Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов. На перекрестках времени

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Очень далекий Тартесс". М., "Знание", 1989.
   OCъ & spellcheck by HarryFan, 15 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


        1. ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ЗАПИСОК ДОКТОРА ВАТСОНА

   В последнее время я редко  встречался  с  Холмсом.  Сколотив  небольшое
состояние, чему немало способствовало вознаграждение  за  раскрытие  тайны
замка  герцога  Соммерсетширского,  Холмс  поселился   в   Кенте,   вблизи
очаровательных  садов  Кобема,  и  занялся  пчеловодством,  не   оставляя,
впрочем, старых увлечений химией и музыкой.
   В этот теплый августовский день 1911 года моя жена уехала на двое суток
в Кройдон, к тетке, и я намеревался с®ездить в Кобем навестить  Холмса.  Я
собирался в дорогу, когда зазвонил недавно установленный в  моем  кабинете
телефонический  аппарат:  сэр  Артур,  соединившись  со  мной,   предложил
позавтракать в клубе  Королевского  хирургического  общества,  и  я  решил
несколько изменить свои планы.
   За завтраком мы поговорили  немного  о  животном  магнетизме,  затем  о
Балканах, слегка коснулись загадочной истории с "Джокондой", которую месяц
назад дерзко похитили из Лувра.
   - Интересно, что думает об этом похищении мистер Холмс? -  спросил  сэр
Артур, когда мы, окончив завтрак, сидели за портвейном.
   Надо  сказать,  что  эти  замечательные  люди  по  странному   стечению
обстоятельств никогда не видели друг друга. Сэр Артур знал  Холмса  только
по моим рассказам, которые он с присущим ему искусством сделал  известными
всему миру.
   Именно в этот момент Холмс подошел к нашему столику.
   - Как поживаете, Ватсон? - спросил он.
   - Как вы нашли меня? - изумился я. - Ведь я редко бываю здесь, особенно
в это время дня.
   - Очень просто. Я побывал у вас в Кенсингтоне. Пока экономка  об®ясняла
мне, что ваша жена уехала в Кройдон, а вы ушли после  телефонного  звонка,
который каждый раз пугает ее, и не сказали куда, я осмотрел ваш кабинет. И
сразу понял, что вы собирались ко  мне:  железнодорожное  расписание  было
раскрыто, поезд 12:30 на  Рочестер  отчеркнут  ногтем  -  старая  скверная
привычка. А в Кобем можно попасть только через Рочестер. Зубная  щетка  на
необычном месте свидетельствовала о поездке с ночевкой, а  фунтовый  пакет
моего любимого табака от Бредли свидетельствовал о том, что вы  не  забыли
моих вкусов, так как сами вы не любите  этот  табак.  Но  вас  вызвали  по
телефону - не к пациенту, потому что  ваш  медицинский  саквояж  лежал  на
месте, а стетоскоп - на  столе.  Наконец,  членский  билет  Хирургического
общества, который всегда лежит в  терракотовой  корзиночке,  отсутствовал.
Судя по газетам, утреннего заседания Общества сегодня нет. Сопоставив  это
с временем дня, я понял, что вас пригласили на завтрак в клубе Общества  -
вот и все. Не представите ли вы меня своему приятелю, Ватсон?
   Произнося эту длинную тираду, Холмс не  преминул  окинуть  сэра  Артура
быстрым проницательным взглядом. Тот, пряча  улыбку  под  своими  толстыми
усами, рассматривал Холмса с любопытством, не выходящим, впрочем, за рамки
приличия.
   - О, прошу прощения, джентльмены, - сказал я. -  Мистер  Холмс,  Шерлок
Холмс, частный следователь и химик-любитель.  А  это  -  мой  приятель  по
клубу...
   - Сэр Артур Конан Доил, - перебил меня Холмс. - Врач, путешественник  и
писатель. К сожалению, немного увлекается спиритизмом. Очень приятно,  сэр
Артур. Как поживаете, сэр?
   - Как поживаете, мистер Холмс? - приветливо сказал сэр Артур.  -  Очень
приятно, я много слышал о вас.
   - Это делает мне честь, сэр. В свою очередь, скажу, что сведения о  вас
и ваши фотографии помещены во многих  британских  справочниках.  Однако  я
вынужден просить прощения: неотложное  дело  требует  присутствия  доктора
Ватсона в другом месте. Ватсон,  вам  придется  заехать  домой  за  зубной
щеткой и оставить записку жене. В 14:45 мы выезжаем дуврским экспрессом  с
вокзала Черинг-Кросс. Завтра мы должны быть в Париже. Прошу прощения,  сэр
Артур. Было очень приятно познакомиться.
   - Одну минутку, мистер Холмс, - сказал сэр  Артур,  умоляюще  глядя  на
моего старого друга. - Не могу ли я вам быть полезен в Париже?  Я  бывалый
человек, уверяю вас.
   - Что ж, - сказал Холмс. - Вы окажете мне честь, сэр Артур. В дороге  я
попробую разочаровать вас в спиритизме. Пошлите за кэбом, Ватсон.
   Я не сомневался, что Холмса пригласили в Париж для участия в  следствии
о пропаже  "Джоконды".  Но  дело  оказалось  вовсе  не  в  "Джоконде".  Мы
столкнулись с таким удивительным, необ®яснимым явлением, что даже Холмс, с
его проницательностью и ясным умом, был поставлен в тупик.
   Но не буду забегать вперед.
   Итак,  префект  полиции,  сухощавый  француз  с  черными,  как   смоль,
бакенбардами, встретил нас на вокзале и повез прямо в Лувр. Признаться,  я
несколько усомнился в правдивости той истории, которую  префект  рассказал
нам по дороге. По его  словам  выходило,  что  позавчера  среди  бела  дня
неизвестные злоумышленники похитили из Лувра статую Ники Самофракийской  -
богини победы.
   Я не раз бывал в Лувре и каждый раз любовался этой статуей - гениальным
созданием неизвестного греческого ваятеля третьего или четвертого века  до
рождества Христова. У нее не  было  ни  головы,  ни  рук,  только  сильное
стройное тело, устремленное вперед, и расправленные  в  полете  крылья  за
спиной.
   Вполне можно было себе представить, как при известной ловкости похитили
"Джоконду", в конце концов, это был кусок холста в четыре квадратных  фута
и весом вместе с рамой не более десяти фунтов. Но унести - среди бела дня!
- огромную статую, весившую не менее трех тысяч фунтов...
   Префект говорил со  свойственной  французам  экспансивностью  и,  я  бы
сказал, с неприличной для английского уха громкостью, к  тому  же  он  был
очень взволнован и картавил сверх всякой меры. Холмс  вежливо  слушал  его
речь, а я... Словом, я сомневался.
   Лувр был закрыт, и префект провел нас  одним  из  служебных  ходов.  Мы
быстро прошли анфиладу зал, увешанных картинами, и  остановились  лишь  на
мгновение: префект показал нам  промежуток  между  картинами  -  пустующий
промежуток, в котором еще месяц назад Мона Лиза улыбалась своей загадочной
улыбкой и  перед  которым  еще  долго  будут  толпиться  зеваки,  с  тупым
любопытством разглядывая пустую стену.
   Затем мы миновали небольшую круглую залу с  кольцом  красных  бархатных
диванов по стенам - в центре  ее  стояла  Венера  Милосская,  и  вышли  на
площадку,  к  которой  вела  красивая  беломраморная  лестница.  Над  этой
площадкой, я помнил, обычно парила Крылатая  Победа,  Ника  Птерикс,  Ника
Самофракийская.
   Но теперь  Ники  не  было.  Осталась  нижняя  часть  пьедестала,  и  мы
оторопело  уставились  на  нее.  Пьедестал  был  срезан   наискось   двумя
плоскостями, сходящимися под тупым углом,  будто  две  гигантские  челюсти
перекусили каменный массив.
   К  нам  подошел  директор  Лувра  в  сопровождении   нескольких   людей
официального вида. Он поздоровался с нами и горестно сказал:
   -  Господа,  какой  ужас!   Трудно   поверить,   что   это   дело   рук
человеческих... После "Джоконды" - Ника Самофракийская! Поистине, господа,
на Лувр пал гнев божий. Мы были вынуждены принять меры, чтобы в газеты  не
просочилось ни одного слова об этом событии.  И  без  того  слишком  много
нежелательных толков...
   Он говорил красноречиво и искренне, но префект не дал нам дослушать его
до конца.
   - Мсье Холмс, - сказал он, потрясая бакенбардами, - не  угодно  ли  вам
осмотреть эти странные следы?
   Холмс, конечно, сразу заметил следы, а мы с сэром Артуром только сейчас
обратили на них внимание. Следы на полу и впрямь были необычны: как  будто
подошвы похитителя, топтавшегося вокруг пьедестала, были покрыты рубчатыми
зигзагообразными полосами. Я готов побиться об заклад, что такой обуви  на
свете не бывает. Но следы были явные - черная грязь, засохшая  изломанными
полосками.
   Холмс опустился на корточки и с помощью лупы внимательно изучил следы.
   - Какая погода стояла в  Париже  и  окрестностях  в  последние  дни?  -
спросил он, поднявшись.
   - Сухая и жаркая, - ответил префект.
   - Странное обстоятельство. Ведь чтобы попасть сюда,  человеку  пришлось
но меньшей мере подняться по лестнице, устланной  дорожкой.  А  эти  следы
нанесли сюда свежую грязь - такую,  какая  бывает  в  хорошем  саду  после
дождя. Быть может, вы знакомы с моими научными работами о почвах? Ну,  так
это не городская грязь. Теперь скажите, это вы приводили собаку?
   - Собаку? - переспросил префект. - О нет, собаки здесь не было...
   - Была, - сказал Холмс. - Взгляните-ка сюда.
   Мы хорошенько  присмотрелись  и  различили  полустертые  крупные  следы
собачьих лап. У меня невольно пробежал холодок по спине.
   Холмс угадал мои мысли.
   - Ставлю гинею, Ватсон, что вы вспомнили баскервильского пса. Я сам  не
могу забыть это чудовище. Но,  слава  богу,  двадцать  два  года  назад  я
собственноручно всадил в него пять пуль. А это, - Холмс  опять  присел  на
корточки, - это молодая немецкая овчарка, вот и ее шерстинки: она  линяет.
Очень милая, хотя и недостаточно воспитанная собачка.
   И Холмс указал длинным пальцем на угол пьедестала. Собака стояла  здесь
на трех лапах, а на углу постамента красовался еле заметный потек.
   Больше ничего обнаружить не удалось. Человек в странной рубчатой  обуви
и невоспитанная овчарка топтались вокруг крылатой Ники,  но  дальше  следы
никуда не вели. Как будто похититель спустился с неба и в небо же  улетел,
прихватив статую.
   - А теперь, мсье Холмс, - не  без  торжественности  сказал  префект,  -
извольте ознакомиться с вещественным доказательством.
   С этими словами  он  вынул  из  кармана  пакетик,  развернул  бумагу  и
протянул Холмсу небольшую расческу.
   - Преступник обронил ее вот здесь, возле пьедестала, - добавил он.
   Расческа имела обычную форму, но была сделана из стекла.
   -  Стеклянная  расческа!  -  удивленно,  сказал  сэр  Артур.  -   Очень
гигиенично, конечно, но хрупкость стекла...
   - Это не стекло, - сказал Холмс, осторожно сгибая гребешок. -  Изрядная
гибкость, однако.
   Я видел, что мой друг весьма заинтересовался  странным  материалом,  из
которого была сделана расческа. Он вертел ее в  руках,  разглядывал  через
лупу и даже понюхал.
   - Отпечатки пальцев на расческе, - сказал префект, -  не  соответствуют
образцам европейских  преступников,  известных  французской  и  английской
полиции.
   - Вы пробовали расшифровать эту надпись? - спросил Холмс.
   - Пробовали. К сожалению, безуспешно.
   На спинке расчески были вытиснены мелкие буквы вперемежку с цифрами:
   МОСНХ ВТУ 2431-76 APT 811 2С.
   Мы долго разглядывали непонятный шифр.
   - Единственное, что можно понять, - сказал я, -  это  APT  -  склонный,
способный... Склонный к 811?.. Чепуха какая-то...
   - Буква "С" может означать comb - гребешок, - высказал сэр Артур робкое
предположение. - Буква "Н" - не сокращенное ли hair  -  волосы?  Comb  for
hair - гребешок для волос...
   - Не так просто, сэр, - сказал Холмс. - Не так просто.  Пока  я  берусь
утверждать одно: владелец расчески - блондин лет сорока - сорока пяти;  он
недавно был в парикмахерской и пользовался  чем-то  вроде  бриолина.  Если
разрешите, господин префект, я возьму расческу и займусь ее исследованием.
   - О да, мсье Холмс. Все, что угодно.


   Около пяти вечера мы с сэром Артуром постучались к Холмсу. Он  сидел  у
себя в номере, окутавшись табачным дымом,  гребешок  лежал  перед  ним  на
столе, тут же стояли банки с какими-то растворами.
   - Удивительный материал, джентльмены, -  сказал  Холмс,  предложив  нам
сесть. - Он прозрачнее стекла, его показатель преломления гораздо ближе  к
показателю преломления воздуха, чем у стекла. Эта штука не вспыхивает  как
целлулоид. Ее удельный вес меньше удельного веса стекла.
   - Ну а шифр, Холмс? - спросил я. - Что вы можете сказать о нем?
   - Вы знаете, Ватсон, что я превосходно знаком со всеми видами тайнописи
и сам являюсь автором труда, в  котором  проанализировано  сто  шестьдесят
различных шифров, включая шифр "пляшущие  человечки".  Однако  я  вынужден
признать, что этот шифр для меня совершеннейшая новость. Думаю,  мы  имеем
дело с шайкой весьма опасных и ловких преступников,  среди  которых  может
быть ученый, скажем, типа профессора Мориарти...
   - Помилуйте, Холмс! - вскричал я. - Но  вы  сами  были  свидетелем  его
гибели в швейцарских горах в мае 1891 года!
   - Да, это так. Но у него, вероятно, остались ученики  и  последователи.
Можно предположить, джентльмены, что первые четыре буквы шифра  -  МОСН  -
означают Movement of Cruel Hearts [движение жестоких сердец (англ.)].
   Я был поражен смелой догадкой  моего  друга,  а  сэр  Артур,  помолчав,
сказал почтительным тоном:
   - Прошу прощения, мистер Холмс, но с равным успехом можно  расшифровать
буквы как Movement of Cheerful  Housewifes  [движение  веселых  домохозяек
(англ.)] или что-нибудь в этом роде.
   На тонких губах Холмса зазмеилась ироническая улыбка.
   -  Ценю  ваш  юмор,  сэр  Артур,  -  сказал  он.  -  Разумеется,  здесь
открывается широкое поле для догадок всякого рода. Однако главная  загадка
заключается в следующем: как могли днем незаметно вынести  тяжелую  статую
из Лувра? Признаться, я просто ума не приложу.  Думаю,  что  нам  придется
проконсультироваться с учеными.
   - Давайте пригласим профессора Челленджера, - предложил  сэр  Артур.  -
Очень крупный ученый. Конечно,  телеграфировать  ему  я  не  стану  -  это
значило бы нарваться на оскорбление, но я  мог  бы  послать  депешу  моему
приятелю Неду Мелоуну, единственному из журналистов,  которого  Челленджер
пускает к себе на порог.
   - Хорошо, - согласился Холмс. - Характер  у  Челленджера  неважный,  но
ученый он превосходный.
   Тут зазвонил телефон. Холмс снял трубку и некоторое время молча слушал.
Затем он сказал нам:
   - В Лувре получили какое-то  важное  письмо.  Оно  несколько  задержано
доставкой, так как адрес написан не совсем правильно. Едем, джентльмены.



        2. РАССКАЗЫВАЕТ АНДРЕЙ КАЛАЧЕВ, ХРОНОКИБЕРНЕТИСТ

   Не знаю даже, с чего начать: уж очень взволновала меня эта история.
   Начну так:
   "Я,   Андрей   Калачев,    старший    научный    сотрудник    Института
Времени-Пространства,  обвиняю  Ивана   Яковлевича   Рыжова,   заведующего
сектором хронокибернетики нашего же института, в..."
   Нет.   Лучше   расскажу   все    по    порядку.    В    хронологической
последовательности (употребляю это выражение в житейском смысле слова: мы,
вообще-то, имеем дело в основном с хроноалогическими категориями).
   Утром в понедельник, 27 августа, Ленка мне сказала:
   - Знаешь, по-моему, Джимка сегодня не ночевал дома.
   - Где же он был? - спросил я, приседая  и  одновременно  растягивая  на
груди эспандер.
   - Спроси у него самого, - засмеялась Ленка. - В полшестого я  выходила,
он сидел на крыльце, и шкура у него была мокрая от дождя.
   Я наскоро закончил зарядку, умылся и пошел на кухню.  Джимка  лежал  на
своей подстилке. Обычно в это время он уже не спал.  Я  забеспокоился:  не
заболела ли собака? Тихонько просвистел первый такт из "Марша Черномора" -
наш условный сигнал, и Джимка  сразу  встал  и  подошел  ко  мне,  работая
хвостом на высшей амплитуде колебаний. Пес был в полном порядке.
   Мы  с  Ленкой  напились  кофе  и  пошли  на  работу:  она  -   в   свою
фундаменталку, а я - в "присутствие".
   "Присутствием" мы  называли  третий  этаж  нашего  корпуса,  в  котором
помещается сектор хронокибернетики.  Там  можно  потрепаться  с  ребятами,
почитать документы и выслушать нотации Жан-Жака.  Работаем  мы  обычно  на
первом этаже, в лаборатории точной настройки.
   Сегодня у меня на столе лежал отчет  электронно-вычислительной  машины,
так, ничего особенного: сгущаемость ноль  три,  разрежаемость  без  особых
отклонений. Я быстренько расшифровал отчет, записал показатели в журнал  и
вышел  из-за  стола  в  тот  самый  момент,  когда  заявился  Жан-Жак.  Он
благожелательно поздоровался с  нами  и  сказал  Горшенину,  развернувшему
перед ним гигантскую простыню синхронизационной таблицы:
   - Потом, Виктор, сейчас некогда.
   И прошел к себе в кабинет.  А  следом  за  ним  прошли  двое  гостей  -
кажется, французы. К нам в институт вечно  приезжало  столько  иностранных
гостей, что мы на них не обращали особого внимания.
   Мы с Виктором сбежали на первый этаж, в лабораторию, и занялись входным
блоком хронодеклинатора.
   Виктор моложе меня на полтора года, но выглядит  он,  со  своей  ранней
лысиной,  куда  старше.  У  нас  в  институте  вообще   собралось   немало
вундеркиндов,  но  Виктор  Горшенин  -  ученый,  что  называется,   божьей
милостью. Он еще в девятом классе средней школы разработал  такую  систему
Времени-Пространства,  что  только   высшие   педагогические   соображения
помешали тогда с ходу приклепать ему докторскую степень. Теперь-то он  уже
без пяти минут член-корреспондент.
   Мы начали определять дилатацию времени для сегодняшних работ - варианты
отношения   времени   рейса   к   собственному   времени   нашего   СВП-7.
Программировать вручную короткие уравнения для большой ЭВМ не стоило, и мы
крутили все на малом интеграторе. Виктор подавал цифры мне, да так, что  я
еле поспевал укладывать их в клавиатуру.
   - Пореже, старик, - взмолился я. - Не устраивай мотогонок.
   - Сто восемь ноль три, - сказал Виктор. - У  тебя  только  в  волейболе
хорошая реакция. Дельта шесть - семьсот одиннадцать.
   Всегда у него так, у подлеца: все должно  крутиться  вокруг  в  бешеном
темпе, иначе он работать не может. Наконец мы закончили  настройку  блока,
запустили его и получили, на мой взгляд, совершенно несусветный результат.
Я так и сказал  Виктору,  но  он  пренебрег  моим  замечанием.  Он  стоял,
скрестив на груди руки и наклонив голову так, что его длинный нос  лег  на
отогнутый большой палец. Было ясно, что  его  гениальная  мысль  витает  в
межзвездных областях, и я не стал прерывать ее полета.
   Конечно, я знал, о чем он думает.
   Когда-то не верили, что удастся победить тяготение. Говорили:  "Человек
не птица, крыльев не имат". А ведь теперь нам предстояла  борьба  с  самым
сильным противником - Временем!
   Мы хотим воплотить в действительность задорные слова старой песни:

   Мы покоряем пространство и время,
   Мы - молодые хозяева земли.

   Только не в отдельности - время и трехмерное пространство - в нем-то мы
научились двигаться, а в комплексе. Двигаться в  четырехмерном  континууме
Времени-Пространства.
   Что нам даст победа над пространством? Ну, будем  летать  в  космос  на
субсветовых скоростях. Не в этом  дело.  Чем  скорее  летит  корабль,  чем
быстрее идет время для его экипажа, тем больше времени пройдет  на  Земле,
вот что ужасно!
   Слетаем мы, допустим, в Туманность Андромеды  и  обратно.  Для  экипажа
пройдет лет шестьдесят,  а  на  Земле  -  три  миллиона  лет.  Вылезут  из
звездолета усталые, измученные, старые  люди.  Их  будут  жалеть,  кормить
синтетиками, лечить. Их сведения, добытые с нечеловеческим трудом, вряд ли
будут нужны науке того времени...
   Понимаете, весь ужас положения в том,  что,  по  Эйнштейну,  движущиеся
часы всегда отстают.  И  получается,  что  полет  в  прошлое  противоречит
принципу причинности.  Он  до  недавнего  времени  считался  принципиально
невозможным.
   Но... я не хочу сказать, дескать, после Ньютона  -  Эйнштейн,  а  после
Эйнштейна - Рыжов и  Горшенин.  Просто  накопилось  много  предпосылок,  а
Жан-Жак и Виктор их суммировали.
   Так вот, мы и хотим летать во _Времени-Пространстве_ (а не во времени и
пространстве) вперед и назад. Чтобы д