следящему  за
страданиями своих созданий. Но это не мешает им, понимая Бога, не понимать
друг друга. В ХХI веке невозможна война,  которая  не  стала  бы  мировой.
Пятьдесят три враждующих страны, пусть даже и понимающих, насколько опасна
конфронтация, - это котел с кипящим  варевом,  который  стараются  закрыть
наглухо крышкой без запоров. Взрыв неминуем, и он происходит.
     Атака начинается - страны Средней Азии,  где  силен  ислам,  пытаются
отбить у России земли, которые они по праву или без него  считают  своими.
Попытки западных стран  погасить  пожар  приводят  лишь  к  тому,  что  им
приходится самим вступить в драку. На чьей стороне?  Вопрос  не  праздный,
потому что, заступись они за Россию, и мусульмане всего мира, не  думая  о
последствиях (когда они об этом думали?),  придут  на  помощь  братьям  по
вере. Заступись за азиатов, и доведенная  до  отчаяния  Россия,  не  желая
терять ни земли,  ни  авторитета,  применит  оружие  массового  поражения.
Выжидание ничем не лучше. Выбор невелик, армии стран Западной Европы и США
входят на территорию  бывшей  Российской  империи,  и  на  этом  кончается
история цивилизованного общества планеты Земля...
     Господи,  то,  что  я  видел...  Лучше  умереть   самому.   Несколько
тысячелетий поднимался человек от  звериного  своего  состояния  до  высот
разумности, и достаточно оказалось месяца... Как мало среди людей  истинно
разумных! И что  они  смогли?  Ничего.  Разум  поднял  человека,  и  разум
позволил ему пасть.
     Я заслонил глаза руками, я не хотел видеть, не мог  я  видеть  этого!
"Нет, - крикнул я. - Если ты Мессия, и если есть Бог, как можно  допустить
это?!" Я услышал: "Создавший причину, не может не допустить и следствий из
нее". Не может - Бог?
     "Да, - услышал я, - в этом была ошибка, и ты это знаешь".
     - Я знаю это?
     - Конечно.
     Я не знал, я об этом не думал, я не хотел думать об этом - сейчас.
     "Что ж, - услышал я, - вот второй путь".
     Сначала он был хорош. Меня интересовала Россия, и я увидел ее.  Люди,
хотя и обозленные, голодные, не опустились на четвереньки. Были бунты,  но
возникло и убеждение, что  нужно  делать  дело,  а  не  раздирать  одеяло,
которым много лет (кое как!) укрывались от холода. Союз  Государств  выжил
как больной, перенесший на ногах пневмонию. Он похудел  (после  Прибалтики
отделились Молдова и Закавказье), едва держался на  ногах,  поддерживаемый
займами, но - жил. Удалось пригасить и пожары, то и  дело  вспыхивавшие  в
разных концах планеты.  Люди  привыкли  к  диктатуре,  к  твердой  власти,
демократию принимали с трудом, хотя говорили о  ней  много  и  по-разному.
Союз так и не достиг уровня жизни развитых  стран  -  спокойствие  в  этом
регионе всегда было относительным, хотя хлебные бунты конца ХХ века ушли в
историю.
     Меня не  покидало  ощущение  несоответствия,  двойственности.  Может,
потому (так мне думалось), что я привык с  детства  представлять  ХХI  век
иным. Я любил фантастику и верил  (действительно  верил!),  что  лет  этак
через сто единая к тому времени семья народов построит общество, в котором
будет хорошо всем. А всем - хорошо не было.  И  быть  не  могло.  Не  было
хорошо беднякам Средней Азии, где и в середине  ХХI  века  дети  пухли  от
голода. Не было хорошо шахтерам Сибири  и  Севера  -  то  и  дело  аварии,
тяжкий,  малооплачиваемый  труд.  Не  было  хорошо  эфиопам,   впавшим   в
бесконечную  гражданскую  войну.  И  латиноамериканцам  было  не  лучше  -
процветание  сменилось  глубоким  экономическим  кризисом,   и   не   было
просвета...
     Люди искали утешения в религии, но и в Бога верили как-то  странно  -
ждали милости свыше, продолжая унижать, убивать. И Бог должен был  прощать
грехи, потому что невозможно не  грешить,  если  жить  в  реальном,  а  не
воображаемом мире.
     У человечества не было цели, смысла, как не было их и прежде -  ни  в
античные, ни в средние века. На другие планеты люди так и не высадились  -
слишком великую цену пришлось бы заплатить за радость минутного успеха.
     Странное у меня возникло ощущение, когда я  узнавал  -  не  видел,  а
именно узнавал это будущее. Внешне более или менее благополучное,  оно  не
имело  права  быть,  оно  оскорбляло  мои  представления  о  смысле  жизни
человечества. Людям нечего было бы сказать в  свое  оправдание  на  Божьем
суде, если бы он состоялся.
     Я отгородился от этого будущего обеими руками, я сказал:
     - Почему - так? Не хочу!
     - Твоя воля, - произнес Иешуа смиренно.
     И возник третий путь.
     Прибалтика  и  Закавказье  после   полувековой   конфронтации   вновь
примкнули к России. Было, вероятно, в этом  союзе  нечто,  не  позволявшее
окончательно порушиться связям. Стало спокойно  и  на  Ближнем  востоке  -
несколько переворотов и локальных  войн,  не  обошлось  без  вмешательства
"великих держав", и диктатуры пали.
     Я витал над Землей и наблюдал, как строятся города,  как  пробирается
вглубь джунглей сеть шоссейных дорог,  видел  сверху,  с  высоты  птичьего
полета (сам я не был птицей, не ощущал тела, я был -  глаза,  мысль),  как
люди,  живущие  теперь  спокойнее  и  лучше,  работают,  ходят  в   гости,
путешествуют, и замечал - там,  где  люди  жили  сытнее  всего,  больше  и
убивали. Ночью, днем, на улицах, в домах, по одному и  целыми  семьями.  И
еще: наркоманом стал каждый второй. Почему?  От  сытости?  От  никчемности
существования?
     Чем стал человек? Почему, выбирая между  добром  и  злом,  декларируя
вечную тягу к добру,  предпочитал  зло?  Любя,  плодил  ненависть?  Строил
города, уничтожая леса?
     Устремляясь вверх, падал вниз.
     И на какую же глубину можно упасть, поднимаясь?
     Я очнулся. Я стоял посреди аллеи.  Иешуа  смотрел  на  меня  и  ждал.
Этакий живой знак вопроса, и что я должен был ответить?
     - Выбор, - сказал Иешуа.
     Он показал - я  увидел.  И  баста.  Что  выбирать?  Идею?  Сюжет?  Он
действительно ждал от меня ни много, ни мало - ответа на вопрос: как  жить
людям? Будто то, что он мне показал - единственные возможности. Не Золотой
век, не всеобщее счастье, не любовь, а такое вот... Да не нужно тогда жить
вовсе, ни  по  первому,  ни  по  второму,  ни  по  третьему  -  не  нужно.
Бессмысленно. Если Господь, создавая человека, не ведал, что творил, пусть
вернет все назад и начнет сначала. А если ведал,  пусть  скажет  себе:  "Я
такой же, как они - я создал людей по своему образу и подобию, и значит я,
Бог, в сущности, огромное вселенское  дерьмо,  и  незачем  мне  быть,  как
незачем быть моему нелепому творению".
     Вот только детей жалко.
     И женщин.
     И - мадонн Рафаэля, музыку Верди, книги Достоевского  -  все,  что  я
любил.
     И Лину, потому что она - другая. Для кого-то, может, такая же, а  для
меня другая, отдельная от всего человечества.
     А себя - жалко? Себя - нет. Я такой же как все.
     Простая альтернатива: быть или не  быть.  Если  бы  Гамлет  предвидел
будущее... Вот первое. Вот второе. Вот третье. И что?
     Не быть.
     - Это решение окончательно? - спросил Иешуа.
     О, Господи! Он смотрел на меня так, будто  не  мнение  о  собственных
фантазиях спрашивал, а действительно стоял у пульта  с  тремя  кнопками  и
раздумывал - какую  нажать.  Нет,  на  пульте  было  четыре  кнопки.  Одна
красная: возврат к Истоку.
     Мне стало жутко. Почему? Что я - Бог, играющий Миром? Скажу я  "один"
или "ни одного" - что изменится?
     Я должен был послать Иешуа куда подальше. Я молчал. Слишком серьезным
был взгляд Мессии,  это  был  взгляд  беспредельно  измученного  человека,
способного лишь на единственное оставшееся в его жизни усилие, и именно от
меня он ждал решения - какое усилие сделать. Чтобы потом упасть и умереть.
     Я знал, что никуда не уйду, пока не отвечу. Вот должен именно  я,  по
его мнению, здесь и сейчас решить судьбу Мира - должен, и  все  тут.  Свою
судьбу я решить не в состоянии, а судьбу Мира - пожалуйста. Это  нормально
- куда как легко решать, если от тебя ничего не зависит.
     - Кто же, если не ты? - спросил Иешуа.
     - И когда же, если не сейчас? - подхватил я, усмехнувшись.
     Иешуа кивнул.
     - Ты считаешь, что у человечества нет будущего? - спросил я.
     - Я ничего не считаю, - Иешуа покачал головой, - я вестник.
     - Ну конечно, ты  вестник,  а  откуда...  Хорошо,  это  бессмысленный
вопрос. Значит - выбор. Могу я подумать? Посоветоваться?
     - Не спрашивай меня, ты сам знаешь, что делать.
     - Тогда - прощай.
     Я повернулся и пошел по аллее  к  дому,  не  оборачиваясь,  чтобы  не
встретить взгляд этого ненормального. Каждый шаг причинял боль -  нет,  не
физическую, просто после каждого моего шага в  картинках  будущего  что-то
менялось к худшему (шаг - и в мире номер три  возникло  новое  зрелище,  и
люди вовсе перестали думать о великом и вечном...). Собственно,  не  знаю,
видел ли я (как я мог видеть все сразу?) или - только чувствовал.
     И еще была тоска. Все пропало. Все кончено.


     Вечером мы  с  Линой  пошли  в  кино.  Не  то,  чтобы  фильм  попался
интересный, но просто некуда было деться. К ней пойти мы не  могли,  очень
уж мне не хотелось пить чай в обществе мамы и сестры. Не могли и ко мне  -
тетка Лида пригласила соседку и кормила ее вчерашним борщом. А  по  улицам
ходить было тошно - дождь, по углам стоят какие-то  типы,  которые  то  ли
охраняют народ от грабителей, то ли сами ждут, чем поживиться. Мимо  то  и
дело на малой скорости взревывают бэтээры - эти-то уж точно занимаются  не
своим делом.
     Зал был наполовину пуст, и мы сели поближе - Лина плохо видела, - и в
темноте смотрели больше не на экран, а друг на друга. Наклонившись  к  уху
Лины,  чувствуя  губами  прикосновения  волос,  я  рассказал  о  том,  что
произошло у метро и затем - в аллее бульвара.
     - И ты, конечно, ничего ему не ответил, - сказала Лина.  -  Это  твой
стиль - ничего не решать.
     - Линочка, что я должен был решать?!
     - Стас, как ты думаешь, для себя, в душе - Бог есть?
     Хорошее время и место для такого вопроса! Бога нет, потому  что  я  в
него не верю. Если бы я в него верил, то он, конечно,  был  бы.  По-моему,
это совершенно очевидно: если Бог нематериален, если он - дух, управляющий
Миром, то его существование  никак  не  может  быть  об®ективной  истиной.
Вопрос "Есть ли Бог?" бессмыслен  по  сути  своей  как  бессмыслен  вопрос
"Существует ли совесть?" Конечно, не существует,  если  предполагать,  что
совесть можно пощупать, извлечь из человека и вставить обратно. И конечно,
совесть существует, поскольку я верю, что она есть, следую  ее  указаниям,
мучаюсь от ее уколов. Совесть - как и Бог - может убить. Совесть -  как  и
Бог - может спасти... Так я думаю. Для меня эти понятия  равнозначны.  Для
верующего человека Бог бесконечно выше, но природа того и другого едина, в
этом я убежден.
     - Есть Бог, Лина, - сказал я. - А Мессии нет и  быть  не  может.  Бог
нематериален. А этот Иешуа,  что  слоняется  по  улицам,  вполне  реальный
мужик. Он пахнет пустыней, может, даже иудейской. У него  шершавые  ладони
земледельца. Он - человек.
     - Если он псих, то почему пахнет пустыней, а не больницей?
     Я промолчал. На экране вместо перестрелки героя-супермена с мафиози я
увидел вдруг нечто совершенно иное - человеческий  муравейник,  в  котором
ничто не может измениться к лучшему,  потому  что  у  этого  общества  нет
разума. Мне подумалось, что люди и  муравьи  -  противоположные  и  потому
подобные  сущности.  Каждый  муравей  неразумен,  но  муравейник  выглядит
разумным. Каждый человек разумен, но человечество ничего, в  сущности,  не
соображает. Разум человечества как целого гаснет. В начале нашего века  он
достиг вершины  и  с  тех  пор  неуклонно  деградирует.  Наука  и  техника
развиваются, но разве они определяют  разумность  вида?  Скорее  наоборот:
теряя разум, человечество заменяет его приборами.
     - Лина, - сказал я, - мне кажется, что это тупик. Для людей. Все, что
сейчас происходит, все, что мы делаем, - напрасно, потому  что  мы  рвемся
вперед. А из тупика так не выбраться. Нужно вернуться.  В  прошлое.  Чтобы
изменить природу человека. Может, уже и во  времена  Христа  было  поздно,
иначе у него,  если  он  был,  что-нибудь  получилось  бы.  Значит,  нужно
возвращаться в пещерные времена. К первобытным людям. Или еще раньше -  до
человека.
     - Человек - ошибка? Вся наша история?
     Лина смотрела мне в глаза, и я поцеловал ее.
     - Линочка, - прошептал я, - как человек может быть ошибкой?  Если  бы
его не было, не было бы и нас с тобой. Ходили  бы  по  земле  не  люди,  а
крысодраконы.
     - И в образе крысодракона ты, возможно, был бы решительнее, - сказала
она, и я уловил в ее голосе интонации, которые мне были хорошо  знакомы  и
предвещали ссору.
     Конечно, я был ослом  -  Буридановым  или  иным,  нормальным  хлипким
ослом-интеллигентом, не способным сделать свой выбор. Иешуа,  конечно,  не
мог найти  более  "удачной"  кандидатуры,  чтобы  задавать  свои  вопросы.
Впрочем, может, он был прав - глобальные проблемы, где от  моих  поступков
ничего не зависело, я  обычно  решал  быстро  и  без  особых  сомнений.  С
человечеством, к примеру, мне все было ясно.  Природа  слепа  и  действует
классическим методом проб и ошибок. Биологическая эволюция прошла  длинный
путь,  было  время  пробовать  и  ошибаться  -  на  животных.  Но  другого
человечества на земле природа не создала -  это  была  ее  первая  и  пока
единственная попытка создать разумный вид. Было бы странно,  если  бы  эта
первая проба оказалась еще и успешной. Вот когда человечество погибнет,  и
пролетят века, и возникнет новый разумный вид, отличный от нашего, и  тоже
погибнет, потому что будет несовершенным,  а  потом  появится  и  погибнет
третий, а за ним -  четвертый,  тогда  на  какой-нибудь  триста  семьдесят
второй попытке в неимоверно далеком будущем, может быть, природа и создаст
существа,  полностью  соответствующие  библейским  нравственным  принципам
(принципы-то хороши, но человек не про них создан!)... А еще лучше было бы
начать весь  эксперимент  заново,  изменить  начальные  условия  -  тогда,
миллиарды лет назад. Такая попытка была бы чище методологически, я так  бы
и поступил, если бы от меня хоть что-то зависело в этом мире.
     Фильм  кончился,  добро  восторжествовало,  как  обычно   торжествует
теоретическое добро,  мы  вышли  на  улицу,  и  здесь  произошло  событие,
изменившее мир. Впрочем, это я  понял  лишь  впоследствии,  а  тогда  меня
беспокоила Лина. Она шла рядом, но была далеко, я знал эти ее  настроения,
она думала о том, что через полчаса мы опять расстанемся, она  вернется  к
матери и сестре, я -  к  тетке  Лиде,  и  сколько  бы  я  ни  ссылался  на
обстоятельства, это ровно ничего не изменит в ее жизни. Я  знал  -  сейчас
Лина вспыхнет, и мы поссоримся. Я этого не хотел, но  в  подобных  случаях
слова не помогали. Нужно было что-то...
     Со стороны бульваров я услышал крики, навстречу  нам  бежали  человек
десять, впереди Иешуа. Лина потянула меня за рукав, я стоял,  как  обычно,
совершенно не представляя что делать. Иешуа заметил нас  и  остановился  -
шагах в двадцати.  Его  мгновенно  окружили,  и  я  стал  действовать  как
автомат.
     То есть, я прекрасно понимал, чего  хочу,  и  делал  именно  то,  что
хотел, но не знал, почему хочу именно этого. То, что я  сделал,  настолько
было на меня не похоже,  что  Лина  просто  не  успела  меня  удержать.  Я
раздвинул мужичков, будто ледокол - торосы в океане. Иешуа был бледен,  по
щеке его струйкой стекала кровь, и почему-то именно  это  привело  меня  в
бешенство. Со мной только раз в жизни случалось такое - когда  восемь  лет
назад мы крепко поругались с женой, обоим было ясно, что это конец,  и  мы
бросали друг в друга грубые и несправедливые слова,  а  потом  я,  потеряв
контроль над собой, ударил ее, и стало мне невыносимо стыдно, но я  ударил
еще и - ушел. К тетке Лиде, потому что родители жили у черта на  рогах,  в
Хабаровске, и там мне совершенно нечего было делать.
     Я двинул в ухо какому-то коротышу, тыкавшему кулаком Иешуа под ребра.
     - Ты что - Христос? - крикнул я. - Тебя бьют, а ты...
     Иешуа улыбнулся, улыбка была испуганной, и мне показалось, что боится
он за меня - не за себя.
     - Ты решил? - спросил он одними губами.
     Нашел время!
     - Что решил?! - закричал я. - Кому все это нужно? Мне - нет!
     Иешуа взял меня за локоть и пошел, а толпа почему-то расступилась, мы
прошли сквозь нее, подошли к Лине, готовой уже заплакать, я  подхватил  ее
под руку, и мы втроем быстро зашагали по вечерней улице.
     - Все, - сказал я. - Надоело.
     - Ты решил, - сказал Иешуа.
     Я был усталым, злым, все виделось мне в мрачном свете, в том числе  и
мое с Линой будущее, и будущее всех людей,  живущих  в  этих  домах,  и  в
других тоже, и на всей Земле. Тупик. Раньше нужно  было  менять  что-то  в
людях. Раньше. А сейчас все равно, что первый сценарий,  что  третий,  что
двадцать пятый. Тупик. Была бы у меня машина времени, я  отправился  бы  к
истокам, когда жизнь на планете только нарождалась, и  совершил  бы  нечто
(что?!), способное перевернуть мир: пусть все идет заново,  по  иной,  как
говорят фантасты, мировой линии. Сначала. С самого сотворения. А поскольку
сотворения не было, то - с Большого взрыва. А поскольку это невозможно, то
все - чушь.
     - Ты решил, - повторил Иешуа, хотя я, кажется, не произнес ни слова.
     Почему-то слова Иешуа взорвали меня - как  запал  взрывает  бомбу.  Я
кричал, я проклинал свою жизнь, проклинал Иешуа (за что?), требовал, чтобы
Лина ушла, и чтобы она не бросала меня, потому что я один, и никого нет  -
нет людей, нет, нет и не было, и не будет, и  пусть  провалится  тот,  кто
создал это человечество (я еще о человечестве думал!).
     Потом я пришел в себя; Лина обнимала меня за  плечи,  а  Иешуа  стоял
поодаль, и мне показалось,  что  он  стал  то  ли  меньше  ростом,  то  ли
наоборот, не знаю - просто он стал каким-то другим.
     - Откуда ты взялся? - спросил я с тоской. - И чего, в  конце  концов,
ты хочешь от меня?
     - Ты знаешь, - Иешуа  провел  рукой  из  стороны  в  сторону  жестом,
который показался мне знакомым, но который я все-таки не  смог  узнать.  -
Мои отношения с тобой - отношения слуги и господина. Слуга - я.
     - Вот как? Если ты Мессия, то кто, по твоему мнению, я?
     - Бог.
     - Пойдем домой, - сказала Лина. - Вы оба сошли с ума.
     Мы ушли, а Иешуа остался, и я знал, что еще увижу его. Лина прижалась
ко мне, ей было страшно, и я знал -  почему.  Я  еще  многое  знал  в  тот
момент, вот только не знал, что именно я знаю. Частично я понял это  ночью
во  сне,  который  оказался  ясным  и  четким,  как  фильм  на  прекрасной
кодаковской пленке.
     Проводив  Лину  и  возвращаясь  домой  по  пустынному   бульвару,   я
неожиданно выловил из подсознания мысль, в  правильности  которой  у  меня
почему-то не возникло сомнений: время человечества кончилось, потому что я
захотел этого.



        ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

                                        "И сотворил Бог человека по образу
                                     Своему, по образу Божию сотворил его;
                                     мужчину и женщину сотворил их...
                                        И увидел Бог все, что Он создал, и
                                     вот, хорошо весьма. И  был  вечер,  и
                                     было утро: день шестый."
                                                          Бытие, 1; 27, 31

     Он появлялся в роковые для мира времена.
     Было это трижды.
     Впервые он понял, что видит  свет,  оказавшись  посреди  американской
саванны, неподалеку от какого-то стойбища. Существа,  жившие  здесь,  были
еще не  вполне  людьми.  Низкий  лоб  над  б