
Союз писателей предложил мне участвовать,  в  конференции  по  межзвездной
связи и  написать  книгу  "Фантастика  и  реальность  космоса".  Это  было
признанием, которого я так долго добивался. Отказаться я не мог - пришлось
лететь.
     "Новатор"  больше  напоминал  океанский  лайнер,   чем   межпланетный
корабль: просторные  каюты,  холлы,  библиотека,  бассейн...  Не  особенно
напрягая воображение, я мог представить, что плыву из  Одессы  в  Керчь  -
небольшое каботажное плавание.  Единственной  настоящей  неприятностью,  о
которой  я  стирался  заранее  не  думать,  был  перелет  к  астероиду  на
орбитальном челноке. Страх свой  я  отгонял,  представляя,  как  выйду  из
челнока в  пиджаке  нараспашку,  и  легкий  ветерок  из  шахт  регенерации
взлохматит волосы.
     На деле все получилось иначе. Когда челнок  отошел  от  "Новатора"  и
планетолет исчез среди  звезд,  что-то  вдруг  ослепительно  сверкнуло  на
поверхности Полюса. Я не придал этому значения, мало ли какой  эксперимент
ведут сейчас ученые на астероиде! Спросить было не у  кого  -  на  посадку
меня вел автомат. Лишь потом я понял, что произошла авария: в порту Полюса
меня встретили все те же автоматы, а в шлюзовой шахте назойливо вспыхивали
транспаранты:  "Внимание!  Полная  разгерметизация!"  Пришлось  влезть   в
скафандр, и я проделал эту  операцию  в  такой  панике,  что  был  уверен:
наверняка сделал что-нибудь неправильно. Если бы я мог, я бы  вернулся  на
"Новатор"!
     Портовая площадь  была  описана  в  проспектах  как  "зеленый  сквер,
напоенный запахами растений с восьми планет Солнечной  и  других  систем".
Возможно, так и было несколько часов назад, сейчас в  космической  пустоте
трава и цветы выглядели серыми и хрупкими. Пустынной площадью - ни  людей,
ни роботов  -  я  доковылял  до  гостиницы,  одноэтажного  коттеджа,  холл
которого, лишенный воздуха, как и все  вокруг,  был  обставлен  мебелью  в
старинном стиле - обивка диванов покорежилась,  а  легкие  стулья  лежали,
опрокинутые воздушной волной. Я подумал, что если воздуха нет  и  в  жилых
комнатах, спать в скафандре будет не совсем удобно. Я записал  прибытие  у
автомата-портье и спустился лифтом на свой  семнадцатый  этаж.  Здесь  был
воздух и горели совсем иные транспаранты:  "Поставьте  скафандр  в  нишу",
"Ваша комната направо", "Приятного отдыха!" Я рассовал по  шкафчикам  свой
небольшой багаж и, переодевшись в домашнее, будто сбросив с себя память  о
восьмисуточном перелете с Земли, включил информ.
     Сразу высветилось общее  по  Полюсу  сообщение:  "В  11:46  во  время
пробного  сеанса  передачи  в  результате   перегрузок   произошел   взрыв
энергоблоков  2-7  и  2-8.  Частично  повреждена  приемопередающая   часть
лазерной системы "Конус". Побочные  поражения:  разрыв  пленки  защиты  на
площади 0,7 кв. километров, полная утечка атмосферы. Ранен Стоков С.С."
     Первой мыслью было - чем я могу помочь? Экипаж Полюса - сто  тридцать
человек - наверняка у "Конуса", на  противоположной  стороне  шарика,  все
заняты по аварийному расписанию, ведь после взрыва  не  прошло  и  четырех
часов! В гостинице никого, кроме роботов, от которых толку  не  добьешься.
На конференцию люди начнут прилетать через десять  дней,  это  я  прилетел
загодя, как было условлено - предстояло собрать материал для книги. Были и
личные планы: я очень надеялся на беседу с Лидером базы Сергеем  Стоковым.
За пять лет  нашего  заочного  знакомства  и  переписки  накопилось  много
вопросов, о которых мы могли  бы  поговорить.  Но  Стокову  сейчас  не  до
разговоров... - Я чувствовал себя неуютно, будто на  мне  лежала  вина  за
неожиданную аварию.  Всегда,  когда  я  лишний,  у  меня  возникает  такое
ощущение. Лишним же ощущал  себя  значительно  чаще,  чем  необходимым,  и
чувство вины за что-то, к чему я не имел ни малейшего отношения, давило на
меня постоянно.
     Я поискал на  пульте  информа  список  индексов.  Набрал  справочную.
Оказалось, что у Стокова поверхностные ожоги второй степени, не опасные, и
травма черепа. Без сознания. Идет операция. Лидером стал  Комаров  Евгений
Анатольевич, информ-индекс 77, номер не отвечает.
     Какой еще Комаров? Фамилия заместителя Стокова, как я  помнил,  Оуэн.
Здесь уже произошли перестановки?
     Коротко гуднул вызов, и я вздрогнул от неожиданности: не ожидал,  что
обо мне вспомнят в этом хаосе.
     Женщина на экране стерео  была  молодой  -  лет  двадцати  пяти  -  и
симпатично некрасивой. Именно так. Длинное лицо, неуловимо раскосые глаза,
слишком большой рот и яркая улыбка.
     - С прибытием, Леонид Афанасьевич, - сказала она. - Я Ингрид Боссарт,
астрофизик. Как и вы, прилетела  на  конференцию...  Если  вы  не  устали,
поднимитесь ко мне. Пообедаем и поговорим. Сейчас мы с вами - единственные
незанятые люди на астероиде.
     - Как вас найти?
     - Тринадцатый ярус, комната 1307. Жду.
     Я переоделся и поднялся на четыре яруса по узкой  винтовой  лестнице.
Шел медленно, еще не привыкнув к уменьшенной втрое по сравнению  с  земной
силе тяжести, и машинально постукивал пальцами по стене. Металл  отзывался
глухо, будто за ним была толща монолита. На самом деле Полюс был пуст, как
гнилой орех. Огромный орех пятнадцатикилометрового диаметра. Единственной,
действующей системой была установка лазерной межзвездной связи  "Конус"  с
обсерваторией. Для нее - этой системы - и был сконструирован искусственный
астероид. Сконструирован и собран (десять лет монтажа)  на  околосолнечной
орбите,  наклоненной  перпендикулярно   к   плоскости   эклиптики.   Полюс
поднимался над Солнечной системой на расстояние  до  трех  астрономических
единиц. Совет координации  как  обычно  постарался  выжато  из  сооружения
максимум, и по проекту недра Полюса со  временем  предполагалось  начинить
миллионами тонн аппаратуры - сделать из астероида самый крупный в  истории
науки полигон. И главное, создать для экипажа все удобства.  Искусственное
тяготение. Атмосфера. Астероид, как косточка в абрикосе,  был  заключен  в
тончайшую сферическую пленку, надутую воздухом.  Воздушный  шар  старинных
романов, гондола которого помещалась не снаружи, а внутри. Так  на  Полюсе
появилось небо - черное в зените  и  чуть  зеленоватое  у  близкого  здесь
горизонта. Пленка, удерживавшая атмосферу от  рассеяния,  была  неощутима,
невидима и мгновенно восстанавливалась при  разрывах,  поэтому  челноки  и
даже рейсовые планетолеты опускались  и  поднимались  на  малой  тяге  без
риска.  Но  взрыв   энергетических   блоков   оказался   слишком   сильным
потрясением, пленку разорвало Да очень большом участке, и Полюс, лишившись
атмосферы, перестал отличаться от остальных космических лабораторий...
     Ингрид Боссарт была на две головы ниже  меня,  худенькая  и  хрупкая.
Стол в ее комнате был накрыт на  троих  и  я  вопросительно  посмотрел  на
Ингрид.
     - Должен был прийти Коля,  -  об®яснила  она.  -  Но  он  только  что
сообщил, что  занят  на  "Конусе".  Мне  тоже  после  обеда  придется  вас
покинуть. В семнадцать заседание комиссии.
     - Какой комиссии?
     - По расследованию причин аварии.
     - Вы тоже?..
     - В комиссию включены все, кто оказался на  Полюсе.  До  вас  прибыло
четверо. Комарова из Совета координации вы, вероятно, знаете. Кроме  него,
Николай Борзов, футуролог, Ли Сяо, кибернетик, и я.
     - Не говоря об экипаже Полюса, - добавил я.
     - О чем вы, Леонид Афанасьевич? - удивилась Ингрид. - Людей во  плоти
и крови, как говорится, на Полюсе сейчас семеро, включая вас.
     - Где же остальные?
     - Строители и монтажники улетели неделю назад. Сменный научный экипаж
в пути, будет здесь через пять дней. Междусменка.
     - Кто же оперирует Стокова?
     - Оуэн, больше некому.
     - Он врач?
     - Инженер, но на внеземных станциях...
     Конечно, я и сам это знал - каждый космонавт умеет прекрасно лечить и
оказывать первую операционную помощь.
     - После заседания комиссии, - сказала Ингрид, -  мы  с  удовольствием
побеседуем с вами. Каждый прошел через увлечение фантастикой. Моим любимым
автором, помню, был Поленов.
     Я поморщился, потому что  терпеть  не  мог  Поленова,  как,  впрочем,
Поленов не любил масштабную фантастику прогностического направления.  Так,
психологическое сюсюкание.
     Загудел вызов, Ингрид выразительно отставила свой бокал с соком, и  я
понял, что пора уходить. По правде говоря, вкуса еды я не почувствовал...



        2

     По пути в башню обзора я думал об одном: что мне, собственно, делать?
Обсуждать проблемы футурологии  и  контактов  с  внеземными  цивилизациями
никто не будет. Стоков без сознания. Пассажирский лайнер придет через пять
дней. На нем я, конечно, и улечу, но пять дней...
     Я стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и  смотрел  на  торчащий
из-за горизонта конус лазерной установки. Мне представлялось,  что  я  все
это уже видел и,  более  того,  все  это  я  сам  проектировал.  Привычное
ощущение причастности к тому, к чему я прежде заведомо не имел  отношения.
Когда-то это ощущение пришло ко мне впервые, и я поразился ему,  и  только
позднее понял, в чем дело. Давала  себя  знать  фантастика,  ставшая  моим
вторым я. Многие инженерные решения пришли в жизнь  из  фантастики,  были,
можно сказать, пропитаны ее идеями. Мне нравилось сравнивать  все,  что  я
вижу, с тем, что когда-то читал, или с тем, что  сам  мог  придумать.  Вот
"Конус"  -  идея  лазерной  межзвездной  связи  появилась   в   фантастике
одновременно  с  изобретением  лазера.  А  идея   заключить   астероид   в
наполненный воздухом прозрачный шар? Ей тоже больше столетия. В своей речи
на конференции я собирался упомянуть об этом. Фантазия у предков работала.
Впрочем, сказал бы я дальше, фантазия у наших  современников  работает  не
хуже -  вспомните,  например,  рассказ  Рэндолла  "Случай".  Какой  каскад
отличных идей! Так  что,  товарищи  ученые,  читайте  фантастику,  которая
расковывает мысль. Особенно, когда начинаете рассуждать о контактах.
     Речь моя, давно отрепетированная, видимо, так и не будет произнесена.
Об этом-то я не очень жалел - не люблю выступать перед большой аудиторией.
Не умею. Для меня это почти то  же,  что  лететь  в  махолете.  Во  всяком
случае, причина этой своеобразной аллергии одна. И началось все давно...
     В семь лет я начал учиться в лесной школе на Байкале, родители жили в
Перми и прилетали ко мне раз в месяц. Однажды  махолет,  которым  управлял
отец, упал в тайгу и разбился.
     Плохо помню, что было со  мной  тогда.  Стараюсь  не  вспоминать.  Но
подсознательный страх  перед  всеми  средствами  передвижения  остался.  И
осталась внутренняя убежденность в том, что я одинок.
     Еще в школе  я  заинтересовался  футурологией,  но  на  втором  курсе
института понял, что это не для меня. Сказать своего слова  я  не  мог,  а
повторять чужие идеи не  хотел.  Занялся  прогнозированием  землетрясений,
потом изучал науковедение. Со стороны казалось, что я  ищу,  где  полегче.
Друзей у меня было мало, это были люди, которые хоть как-то  догадывались,
чего я хочу. Именно как-то, ведь никто  не  разглядел  моего  призвания  к
литературе, хотя среди моих знакомых были и писатели. Более того, когда  я
написал первый рассказ, мне прямо сказали, что не стоило  портить  пленку.
Чтобы стать писателем, нужно знать людей.  Излишне  рациональное  мышление
для писателя - гибель.
     Так я и пришел к фантастике. В ней для меня переплелось все:  желание
конструировать будущее, воображать его, не будучи стесненным рамками какой
бы то ни было науки, желание писать, конструктивизм мышления, выражавшийся
в том, что характеры людей я конструировал из деталей, как и то будущее, в
котором мои герои жили.
     Первая моя книжка выходила  трудно.  "Сейчас  нельзя  так  писать,  -
говорили мне. - Так писали  сто  лет  назад,  когда  фантастика  считалась
литературой второго сорта.  Но  сейчас..."  Я  все-таки  добился  пробного
тиража  для  фильмотек.  И  неожиданно  посыпались  заказы.  Сейчас  тираж
размножения достиг семи миллионов, не бестселлер, конечно, но я и этого не
ожидал.
     Книгу спасла изюминка, на которую, несмотря  на  частые  напоминания,
внимания обычно не обращают. Фантастические идеи. Идеи  у  меня  возникали
неожиданно легко, и я обратил внимание: за два века существования  научной
фантастики  процент  реализованных  идей  значительно  превысил  случайные
совпадения.  Ясно,  что  существовал  какой-то  метод,  которым  настоящие
фантасты интуитивно пользовались. И я решил  этот  метод  найти.  Составил
картотеку "Фантастика двух веков" - все идеи вошли в  нее,  более  трехсот
тысяч.
     Я считало что  метод  придумывания  фантастических  идей  годится  не
только для литераторов, но и для  ученых.  В  сущности,  это  новый  метод
прогнозирования. Тогда я написал книгу "Фантастика  в  науке".  Тираж  был
приличным, заказов много,  но  профессионалы  обошли  книгу  молчанием.  А
ученые считали ниже своего достоинства учиться чему-то у дилетанта.
     Вероятно, нужно было бороться, отстаивать  свои  взгляды.  Но  я  мог
делать это только письменно. В устных  спорах  меня  всегда  побеждали,  я
уходил с больной головой и  мыслью,  что  занимаюсь  несусветной  чепухой.
Обдумав аргументы, я понимал потом, что  был  прав.  И  писал  об  этом  в
очередном рассказе. Друзья окрестили  меня  чемпионом  мира  в  спорах  по
переписке.
     Со Стоковым, Лидером Полюса, мы тоже схлестнулись  в  заочном  споре.
Переписывались долго,  и  вот,  когда  Стокову  представилась  возможность
убедить меня, - авария. Как-то нелепо все это. И странно...
     Пневмовагончик (идея принадлежала еще  Жюлю  Верну)  домчал  меня  от
обзорной башни  к  гостинице,  когда  на  часах  было  семь.  Комиссия  по
расследованию аварии, вероятно, закончила свое заседание, на которое  меня
не звали, и я направился в кафе "Полет",  где  мы  с  Ингрид  договорились
встретиться.



        3

     Комаров выделялся своей шевелюрой:  белая  грива  спадала  на  плечи,
растекалась рекой,  пенной  и  прекрасной.  Он  наклонял  голову,  слушая,
раскачивался в ритм речи, и белая грива послушно меняла русло,  отзывалась
бурей или легким волнением. Рядом с  Комаровым  футуролог  Николай  Борзов
совершенно не смотрелся. У него была настолько неброская  внешность,  что,
если бы такое выражение существовало, я бы сказал: у него  вовсе  не  было
внешности. Кибернетик Ли Сяо,  самый  старший  сейчас  на  Полюсе  -  ему,
наверно, перевалило за семьдесят - был так же похож на китайца, как  я  на
египетского фараона.
     Когда я вошел, все доедали десерт. Ингрид, улыбаясь, смотрела, как  я
второпях наверстываю упущенное, и смысла разговора я долго не мог  уловить
- спор шел давно, начавшись без меня и, может, не сегодня. Оуэна за столом
не было. Изредка он  возникал  на  экране,  молча  слушал  и  исчезал,  не
проронив ни слова. Дежурил в медотсеке.
     - Леонид Афанасьевич, - неожиданно  обратился  ко  мне  Борзов,  -  в
фантастике, вероятно, уже описывалась сходная  ситуация?  Я  имею  в  виду
аварии на астероидах.
     - Конечно, - сказал я, - есть большая группа идей...
     - И вы считаете,  что  этот  псевдонаучный  арсенал  может  помочь  в
научной работе? Я читал вашу "Фантастику в  науке".  Увлекательно,  но  не
убедительно.
     - Жаль, что я вас не убедил... К сожалению, моя картотека  на  Земле,
иначе я смог бы отыскать для вас  достаточно  близкий  аналог  сегодняшней
аварии. И возможно, даже подсказать правильное решение.
     - Серьезно? - сказал Борзов с откровенной иронией. - А  что,  друзья,
не поспорить ли  нам,  как  это  когда-то  было  принято?  Помните  героев
пиратских романов? Ставлю двести пиастров против ломаного пенса, что  вам,
Леонид Афанасьевич, не разобраться в причинах аварии  "Конуса",  пользуясь
только вашими фантастическими методами.
     Я почувствовал, что краснею.  Это  был  прямой  вызов,  и  я  не  мог
отступить. Представляю, как бы я выглядел в их глазах,  если  бы  не  стал
спорить. Но и согласиться я не мог. Слишком все серьезно  и  сложно,  а  у
меня нет с собой ни картотеки, ни даже материалов по методике. Я  не  могу
спорить, я не готов к этому.
     - Принимаю пари, - сказал я неожиданно для  самого  себя  и  протянул
Борзову руку через стол. Пожатие оказалось крепким и долгим, все  смотрели
на нас улыбаясь и, по-моему, не принимали спора всерьез.
     - Нашла коса на камень, - добродушно сказал Комаров.



        4

     Проснулся я ночью, будто от  сигнала  будильника.  Лежал  неподвижно,
думал, и беспокойство, возникшее во сне, усиливалось.  Я  не  понимал  его
причины и нервничал все больше. Может, что-то случилось на Земле с Наташей
или мальчиками? Обычно я остро ощущаю такие неприятности, но то на  Земле,
вряд ли ощущение  опасности  могло  настичь  меня  через  сотни  миллионов
километров! Все же нужно во время сеанса  связи  поговорить  с  Наташей...
Нет, не в том дело. Этот спор, навязанный вечером.  Какая-то  несуразность
бросилась в глаза... А, вот  что!  Почему  единственный  человек,  который
должен прекрасно разбираться в энергетических блоках - Оуэн  -  безвылазно
сидит в медицинском отсеке под предлогом, что он к тому же врач? И  почему
Лидером стал не он, а Комаров, человек здесь посторонний? Не странно? И не
странна ли вообще эта  авария?  Почему,  например,  не  сработала  система
защиты? В чем-то, вероятно,  была  вина  Оуэна,  если  его  изолировали  в
медотсеке.
     Я выплыл из спального мешка,  включил  ночник  и  вызвал  по  информу
медотсек. На экране возникла Ингрид.
     - Доброе утро, - сказал я с довольно глупым видом.  Я-то  думал,  что
увижу Оуэна и спрошу его кое о чем.
     - Доброе утро, - улыбнулась Ингрид. - Как спалось?
     - Благодарю вас, отлично. Стокову лучше?
     - Да, он спит. Послеоперационное течение гладкое.
     - А где Оуэн?
     -  В  районе  аварии,  естественно.   Он   единственный   среди   нас
астроинженер, без него не разобраться.
     Действительно, единственный инженер и единственный врач.  И  кажется,
вообще единственный, кто знает что-то об аварии.  Во  всяком  случае,  моя
первая версия оказалась курам на смех. Что и следовало ожидать.



        5

     Борзова я встретил в обсерватории, в зале операторов. Сюда  сводилось
управление  всеми  четырьмя  инструментами  обсерватории  Полюса:  большим
оптическим телескопом  с  двадцатиметровым  зеркалом,  малым  рефлектором,
работавшим в инфракрасном диапазоне, антенной  микроволнового  локатора  и
рентгеновскими детекторами.
     Я пришел сюда поразмышлять в одиночестве, будучи  уверен,  что  после
аварии никому нет дела до астрономии. Николай сидел у пульта,  и  я  хотел
уйти, но Борзов обернулся, и мне пришлось сесть с ним рядом.
     - Авария аварией, - сказал Борзов, - а план планом. Я поработаю, а вы
спрашивайте. Идет?
     Чтобы спрашивать, нужно знать,  о  чем  спрашивать!  Умения  задавать
вопросы у меня никогда не было. И я сказал первое, что пришло в голову:
     - Скажите, Николай Сергеевич, какой доклад вы  собирались  делать  на
конференции?
     - Динамика развития интеллекта. Проблема гениальности в  футурологии.
Знаете ли вы, что гениев на Земле больше нет? Вывелись, как в  свое  время
мамонты.
     Я усмехнулся. Заострение проблемы - неплохой ораторский прием.
     - Напрасно смеетесь! Во все времена над  людьми  со  средним  уровнем
интеллекта возвышались пики  гениев.