исчезли.
     Она сделала это сама, поразилась своей силе, и впервые за этот день я
увидел на ее лице улыбку. Я представлял сейчас  Лину  какой  она  была  во
время нашего похода по ярославским лесам - в  брючках  и  свитере,  волосы
собраны на затылке лентой, высокий лоб открыт, она была Царевной-лебедь.
     Надо было торопиться. Я уже нарушил равновесие, мною же  созданное  в
День пятый. Тогда я  строил  Мир,  подгоняя  одно  к  одному,  конструируя
неистребимость жизни. Плодитесь и размножайтесь. Так записано в  Книге,  я
почитал это главным в животном мире. Сейчас, двигаясь к  Истоку,  я  лишил
животных способности  рождать  потомство.  Отсутствие  потомства  приведет
животное  царство  к  закату  Дня  девятого  и   без   моего   дальнейшего
вмешательства. Я мог отразить День пятый как в зеркале, мог  провести  Мир
через все стадии, какие были тогда.
     Зачем? Не нужно, - сказала Лина. Динозавры  не  нравились  ей,  да  и
вообще вся доисторическая живность. То, что хорошо на восходе, глупо и  не
нужно во время заката.
     Стас, - сказала она, - когда в Мире не останется никого и  ничего,  и
все начнется заново,  там,  в  новой  Вселенной,  люди  будут  такими  же?
Конечно,  ты  создашь  их   совершенными   духовно,   добрыми,   веселыми,
прекрасными, но - будут ли женщины, будут  ли  мужчины,  и  будут  ли  они
красивы?
     Форма. Тебя привлекает форма, Лина. И тебя тоже, Стас. Мы ведь  видим
друг друга такими, какими были. Значит, это важно - для нас? Взгляд именно
этих глаз, прикосновения рук, а не мысли. Мы хотим этого, иди ко мне,  вот
так, я глажу твои волосы, они распушились, а у меня нет расчески.  Неужели
любовь невозможна, если нет этого - не  только  мысли,  но  прикосновения?
Будет ли и в том Мире любовь?
     Да. Да!
     Но любовь - это альтернатива, выбор. А  ты  хочешь  создать  Мир  без
противоположностей. Разве? Конечно, ты думаешь об этом. Ты  считаешь,  что
борьба альтернатив погубила Мир. Да, Лина. Я придумал  этот  закон,  и  он
сработал. В новом Мире я придумаю иной закон развития. Вот и все. Есть еще
время думать, кончается лишь День девятый.
     Он действительно кончался.
     Куда как легче разрушать, чем строить. В День пятый мне  понадобились
сотни миллионов земных лет, чтобы просчитать неуловимое  равновесие  между
жизнью и смертью, между хищниками и травоядными, рыбами и тварями земными,
и, когда завершался тот долгий день, я оглядел Землю, по  которой  бродили
стада саблезубых тигров, и сказал "вот хорошо весьма!"  Я  был  доволен  -
замечательная работа, от которой осталась не только усталость, но и мысль,
что это бесконечномерное равновесие слепил я и предоставил Мир самому себе
не только  потому,  что  потерял  силы  и  не  смог  бы  повторить  ничего
подобного, но и потому, что вмешиваться было незачем - к чему подталкивать
камень, который катится под гору?
     Мир альтернатив. Тогда я думал, что он хорош. А сейчас?
     Жертвами этого порядка - плюс невозможен без минуса - стали последние
хищники планеты. Смотри, Лина, - подумал я, но она и  сама  видела.  Какой
это был красавец! Царь зверей! Он еще не  успел  отощать,  хотя  последнюю
антилопу задрал неделю назад. Лев бежал по пустыне - рыжий на желтом  -  и
рычал, гривастая голова была опущена к земле, он не был  похож  на  других
львов, оставшихся в живых: те как побитые псы трусили  взад  и  вперед,  а
некоторые и вовсе смирились, лежали на камнях, поджав хвосты и не  обращая
внимания на скулящих львиц. Нет, этот - жил! Мы  любовались  красавцем,  я
сказал Слово, и в пустыне  появился  человек  -  единственный  в  животном
царстве. Гигант-Геркулес, играющий мускулами. Иешуа.
     Они встретились. Остановились друг перед другом. Я не  вмешивался,  я
ничего не хотел знать заранее.  Лев  и  Геркулес  стояли  и...  ничего  не
происходило.
     - Иешуа, - сказал я укоризненно.
     - Нет,  -  прошептала  Лина,  -  я  не  хочу.  Красота  должна  жить.
Пожалуйста. Остановись. Слышишь?
     Лев прыгнул. Это  был  красивый  прыжок  -  рыжая  молния,  но  Иешуа
мгновенно отступил, и зверь промахнулся. Он упал на четыре лапы, спружинил
и прыгнул опять. Иешуа мог отступить и на этот раз  -  он  ведь  предвидел
любое движение противника, любое его звериное желание,  -  но  остался  на
месте. Огромная туша сбила Иешуа с ног, он был готов  к  этому  и  вытянул
руки - лежа, - обхватил голову льва, притянул к себе, силы были равны, так
я пожелал. Зверь не мог раскрыть  пасть,  они  так  и  лежали,  обнявшись,
человек внизу, лев сверху. Зверь колотил хвостом по песку, он был вчетверо
больше Иешуа, но мгновение спустя позиция изменилась -  Иешуа  выскользнул
из-под туши, вскочил на ноги, они опять стояли друг перед  другом,  тяжело
дыша, готовые к новой схватке.
     Мы с Линой ждали, и мы решили - если лев победит, если Иешуа вынужден
будет применить хотя бы один  "запрещенный"  прием,  я  оставлю  этот  Мир
таким, каков он сейчас.  Оставлю,  остановлю,  и  пусть  маятник  качнется
назад. Это жалость, и следовательно - жестокость, но я  позволил  себе  на
время расслабиться, поддаться женской, все еще  человеческой,  способности
Лины жалеть то, чего жалеть нельзя. Для тебя, Лина. Пусть так. Я дам  Миру
шанс. Ты видишь - я уступил. Судьба Мира решится  не  умом  (откуда  он  у
льва?), не добром (что в нем понимает животное?) - но силой. Значит,  сила
и будет править Миром. И все пойдет по-старому,  и  мы  потеряем  время  -
миллионы лет.
     Лев прыгнул. Иешуа опоздал на мгновение и оказался на  земле,  хищник
раскрыл пасть, мощным рыком огласив окрестности, и это выражение  звериной
радости его погубило. Иешуа схватил руками его  верхние  и  нижние  клыки,
поднялся на ноги, образовалась скульптура  -  "Самсон,  раздирающий  пасть
льва". Рык перешел в вой и захлебнулся. Еще минута, и  все  было  кончено.
Царь зверей стал тряпичной куклой,  и  я  произнес  Слово.  Лев  исчез,  и
исчезла с песка кровь. И все живые твари на планете.
     Кончено, Лина. Иешуа победил, чтобы никогда впредь  сила  не  правила
Миром. Мир стал таким, каким был после Дня четвертого. И не таким,  потому
что конец никогда не совпадает с началом.
     Я увидел Мир, каким он стал, но мог ли я сказать "вот хорошо весьма"?
     И было утро, и настал вечер - День девятый.



        ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

                       "И создал Бог два светила великие: светило большее,
                  для управления днем, и светило меньшее,  для  управления
                  ночью, и звезды...  И  был  вечер,  и  было  утро:  день
                  четвертый."
                                                          Бытие, 1; 16, 19

     Своеобразный принцип неопределенности: чем  ближе  становился  момент
Истока, тем менее я был локализован в пространстве и времени. Я был  везде
- пока в пределах Солнечной системы, и всегда - пока в пределах  миллиарда
лет. Я видел, воспринимал и мог изменить все в этих границах,  и  я  знал,
что границы эти расширяются беспредельно.
     Я переставил Землю ближе  к  орбите  Юпитера,  поместив  ее  в  точке
либрации, а остальные планеты сбросил на Солнце.
     Мы с Линой  только  ахнули,  когда  раскаленные  капли  шлепнулись  в
бурлящий океан хромосферы и далеко в космос потек,  распадаясь  на  струи,
огромный протуберанец, он пронзил и  нас  с  Линой,  горячий,  прозрачный,
легкий - тающий след того, что называлось Солнечной системой.
     Я не вмешивался ни во что,  происходившее  на  Земле.  Холод.  Вечная
мерзлота.  Растения  погибли  сразу  -  за  один  миг   по   сравнению   с
длительностью этого дня - Дня десятого.
     На  Средне-русской  возвышенности  снег  лежал  трехметровым   слоем,
скрывшим бывшие дороги, из-под снега выглядывали  тут  и  там  обледенелые
стволы. Время сделало все, что я сам делать  не  собирался.  День  десятый
продолжался по земным меркам  десятки  миллионов  лет,  и  сейчас  никакой
археолог, если бы он вдруг появился, не раскопал  бы  того,  что  когда-то
было Кремлем или пирамидой Хуфу, или Великой китайской стеной,  разве  что
расколотые и ставшие почти песком камни больших плотин еще сохранились  на
многометровой глубине.
     Иешуа стоял на том же месте, где я оставил его на исходе Дня девятого
после схватки со львом. Теперь он был скалой и вписывался в пейзаж,  будто
возвышался здесь всегда - могучий  утес  с  острой  вершиной,  на  которой
блестела ледяная шапка.
     Иешуа не нужен был больше на Земле, мой помощник сделал все, для чего
я выпустил его в Мир. Он не нужен был больше, и я взял его  в  себя,  утес
растекся по снежной равнине, а я ощутил прилив новых возможностей  и  стал
еще сильнее.
     Я обнял Лину, и все, чем мы отличались друг от друга, стало общим.  И
не было больше меня. И не было больше Лины. Иешуа тоже не стало.
     Троица.
     Не отец, не сын и не дух святой. Но то,  что  можно  назвать:  разум,
любовь, понимание. Это и был теперь - я.
     Я заглянул в глубину себя и ощутил нежность - к себе,  хотя  и  знал,
что это лишь часть моих чувств к Лине. Но я не мог больше  думать  -  она,
это слово потеряло смысл. Как и слово - Иешуа.  Стало  -  Мы.  Мы  любили,
знали и понимали.
     Мы любили Мир, который еще оставался вне Нас.  Мы  знали,  что  и  он
станет Нами, войдет в Нас. И Мы понимали уже, кем были тогда, в канун  Дня
первого. Вот почему в книге Бытие Бог - во множественном числе.
     Вселенная, которую Мы создали, сказав "Да будет  свет!",  -  одна  из
бесконечного числа. Мы строили и разрушали, и созидали опять, и этот  Мир,
идущий к Истоку, лишь звено в цепи. И Мы еще не знали, не могли вспомнить,
какие Миры существовали  прежде  этого.  Не  могли  потому,  что  время  и
пространство создали тоже Мы в День первый, в миг, ставший Истоком.
     Мы приближались опять к этому мигу, чтобы опять начать, но произнести
теперь другие слова. "Да будет свет!" - это выбор. Свет и  тьма.  Земля  и
небо. Жизнь и  смерть.  Любовь  и  ненависть.  Сказав  "Да  будет  свет!",
ступаешь на путь, с которого не свернуть, можно только вернуться к  Истоку
и начать заново, потому что есть законы,  которые  выше  Нас.  Это  законы
Вселенной, бесконечно более сложной, чем Наша.
     Что сказать, когда вернется Хаос и нужно будет начать новый цикл?
     Что сделать?
     Мы заглянули внутрь Солнца. Ядерного топлива в нем почти не осталось,
и Мы погасили догорающий костер, заменив атомы водорода  гелиевыми.  Будто
мяч, из которого выпустили воздух,  Солнце  с®ежилось,  став  ослепительно
горячим - белый карлик народился раньше срока; Наш  недоношенный  звездный
первенец, он уже не мог согреть  ничего.  Тогда  Мы  распылили  Солнце  на
атомы, и Луну сбросили на мертвую Землю, и  кратер,  который  возник,  был
будто рана на лице Снежной королевы. Но удар на какое-то время  -  миг!  -
растопил льды, и  в  воронку  хлынул  океан.  Рана  зарубцевалась,  застыв
ледяной коркой,  и  Земля  опять  стала  снежной  колыбелью,  брошенной  и
ненужной.
     Искры далеких звезд не могли осветить пустую Землю, и лед был  черен.
Тогда Мы погасили звезды - настал их срок - и распылили их в пространстве,
и было Нам безмерно жаль уходящей красоты, вместо которой восходил  ровный
свет ниоткуда.
     Светился вакуум,  равновесие  которого,  Нами  же  созданное  в  День
третий, Мы сейчас нарушили. Вакуум пульсировал, и тьма сменялась светом, и
на Земле вновь были утро и вечер, и вода, и суша. День  -  сразу  на  всей
планете, и ночь - сразу.
     Так и было: утро и вечер - День десятый.



        ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

                      "И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом,
                 в одно место, и да явится суша. И стало так...  И  увидел
                 Бог, что это хорошо. И  был  вечер,  и  было  утро:  день
                 третий."
                                                       Бытие, 1; 9, 12, 13

     Настал черед галактик.
     Мы обнимали снежинки летящих сквозь светящийся вакуум навстречу  друг
другу галактик и любовались ими - снегопадом, вьюгой, пургой, -  и  знали,
что они сейчас растают, но как же  они  были  красивы!  Звезды  взрывались
разом - большие и малые, горячие и холодные, давно состарившиеся и недавно
родившиеся. Энергия  вакуума,  пронизав  их,  подтолкнула  процесс,  и  Мы
грелись в этом огне, и чувствовали нежность к Себе, и любили Себя,  потому
что теперь только Мы и оставались в этом Мире.
     И еще Земля.
     Мы знали, что так будет - так уже было в День  третий.  Мы  заключили
Землю в об®ятия, будто ладонями отгородили пламя свечи от порывов ветра.
     Вселенная сжималась, Вселенная мчалась к своему концу, и жар  ее  все
возрастал, Земля неслась в густом и прозрачном вареве частиц и  излучений,
растопивших лед и вернувших планете  облик,  к  которому  Мы  привыкли  за
долгое и прекрасное время Субботы.
     Остались немногие из альтернатив. Свет и тьма. Вода и суша. Красота и
уродство.
     И прошло утро, и миновал вечер - День одиннадцатый.



        ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

                        "И создал Бог твердь; и отделил воду, которая  под
                   твердью, от воды, которая над твердью. И стало  так.  И
                   назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день
                   вторый."
                                                             Бытие, 1; 7,8

     Сейчас, перед последним Днем, Мы могли  все.  И  сейчас,  перед  этим
Днем, Мы ничего не хотели. Земля - планета, ради которой Мы создали Мир, -
была покрыта облаками, плотными, рыхлыми,  серыми,  облака  мешали,  и  Мы
разогнали их. Тогда Земля стала глобусом, но не тем,  знакомым  с  детства
(чьего детства? сколько их было у Нас?), а глобусом начала  времен:  вдоль
экватора тянулась лента океана, с  севера  и  юга  два  материка  нависали
желто-коричневыми кораблями, теснили воду и, казалось,  выдавливали  ее  к
полюсам, где тоже собирались океаны, больше похожие на  круглые  озера.  И
были пустыни, и были горы, и вулканы, задрав толстые шеи, плевали на  этот
Мир, не для них созданный, и лава текла будто каша по подбородку ребенка.
     На берегах Земли Мы сидели и плакали.
     Над чем?
     Разве не Мы были виновны в том, что  люди  так  нелепо  распорядились
собой? Мы. Конечно. Мы создали Мир, и Мы отвечали за него. Перед  кем?  Да
перед Собой же.
     Наша скамейка на бульваре. Очередь в магазине за мясом - тоже Наша. И
пляж на берегу Москвы-реки. И - раньше  -  синий  платок,  наброшенный  на
плечи. И - молчаливый рассвет перед Аустерлицем. И - белый ятаган  кометы,
висящий в небе. И - поцелуй, робкий, легкий, будто  вздох  младенца.  И  -
взмах крыла, как начало симфонии, отмеренной дирижером.
     Мы создали это, и Мы это уничтожили, и в Мире, который  Мы  придумаем
потом, ничего этого не будет. Возникнет другое, не похожее, о чем  Мы  еще
должны думать.
     Но сначала - вопросы. Для чего - Мы? Кто - Мы?
     Вопрос был странным: Мы знали, кто Мы. И это не имело ровно  никакого
значения. Мы были всегда - ну и что? Мы создавали бесконечную цепь Миров и
схлопывали их, потому что  они  не  удовлетворяли  Нас  -  ну  и  что?  Мы
создавали Миры для совершенства, и Мы возвращали их к Истоку,  потому  что
совершенства не было.
     Для чего Мы делали это? Разве Мы не  были  самодостаточны  для  Себя?
Почему для ощущения  совершенства  Мира  Нам  нужно  было  вновь  и  вновь
создавать нечто,  заведомо  несовершенное,  и  предоставлять  ему  свободу
выбора, чтобы оно пыталось само пройти путь, который прошли  Мы  когда-то.
Но Мы же прошли! Прежде, чем стали Богом. И разве Мы - совершенство?
     Мы в последний раз обняли  Землю,  и  слезы  Наши  пролились  дождем,
затопившим все пределы, и суша исчезла, и потоки воды  залили  кратеры,  и
то, что произошло потом, люди, если бы могли это видеть, назвали бы Адом.
     Мы смешали между собой воду и твердь, и планета затихла - она умерла.
И ее - мертвую  -  Мы  медленным  движением,  растянувшимся  на  несколько
миллиардов лет (но не было людей, способных  считать  время),  обратили  в
жаркий шар, не содержащий больше ни воды, ни  тверди,  а  только  кашу  из
элементарных  частиц,  и  вакуум  всосал  это,   единственное   оставшееся
проявление материального Мира. И все кончилось.
     Вакуум пульсировал, свет сменялся тьмой,  и  опять  -  светом,  и  Мы
знали, что все беды Мира, созданного и разрушенного Нами, начались  именно
с этой альтернативы. Свет и тьма.
     И минуло утро, и пришел вечер - День двенадцатый.



        ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

                       "И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел
                  Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет  от  тьмы.  И
                  назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и  было
                  утро: день один."
                                                             Бытие, 1; 4,5

     Осталось  последнее.  Циркуляция  слепящего  блеска  и   непроглядной
черноты становилась все медленнее. Миллиарды лет... Десятки  миллиардов...
Все более неохотно свет и тьма сменяли  друг  друга,  и  что-то  где-то  в
дальней глубине Нашего сознания сдерживало этот  процесс.  Память?  Да,  и
память тоже. Это не был лучший из Миров, созданных Нами. Но он -  был.  Он
ушел, и Мы вспоминали о нем с тоской, которую не могли об®яснить.
     Вселенная всхлипнула в последний раз, коротко и нелепо, и в последний
раз волна тени пробежала  по  вакууму,  в  котором  не  действовали  более
никакие законы, установленные Нами в День первый.
     Свет исчез.
     Теперь во Вселенной были только Мы, и Мы были - Вселенная.
     Хаос.
     И нужно сказать Слово.
     Так  начинался  и  тот  Мир,  что  завершил  сейчас  свой  путь.  Так
начинались все Миры, что Мы творили, и память о которых  осталась.  Только
память и более ничего.
     Мир, который Мы создадим, будет иным. Мир без выбора. Выбирать  будем
Мы сами, потому что только Мы -  Бог  -  знаем  и  можем  соразмерить  все
причины и следствия. И потому не  совершим  теперь  главной  ошибки  -  не
отделим свет от тьмы. С той Нашей первой фразы и начались все  злоключения
умершей Вселенной.
     Как просто -  лепить  из  Хаоса,  когда  он  податлив  и  совершенен.
Совершенна  пустота.  Совершенно  отсутствие.  Если  в  Мире  есть  нечто,
отличное от Хаоса, - оно несовершенно.
     Как тяжело - лепить из Хаоса и не придти к нему опять! Невозможно?
     Нет такого слова - для Нас. Потому что Мы - Бог. И всемогущи Мы  лишь
в миг совершенства, миг Хаоса, и бесконечной  силой  своей  можем  сделать
лишь одно - совершенство это уничтожить.
     Мы не хотим этого. Мы поступим иначе - сейчас. Не будет ни света,  ни
тьмы; из Хаоса, из кокона Вселенная начнет расширяться, не  распадаясь  на
сгустки  -  частицы,  атомы,  молекулы,  планеты,  звезды.  Мир  останется
однороден и прекрасен всегда, и в нем, размышляя о вечности, будем  только
Мы.
     А как же...
     Тоненькая струйка дыма, вертикально поднимающаяся в закатное небо  от
костра, наспех разложенного на берегу  горной  речушки...  Загорелые  руки
дочери, такие худенькие, будто тростинки, и ладошки сжимаются в кулачки, и
ты целуешь их, и вдыхаешь теплый запах... И еще: кончен  труд,  завещанный
от Бога мне, грешному. Строки  сливаются  перед  глазами,  устал,  но  как
счастлив, что все уже позади. И что все еще впереди.
     И этого - не будет?
     А удар в спину? Бей!  Чингис-хан...  Гитлер...  Сталин...  Смерть  от
рака... От старости... Вообще - смерть... Этого не будет тоже.
     Из совершенства Хаоса есть только два пути - делать  или  не  делать.
Выбор. Но он ясен! Выбрать единственный раз, чтобы создать Мир, в  котором
выбор будет невозможен.
     Лина... Что же это... Лина!
     Мы вспоминаем все прошедшие Миры. Мы вспоминаем все Миры  будущие.  И
произносим Слово:
     - Да будет свет!