в которой  приводился  сравнительный
вес французских монет. "Золото: 100 франков  весит  32,25  грамма"  -  эти
слова были жирно подчеркнуты синим карандашом.
   - Твоя книга? - спросил я у Андрея.
   - Нет. Витькина.
   - С чего ты взял? - сказал Виктор. - Это не моя книга.
   - Как так? - Андрей удивился. - Она  здесь  целую  неделю  валяется,  я
думал, что ты принес.
   Тут Жан-Жак сказал:
   - Дайте сюда, это я забыл в прошлый раз.
   Он протянул руку за книгой. Но Андрей опередил  его  и  успел  прочесть
отчеркнутое место в сноске, и Виктор тоже прочел через его плечо.
   - Это вы подчеркнули?  -  спросил  Андрей,  поднимаясь.  -  Французским
золотишком интересуетесь?
   У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет  его
душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом:
   - Иван Яковлевич, ну  что  это...  Скажите,  что  все  это  неправда...
Померещилось, приснилось...
   Жан-Жак  сунул  руку  в  нагрудный  карман,  но  не  вытащил  расчески,
пригладил волосы ладонью.
   - Вы что, с ума посходили? - спросил он. - Чего вы от меня хотите?
   - Чего я хочу? - закричал Андрей сумасшедшим голосом. - Я хочу  уважать
своего руководителя! Я хочу, чтобы он  не  похищал  музейные  ценности  за
выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил... не позорил звания ученого!
   Он еще что-то неистово орал. Жан-Жак прикрыл глаза  ладонью.  А  Виктор
исподлобья смотрел на него, подперев нос большим пальцем.
   Я не вмешивался. Только  теперь  до  меня  дошло:  Рыжов  похитил  Нику
Самофракийскую не с научной целью, а... Как это  дико,  непредставимо!  Он
намеревался возвратить статую за выкуп...
   - А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, - уже не
кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб
вырвали. - Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии... Нет! Все
мало... Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи...
   -  Сколько  вы  собирались  запросить  с  Лувра?   -   сказал   Виктор.
Спокойненько так сказал, деловито.
   Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него.
   - Ну, сколько? - повторил Виктор. - Десять тысяч?
   - А чего ты спрашиваешь? - вскричал Андрей.  -  Вернемся  домой,  пусть
общественный суд с него спросит.
   Жан-Жак прокашлялся.
   - Горшенин, - обратился он к Виктору, странно усмехаясь. -  Вы  человек
рассудительный, вы поймете  меня  правильно.  Видите  ли,  я  оставил  там
письмо, в котором попросил значительную сумму...
   - Сколько? - осведомился Виктор в третий раз.
   -  Сто  тысяч.  Сто  тысяч  золотыми  десятифранковыми  монетами.  Э-э,
тридцать два с четвертью кило золота... Колоссальное богатство,  Горшенин.
И если вам удастся образумить этого  юного  максималиста,  то...  я  готов
щедро, очень щедро...
   - Конкретно, - сказал Виктор. - Сколько вы нам отвалите?
   Я ничего не понимал. Андрей изумленно таращил глаза на Виктора.
   - Ну, скажем, половину. - Жан-Жак почесал подбородок. - Пятьдесят тысяч
франков...
   - Наполеондорами?
   - Называйте, как хотите. До первой мировой войны  золотые  монеты  были
еще в обращении, я проверил. Вы будете обеспечены на всю жизнь.
   - Подходяще. Что ж, я согласен.
   - Виктор! - взревел Андрей.
   - Погоди. - Виктор, прищурясь, в упор  разглядывал  Жан-Жака.  -  Но  с
одним условием, Иван Яковлевич. Мы вас оставим там, в одиннадцатом году. А
из тех шестнадцати с осьмушкой килограммов,  которые  вы  нам  дадите,  мы
отольем золотую плевательницу с вашим барельефом и установим ее у входа  в
институт - в назидание, так сказать.
   - Позвольте! - У Жан-Жака глаза побелели от злости. - Это уже слишком!
   - А грабить музеи - не слишком?
   - Почему грабить? Мы возьмем с капа... с капиталистов!  И  кроме  того,
этих людей давно уже нет на свете...
   - Не понимаю, почему вы упрямитесь, Иван Яковлевич?  -  спросил  Виктор
почти ласково. - Вам будет там хорошо. Купите себе это... цилиндр. Станете
изобретать телевидение, пенициллин, нейлон - разбогатеете как не знаю кто.
Политикой   займетесь.   В   католики   запишетесь.   Чего   доброго,    в
премьер-министры выбьетесь. А мы вас будем навещать. Не часто, конечно, но
будем. Ну?
   - Как вы смеете! - закричал Жан-Жак, его белое  лицо  и  желтые  волосы
были мокры от пота. - Да если бы я хотел украсть, то просто с®ездил бы лет
на сто назад и... м-м... экспроприировал ценности губернского казначейства
в нашем же городе...
   Я  подумал,  что  это   вполне   логично.   Действительно,   губернское
казначейство - куда проще. Да и к тому же Рыжов в роли гангстера...
   - Слишком просто для вас! - орал Андрей. - Вы человек с размахом!
   - Не имеете права! Я вас... Я хотел вас проверить!
   В общем, поднялся такой шум, что я чуть не оглох.  Они  все  трое  дико
кричали  друг  на  друга.  Виктор  требовал,  чтобы  Жан-Жака  высадили  в
одиннадцатом году.  Андрей  хотел  привезти  его  обратно,  чтобы  предать
общественному суду. А Жан-Жак, тоже раз®яренный, обвинял их в хулиганстве.
   Наконец они угомонились. Некоторое время в рубке было совсем тихо.  Мне
не хотелось вмешиваться в их дела, я только напомнил о своей просьбе: если
можно, слетать ненадолго в Древнюю Грецию, на остров  Самофракию.  Жан-Жак
махнул рукой и устало закрыл глаза.
   Виктор принялся  перестраивать  путевую  программу,  а  Андрей  вытащил
стопку карт,  отыскал  нужную  и  определил  координаты  Самофракии,  или,
по-современному, Самотраки.
   - 40ь3О' северной широты, 25ь3О' восточной долготы, - сказал он. -  Даю
команду на рули.
   Все-таки  удивительная  машина  СВП-7!  Время  со   скоростью   двухсот
миллионов часов в  час  неслось  за  бортом,  огражденным  защитной  зоной
нуль-времени. Я бы сказал, со скоростью мечты... И ведь никто  со  стороны
не может увидеть машину. Вихрь, дерзкий взлет человеческого гения...
   Не знаю почему, в памяти всплыли строки Луговского:

   В небе древний клич уходящих стай,
   Проплывает путь, за верстой верста.
   Сердце птичье томит даль безумная,
   Пелена морей многошумная...

   Я не птица, но и я вдруг ощутил,  как  это  удивительно  верно:  сердце
томит даль безумная... Нет, не  могу  выразить  даже  приблизительно  свое
ощущение полета во времени...
   - Ребята, - сказал я, - я преклоняюсь перед вами.  Вы  победили  время.
Помните древнейшего бога греческих мифов? Хронос - так его звали. Хронос -
олицетворение времени. Ужасный, жестокий Хронос пожирал своих  детей.  Его
сестра - жена Рея спасла Зевса, обманув Хроноса и подав ему  вместо  Зевса
камень. А когда Зевс  вырос,  он  восстал  против  Хроноса,  заставил  его
извергнуть пожранных детей - новых богов и  бросил  его  в  Тартар.  Время
пожирало людей и события, но вы, ребята, победили его. Вы  -  новые  боги,
титаноборцы!
   Я хотел им еще сказать, что Хроноса изображали с косой и серпом в руках
и с ребенком в зубах, что римляне называли его Сатурном, но побоялся,  как
бы Андрей не поднял на смех мою восторженность. У него способность портить
мне настроение.
   Но Андрей ничего не ответил. Он и  Виктор  что-то  делали  у  пульта  -
очевидно, мы приближались к цели.
   - Замедляю, - сказал Виктор. - Андрюша, поднимись на три тысячи метров,
уточнимся визуально.
   Андрей тронул клавиатуру блока  пространства.  И  вдруг  -  я  чуть  не
вскрикнул от  удивления  и  восторга  -  на  внезапно  вспыхнувшем  экране
возникла глубокая синь Эгейского моря. Слева  показались  ярко  освещенные
солнцем скалистые, изрезанные берега далекого острова.
   - Вот твоя Самофракия, - сказал Андрей.
   - Левее! - скомандовал  Виктор.  -  Держи  на  этот  мысок.  Стоп!  Дай
увеличение.
   Машина замерла во  Времени-Пространстве  над  островом.  Да,  это  была
Самофракия! Я сразу узнал знакомые по картам очертания. Увидел  каменистые
склону горы Фенгари, поросшие темно-зеленым  кустарником,  и  разбросанные
тут и там стада коз и овец, и рыбачьи лодки у  берега...  Древняя  Эллада,
залитая серебристо-голубым светом, мирно лежала у нас под ногами... Можете
представить, что творилось у меня в душе!
   Мы начали медленно снижаться, чтобы осмотреть остров и разыскать  Нику.
Андрей тихонько разворачивал изображение на экране, и  перед  нами  возник
белый  круглый  храм;  его  верхний  ярус  состоял  из  множества  колонн,
увенчанных конической кровлей.
   - Арсинойон! - воскликнул я, у меня дух перехватило от счастья.
   - Выражайся точнее, Леня, - сказал Андрей. - Что это за кафетерий?
   - Я же говорю - Арсинойон. Его  построила  в  281  году  до  нашей  эры
Арсиноя, дочь египетского правителя Птолемея  Сотера.  Она  посвятила  его
великим богам. Здесь должно быть сорок четыре колонны...
   - Верим, верим, не надо пересчитывать. Но где же Ника?
   - Ники еще нет. Вернее, уже нет... Ну я расскажу, если хотите...  После
смерти Александра Македонского его военачальники - их называли диадохами -
расхватали завоеванные земли. Птолемей Сотер захватил  Египет,  а  Антигон
Одноглазый со своим сыном Деметрием Полиоркетом сделался царем этих  мест.
Конечно, диадохи передрались друг с другом. Деметрий Полиоркет разгромил в
морском сражении флот Птолемея - в память этой победы и воздвигли Нику.  А
позднее Полиоркет был разбит,  разгромлен,  и  Самофракия  попала  в  руки
Птолемея. Тогда-то, вероятно, Нику и сбросили  с  пьедестала  и  построили
Арсинойон...
   Я рассказывал  сбивчиво,  торопливо,  но  ребята,  кажется,  слушали  с
интересом.
   - Понятно, -  сказал  Андрей.  -  Раз  стоит  Арсинойон,  значит,  Ника
сброшена. Виктор, двинь во времени помалу назад.
   Щелчок включенного хроноквантового генератора,  и  время  пошло  назад.
Экран затуманился.
   - Потише, Виктор! Дай минимум. Ага, вот!
   Над синим-синим морем, на высокой  скале,  обтесанной  в  виде  крутого
корабельного носа, высилась Ника Самофракийская - мраморная богиня Победы.
Бурно устремленная вперед, навстречу ветру, она в  одной  руке,  опущенной
вниз, держала копье, а в другой - рог, поднесенный  к  запрокинутой  назад
голове. Богиня трубила победу! У  нее  было  гордое,  прекрасное  лицо,  и
волосы, летящие на ветру...
   Как она была хороша! И как на месте!
   Мы слова не могли вымолвить  -  нас  охватил  восторг  прикосновения  к
великому искусству.
   Первым опомнился Андрей. Он оглянулся и ткнул Виктора в  бок.  Мы  тоже
оглянулись. Жан-Жак с интересом смотрел на экран.
   - А что, если его - туда, к диадохам? - тихо сказал Виктор.
   - То-то они обрадуются, - усмехнулся Андрей.
   - Ребята, - сказал я, -  очень  вас  прошу,  еще  немного  назад.  Надо
поймать момент установки Ники. Заснять на пленку,  скульптора  повидать  -
ведь он неизвестен, знаем только, что принадлежал к школе Скопаса... Лично
я думаю, что Нику изваял сам Скопас - этакая силища. экспрессия... И  если
мы ее заберем отсюда и переместим в пространстве и  времени,  Птолемей  не
сможет сбросить ее с пьедестала и разбить. Спасем Нику!
   Жан-Жак усмехнулся и покрутил головой, а  ребята  снова  наклонились  к
пульту.
   - Постойте? - крикнул я, пораженный вдруг странной мыслью. - А  как  же
наша Ника там, в багажнике? Ведь если она...
   Ребята покатились со смеху.
   - Эх ты, лирик, - мягко сказал Андрей. - Титаноборец. На-ка, посмотри.
   Он включил экран грузового  отсека.  Я  увидел  разбросанные  рогожи  и
веревки. Безрукая, безголовая статуя исчезла бесследно.



        4. НИКЕЯ

   Отрывок из поэмы, записанной на магнитофон Л.Шадричем с голоса аэда

   Память, сограждане, боги даруют нам, смертным, в подарок,
   В дар драгоценный, дороже железа и меди тягучей,
   Тонких хитонов дороже и кубков златых двоеручных.
   Нам же, аэдам-кифаробряцателям, боги велели:

   Ведать сказанья далеких времен о богах и героях,
   О чудесах, сотворенных Афиной, о знаменьях Зевса,
   Песни слагать и тревожить перстами кифарные струны.
   Люди за то, на пирах услаждаясь звучаньем кифары,
   Жареным мясом и светлым вином услаждают аэда.

   Ныне послушность в персты мне вселила Афина Паллада,
   Памяти силу и мужество голоса мне укрепила,
   Дабы поведать о чуде недавних времен небывалом:
   Царь Александр Филиппид македонский, блистающий силой,
   Богу Арею подобный, мужей-копьеносцев губитель,

   Некогда мир покорил, овладевши землей и народом.
   Все же не мог Александр избежать неминуемой Керы:
   Нет, не копье и не меч, не стрела, заощренная медью, -
   Тягостный жребий смертельной болезни сразил Александра.
   Только развеялся дым от костров погребальных, немедля

   Множество царств меж собой поделили мужи-диадохи,
   Меднообутые войск предводители, слава Эллады.
   Были средь них Птолемей, Лисимах и Кассандр богоравный,
   И Антигон Одноглазый с Деметрием Полиоркетом.
   Был и Никатор - Селевк, и немало других диадохов.

   Правил Египтом Сотор Птолемей, предводитель героев,
   Полиоркет же Деметрий с отцом. Антигоном суровым,
   Правили Фракией с нашей землей - Самофракой цветущей,
   Островом вечнозеленым средь моря, обильного рыбой.
   Боги вселили раздоры и зависть в сердца диадохов.

   Царь Птолемей, меднобронный Сотер, повелитель Египта,
   Множество черных собрал кораблей, оснастил парусами
   И на катках повелел их спустить на священное море.
   Тонких далеколетящих египетских копий собрал он,
   Луков, мечей медноострых, и масла в амфорах, и мяса.

   Выйдя в поход, Птолемей с шлемоблещущим войском
   Вздумал владенья отнять у Деметрия Полиоркета,
   Дерзко свершив нападенье нежданное с моря.
   Близ Саламина встретив врагов, корабли Антигона
   В битву вступили жестокую с войском царя Птолемея.

   С треском сводя корабли и сцепляясь крюками для боя,
   Бились мечами ахейцы и копья друг в друга бросали,
   Кровное братство забыв под кровавой эгидой Арея.
   Боги решили отдать предпочтенье врагу Птолемея,
   Полиоркету Деметрию, сыну царя Антигона.

   Бурно с Олимпа шагнула в сраженье крылатая Ника,
   Крылья богиню несли над верхушками мачт корабельных.
   Левой рукою копье поднимала крылатая Ника,
   Правою, рог прилагая к устам, возвестила победу.
   Полиоркета избравши корабль, на носу черноостром

   Стала она, кораблям Птолемея копьем угрожая.
   ...........................................
   В сердце своем веселяся, Деметрий отдал повеленье
   В жертву богам, как пристойно, свершить на брегу гекатомбу.

   После же войско всю ночь, до восхода багряный Эос,
   Пищей героев - поджаренным мясом с вином угощалось,
   С луком сухим, с чесноком благовонным вприкуску -
   Так же, как вы угостите аэда за это сказанье.
   В память победы Деметрий искусного вызвал Скопаса,

   Дабы воздвиг на утесе, над гаванью Самофракийской
   В память победы морской изваянье крылатыя Ники.
   Есть меж Кикладами остров, поросший колючкой,
   Парос, где множество мраморных скал и утесов.
   Глыбу паросского мрамора выбрал Скопас богоравный

   Тяжкоогромную, чистую, трещин лишенную черных.
   Молот тяжелый и острый резец из седого железа
   В мощные руки зажав, обрубил он излишества глыбы,
   Сущность оставив богини Победы, стремительной Ники.
   После, огладивши статую начисто скобелем острым,

   Воском пчелиным до ясного блеска натер изваянье -
   Изображенье богини Победы, крылатыя Ники,
   На корабельном носу устремленный в бурном порыве.
   ................................................
   Гражданам Фракии царь Антигон, победитель Сотера,
   С сыном Деметрием мирным житьем насладиться не дали:

   Видно, напрасно им Ника победу дала над врагами.
   Славы возжаждав, Деметрий с отцом устремились к Афинам,
   Новые войны начав, угрожая селеньям ахейским.
   Вечные боги послали тогда предсказанье на остров:
   Днем, средь сиянья лучей Гелиоса, в глазах у народа

   Статуя Ники крылатой исчезла с утеса над морем -
   Будто и не было здесь сотворенной Скопасом
   Ники крылатой, шагнувшей вперед с корабельного носа.
   ....................................................

   В битве при Ипсе погиб Антигон, пораженный железом,
   Сын же, Деметрий, спасаяся бегством, ушел от погони...



        5. РАССКАЗЫВАЕТ ЖУРНАЛИСТ Э.Д.МЕЛОУН

   Мне с большим трудом удалось уговорить Челленджера поехать в Париж. Всю
дорогу он осыпал меня отвратительными ругательствами, как будто я  виноват
в том, что, кроме ученых, в Лувр пригласили каких-то сыщиков. Но я-то знал
старика и помалкивал.
   Должен признаться, что наш  соотечественник,  знаменитый  сыщик  Шерлок
Холмс,  оказался  чрезвычайно  хладнокровным  джентльменом.  Он   спокойно
выдержал  испепеляющий  взгляд  Челленджера,  которого  для  иного,  менее
искушенного человека было  бы  вполне  достаточно,  чтобы  провалиться  на
месте. Доктор Ватсон, постоянный спутник Холмса, и мой приятель сэр  Артур
Конан Доил также держали себя как подобает англичанам.
   Впрочем, и старик вначале вел себя  вполне  прилично.  Он  с  интересом
осмотрел постамент исчезнувшей Ники Самофракийской и  загадочные  рубчатые
следы вокруг. При виде этих  следов  я  невольно  вспомнил  отпечатки  ног
кошмарных чудищ возле Центрального озера, которое  мы  некогда  открыли  в
стране Мепл-Уайта, и сказал об этом Челленджеру.
   - Чушь! - рявкнул он. - Не лезьте не в свое дело.
   Он сунул кулак под седеющую бороду и задумался, глядя на ровную,  будто
перекушенную двумя челюстями, поверхность пьедестала. Затем он взглянул на
нас, и сказал зычным голосом:
   - В этом жалком сборище вряд ли найдется человек,  знакомый  с  работой
молодого немецкого ученого об относительности времени, так что и  говорить
не о чем.
   - Профессор, - сказал префект полиции. - Позвольте  познакомить  вас  с
письмом,  полученным  дирекцией  Лувра.  Неизвестный  похититель  согласен
вернуть статую за выкуп - сто тысяч золотых франков. Он пишет, что...
   - Какое мне дело до ваших полицейских забот! - прервал его  Челленджер.
- Надеюсь, не для того пригласили меня сюда, чтобы  рыскать  но  парижским
трущобам в поисках воров.
   - Разумеется, профессор, - сказал Холмс. - Но мы бы хотели узнать  ваше
мнение...
   - Что вы можете понять в моем мнении?  -  закричал  Челленджер,  сверля
Холмса яростным взглядом. - Позволительно будет сказать, мистер сыщик, что
хотя об®ем вашего черепа близок к  человеческому,  я  сомневаюсь,  что  он
вмещает мозг. Вам следует знать свое место - рынок Петтикот-лейн,  где  вы
можете ловить похитителей рваного тряпья. Вы гнусная  полицейская  ищейка,
вот кто вы такой!
   Годы не остудили бешеного характера старика. Он бушевал не меньше,  чем
в те далекие дни, когда профессор Иллингворт из Эдинбурга публично заявил,
что Затерянный мир, открытый нами  в  дебрях  Южной  Америки,  -  сплошная
мистификация. Но ярость Челленджера разбивалась  о  холодную  сдержанность
Холмса, как морской прибой о скалы моей родной Ирландии.
   - Вы неправы, сэр, - вступил в  разговор  сэр  Артур.  -  Мистер  Холмс
никогда не служил в полиции.
   - Я, кажется, беседую не с вами, - немедленно набросился Челленджер  на
сэра Артура. - Но, если хотите, скажу и о  вас.  Бросить  научную  работу,
врачебную деятельность и бегать за  сенсациями,  писать  грошовые  романы,
вызывать духов -  вряд  ли  это  отличает  ваш  уровень,  сэр,  от  уровня
игуанодона средних способностей!
   Я уже жалел, что привез сюда старика.
   - Однако это уже слишком, - сказал сэр Артур, побледнев. - Вы не смеете
разговаривать со мной подобным образом.
   - Ах, не смею! - взревел профессор,  выпячивая  грудь  колесом.  -  Так
знайте, что мне не раз приходилось проучивать разных нахалов, и не будь  я
Джордж Эдуард Челленджер, если сейчас не поставлю вас на место!
   С этими словами он двинулся  на  сэра  Артура.  Тот  был  очень,  очень
бледен.
   - Вы не сделаете этого, Челленджер! - воскликнул он.
   Я попытался остановить старика, но он оттолкнул меня,  как  ребенка.  В
следующий момент он кинулся на сэра Артура и обхватил его своими огромными
ручищами