что слово в слово
повторила  вопрос  малознакомого  ей  Сеньки   Пахомова,   так   загадочно
возникшего рядом в ее суматошном апокалипсическом сне.
   И словно бы кто-то _тайный_ внутри ее пояснил:
   - Потому что ты _сможешь_.
   - Что смогу? - автоматически поинтересовалась Алевтина Олеговна и  сама
себе ответила: - Если бы смогла...
   Тайный не подтвердил и не опроверг слов Алевтины Олеговны, да она и  не
ждала ничего, не верила в потусторонние голоса.  Она  села  за  письменный
стол, вновь раскрыла старый учебник и стала искать указаний,  как  сделать
"дым типа тумана" с помощью химических препаратов, имеющихся в  наличии  в
школьной лаборатории.
   Показалось или нет:  стало  темнее,  вещи  потеряли  четкие  очертания,
словно несделанный ею туман тихонько проник в квартиру...


   По всему выходит, что Алевтина Олеговна видела тот же сон, что и Сенька
Пахомов? Может быть,  может  быть...  Автор  хочет  обратить  читательское
внимание на то, что в описываемой истории вообще слишком много  поворотов,
одинаковых ситуаций и  даже  одинаково  произнесенных  реплик  -  разными,
заметьте, людьми. Увы, это так...


   А где, любопытно,  наш  молодой  человек  в  белой  куртке,  непонятный
молодой человек, невесть откуда взявшийся, невесть чего задумавший? Исчез,
испарился - как возник. Фантом. Не личность - знак. Но знак - чего?..
   Смутный персонаж,  сказал  бы  профессор  Топорин,  употребив  знакомый
термин в неисторическом смысле.
   - Дед, - спросил профессора внук Павлик, входя к нему в кабинет, - твои
студенты интересуются, как ты к ним относишься?
   - Переведи на общедоступный,  -  попросил  профессор,  зная  склонность
внука к ненужной метафоричности.
   - Что ты думаешь о моем поколений?
   - Я на институтском диспуте?
   - Ты дома, дед. Оглядись: представители парткома, профкома, ректората и
прессы отсутствуют. Говори, что хочешь.
   - Ты считаешь, в присутствии указанных представителей я говорю  не  то,
что хочу? Однако...
   - Не так, дед. Ты всегда говоришь, что хочешь. Но  в  разных  ситуациях
желания у тебя разные. Ваше поколение отлично умеет управлять собственными
желаниями.
   - Это плохо?
   - Это удобно. Безопасно.
   - Напомню тебе не столько историческую, сколько бытовую закономерность:
неуправляемые желания всегда ведут к катастрофе.
   - Случается, житейские катастрофы приводят к  душевному  равновесию,  к
обретению себя как личности.
   - Софизм, внук. Оправдание  для  труса,  которого  подобная  катастрофа
приводит, например, в монастырь.
   - Демагогия, дед. Я имел в виду  героя,  которого  подобная  катастрофа
приводит, например, на костер.
   - Ты научился хорошо спорить.
   - Твоя школа, дед. Но ты так и не  ответил...  Не  управляй  желаниями,
костра не будет. Как, впрочем, и монастыря.
   - Ты несправедлив, Павел. Я никогда не боялся костров.
   - А что такое костер в наши дни? Общеинститутское  собрание?  Заседание
парткома? Приглашение "на ковер"?.. Ты не боялся  костра,  потому  что  он
тебя грел...
   - Извини, Павел, но в таком стиле я не желаю продолжать разговор.
   - Что ж, тоже метод - уйти от ответа.
   -  Ты  хочешь  ответа?  Пожалуйста!  Ваше   поколение   инфантильно   и
забаловано. Вы еще не научились строить, но  уже  вовсю  рветесь  крушить.
Причем крушить то, что построено не вами...
   - Прости, дед, перебью... Но - для нас?
   - И для вас тоже.
   - А если нам не нравится то, что вы построили для нас? А если мы  хотим
строить сами?
   - Так стройте же, черт побери! Стройте, а не ломайте!
   - На чем? И как?.. Вы же точно знаете, что нам любить, чем  заниматься,
во что верить. Чуть что не по-вашему, вы сразу -  цап  за  руку:  не  так,
детки, строите! Вот мы в ваши годы... Постой, дай договорить... Да,  вы  в
наши годы сами решали, как вам жить. А теперь  у  вас  другие  задачи:  вы
решаете, как жить нам. По-твоему, справедливо?.. Мы  выросли  на  красивых
примерах: Гайдар в девятнадцать лет командовал полком, Фрунзе  в  двадцать
четыре - фронтом... Знаешь, сколько лет было забытому ныне Устинову, когда
он стал наркомом вооружения? Тридцать два! А сегодня комсомолом  руководят
те, которым под сорок. Они точно знают, что нужно семнадцатилетним... Увы,
дед, семнадцатилетние инфантильны только потому, что так решили вы. Решили
- и точка! - Павлик встал. - Ладно, будем считать, что ты мне ответил.
   Профессор смотрел в стол, в какую-то рукопись на зеленом сукне,  вертел
в руках очки в тонкой золотой оправе. Поднял глаза.
   - И что же вы хотите разрушить? - он старался говорить спокойно,  но  в
десятилетиями   отработанной   профессорской   интонации    слышалось-таки
раздражение. - Все, что мы построили?
   - Мы не варвары, дед, - усмехнулся Павлик, -  и  не  идиоты.  И  уж  во
всяком случае не те беззаботные пташки, за которых вы нас держите. Если мы
и хотим что-то разрушить, то всего лишь стены.
   - Какие стены?
   - Да мало ли их  понастроено!..  Стены  равнодушия,  недоверия  друг  к
другу, стены вранья, фальши, лицемерия. Если хочешь, стену _непонимания_ -
хотя бы между мной и тобой.
   - Павлик, - неожиданно ласково сказал Топорин, - я был прав:  наивность
- составная часть инфантильности.
   - Значит, наличие стен ты признал, - опять  усмехнулся  Павлик.  -  Уже
прогресс. Дальше - дело техники.
   - Какой техники? Лома? Отбойного  молотка?  Чугунной  бабы  на  стрелке
экскаватора?
   - Зря иронизируешь, дед. Вы такой техникой пользовались с успехом  -  в
наши годы... - Павлик повернулся и пошел к двери. И  уже  закрывая  ее  за
собой, сунул в щель голову, сказал: - Я тебя очень люблю, дед.
   Профессор тоже встал и подошел к раскрытому окну, сел на  подоконник  -
спиной к воле. Сильно зажмурил глаза,  надавил  на  них  пальцами:  теннис
теннисом, а зрение сдает, глаза устают,  слезиться  начали,  даже  крупный
шрифт в книге без очков не виден. А сейчас и вовсе померещилось:  какой-то
туман  в  кабинете,   заволок   мебель,   книги,   вон   и   люстра   едва
проглядывается... Надо бы к врачу сходить.


   Парень в белой куртке и в  джинсах  шел  по  двору.  Старик  Коновалов,
слегка очумевший от увиденного после  обеда  сна,  вышел  подышать  свежим
воздухом, стоял на пороге  под®езда,  ждал  ночи,  ждал  обещанной  ночной
_работенки_. Заметил парня, бросился к нему:
   - Эй, постой!..
   - В чем дело? - Парень обернулся, и старик с ходу притормозил: на  него
смотрел Павлик Топорин, профессорский внучек.
   - Извини, тезка,  обознался,  -  сказал  Коновалов.  -  За  одного  тут
принял...
   - Бывает, Павел Сергеевич, - засмеялся внучек. - Приняли за  одного,  а
нас - много, - и вдруг подмигнул старику: - Все  путем,  Павел  Сергеевич,
все будет, как задумано. Чуть-чуть осталось...
   И пошел себе.
   А как похож, стервец, подумал Коновалов, со спины - одно лицо...


   Не станем упрекать пенсионера в незнании русского языка. Ну, оговорился
- с кем не бывает! Но ведь прав же, прав: похож, стервец...


   - Я пойду, - сказал Сенька Пахомов. - Мне надо.
   - Куда это? - вскинулась Ирка.  -  Ночь  на  дворе.  Сенька  помялся  -
соображал: как бы соврать ловчее.
   - Халтурка одна подвернулась. Денежная.
   - Какая халтура ночью? Зачем ты врешь, Сеня...  -  Ирка  отвернулась  к
стене, накрыв голову одеялом.
   Слышно было: опять заплакала.
   Сенька переступил с ноги на ногу.
   - Ирка, - сказал он ласково, - хочешь верь, хочешь нет, но я тебя люблю
по-страшному. И никогда тебя не предам... А идти мне надо, честно. Я  тебе
потом расскажу, ладно? Ирка не ответила, из-под одеяла не  высунулась.  Но
плакать перестала, затихла: слов таких от мужа давно не слыхала.
   Сенька пошел в прихожую,  открыл  стенной  шкаф,  достал  инструмент  -
надежный, для себя сработанный. Прислушался: в спальне было тихо.
   Все расскажу, виновато подумал Сенька, железно, расскажу. Вот  построю,
что надо, и сразу - Ирке...
   Заметим: он уже не сомневался, что сумеет построить за ночь  все,  _что
надо_.


   Алевтина Олеговна не спала.  Лежала  на  широкой  супружеской  кровати,
слушала, как тихонько сопит муж. Туман в комнате стал гуще, а Стеценко его
и не заметил. Алевтина Олеговна, когда ложилась, спросила:
   - Дымно у нас как-то, верно?
   - Выдумываешь все, - ответил муж. - Давай спать, тебе завтра рано...
   Он не ведал, что попал в точку, просто  сказал  и  сказал  -  слова  же
зачем-то придуманы...


   Во дворе было пусто и темно, лишь тусклые ночники освещали над  дверями
таблички с номерами под®ездов, да у выхода на набережную ветер  раскачивал
подвешенный на тонких тросовых растяжках фонарь.
   Парень уже ждал  Сеньку,  похаживал  по  асфальту,  насвистывал  что-то
неуловимо знакомое - то ли из песенного репертуара любимого  Иркой  Валеры
Леонтьева, то ли из чуждого  нам  мюзикла  "Стена"  заграничного  ансамбля
"Пинк Флойд".
   - Тьма египетская, - поеживаясь, сказал Сенька, - хрен разметишь...
   - И не надо, - сказал парень. - Ты клади кирпичики,  а  они  сами,  как
надо, построятся.
   - Что за бред?
   - Кому бред, а кому - нет, -  в  рифму  сообщил  парень,  засмеялся.  -
Клади-клади - увидишь.
   - Что здесь увидишь? - проворчал Сенька, надел рукавицы.  -  А  раствор
где?
   - Все здесь.
   Сенька пригляделся: у стены дома и впрямь стоял  ящик  с  раствором,  а
куча кирпича невесть когда переместилась с газона на тротуар, к Сенькиному
под®езду. Сенька ткнул мастерком в ящик - свежий раствор, самое оно.
   - Без подручного трудно будет. Поможешь?
   - Конечно, - сказал парень, снял куртку,  повесил  ее  на  куцую  ветку
тополя, велением домоуправа подстриженного "под бокс". - Все помогут.
   - Кто все? Все спят...
   - Кто не спит, тот и поможет, -  непонятно  заявил  парень,  тем  более
непонятно, что во дворе по-прежнему никого не было.
   - Ну, лады, - вроде бы соглашаясь с неизбежным, протянул  Сенька,  взял
из кучи кирпич, постучал по нему - целый! - зачерпнул раствор, шлепнул его
прямо  на  асфальт  у  стены  дома.  Потом  аккуратно  уложил  кирпич   на
растворенную лепешку, поерзал  им,  пристукнул  сверху  деревянной  ручкой
мастерка. - Давай следующий, не спи!
   Парень  проворно  подал  ему  кирпич,  Сенька  снова  зачерпнул,  снова
шлепнул, уложил, поерзал, пристукнул...
   - В три ряда, говоришь?
   - В три ряда.
   - Годится!
   Сеньку неожиданно охватило знакомое чувство азарта - как всегда,  когда
дело пошло и времени на него отпущено - с гулькин нос, и бригадир бубнит:
   "Давай-давай!", и подручный сбивается с ног, таская ведра с раствором к
месту кладки, и кирпичи целенькие в руку идут - хоть в домино ими играй! -
и кладка получается ровная, прочная, раствор схватывается быстро, и ты уже
не думаешь о часах, не глазеешь по сторонам, ты уже  весь  -  в  гонке,  в
тобой самим заданном ритме, а кладка растет, она тебе - по пояс, по грудь,
а  ты  -  дальше,  дальше,  ничего  не  слышишь,   разве   что   прорвется
откуда-нибудь пустяковый вопросик:
   - Что ты делаешь, Сеня?!
   Кто это?.. Вот тебе раз  -  Ирка!  Не  выдержала,  дуреха,  вылезла  из
постели, пошла среди ночи пропавшего мужа искать. А он не пропал, он - вот
он!
   - Строю, Ирка!
   - Что?!
   - Стену!
   - Зачем?!
   - Чтоб лучше было!
   - Кому?!
   - Всем, Ирка, всем! Чего стоишь? Помогай, раз пришла...
   - Ты когда начал?!
   Дурацкий вопрос. Будто сама не знает...
   - Только что и начал!
   - Как только что?! Как только что?! Ты посмотри...
   Глянул: батюшки-святы, когда и успел столько?! От  Сенькиного  под®езда
до самого Сеньки, застывшего на секунду с кирпичом в руке, было  никак  не
меньше пятидесяти метров. И на всех этих чертовых метрах темнела  _стена_.
Мрачной громадой _высилась_ она вдоль двора,  именно  высилась,  поскольку
была выше Сеньки сантиметров ров на тридцать. А он ведь - пока помоста нет
- всего по грудь и клал...
   - Эй, парень! - испуганно крикнул Сенька.
   Тот сразу возник сбоку - запарившийся.
   - Чего тебе?
   - Откуда это все?
   - От верблюда! - хохотнул  наглый,  хлопнул  Сеньку  по  спине.  -  Ты,
мастер, ее только _сажаешь_, а уж растет она сама...
   - Как растет?!
   - Как в сказке. Не бери в голову, Сеня, бери в руки, - и кирпич сует.
   Сенька кирпич оттолкнул:
   - Погоди, у меня есть... Но ведь так не бывает!
   - Бывает - не бывает, какая теперь разница? Есть  она,  Сеня,  есть,  и
стояла здесь давно. Ты ее лишь проявил, а для этого много времени не надо:
одна ночь - и вся наша. Смотри зорче...
   Он взмахнул рукой, и в неверном свете дворовых ночников Сенька  увидел,
что с другой стороны  двора,  от  двенадцатого  под®езда,  навстречу  тоже
растет стена, и к каждому под®езду от нее перпендикулярно уходят такие  же
высокие "отростки" в те же три кирпича, вползают на ступеньки,  скрываются
в доме.
   - В дом-то зачем? Так не договаривались...
   - Я же говорю: она здесь была. Она есть, Сеня, только никто  раньше  ее
не замечал, не хотел замечать, а теперь увидят - придется! - наткнутся  на
нее, упрутся лбами, завоют от страха: как дальше  жить?..  Давай,  мастер,
работай. Закончишь - поймешь.
   - Что пойму?
   - Как жил. Как все живут. И как жить нельзя.
   - За стеной?
   - Причем за глухой. За кладбищенской.
   - Выходит, и мы с Иркой...
   - Вы свою стену сегодня разрушили. Сон помнишь?
   - Странный какой-то...
   - Не странный, а  _испытательный_.  Не  прорвался  бы  ты  к  Ирке,  не
разодрал бы плетенку из слов, стояла бы у вас  сегодня  стена.  Да  она  и
стояла - тоненькая пока. Ну, может, в один кирпич.
   - Во сне туман был. И слова.
   - Туман еще будет. А слова - это  и  есть  кирпичики.  Лишнее  слово  -
лишний кирпичик, стена и растет. Сколько мы их  за  жизнь  наговариваем  -
лишних-то! Ложь, равнодушие, непонимание, обида, ссора - мало  ли?  И  все
слова. Кирпичик к кирпичику. Где уж тут друг к другу продраться?
   - Просто слов не бывает. Слово - дело...
   - Философски мыслишь, мастер! Кончай перекур!
   - Погоди... Неужто никто этого-не понимает?
   - Все понимают, но иначе не умеют. А кто хочет попробовать, тот  сейчас
здесь.
   Сенька посмотрел по сторонам. Чуть светало  уже,  видны  были  часы  на
фронтоне школы. Половину четвертого они показывали. Сенька увидел  старика
Коновалова, увидел деда  Подшивалова  из  третьего  под®езда,  внуков  его
увидел. А еще - полковника с женой - из пятого, и близнецов Мишку и Гришку
- из двенадцатого... А все же больше, куда больше было молодежи  -  совсем
юных парней и девчонок, Сенька и не помнил всех. Хотя нет, кое-кого узнал:
вон Павлик Топорин промелькнул, вон - его одноклассник, сын библиотекарши,
а вон - еще ребята, тоже вроде знакомые...
   - Молодых-то сколько!..
   - Им эти стены - во где! - парень провел ладонью  по  горлу.  -  Устали
биться.
   - Значит, видят?
   - Лучше всех!
   - А зачем сейчас строят?
   - А ты зачем?.. Чтоб все увидели.
   - А потом что?
   - Потом суп с котом. Люди работают, Сеня, а мы стоим. Неудобно.
   - Подавай! - Сенька как очнулся,  зачерпнул  раствор,  уложил  в  стену
кирпич, выхватил другой из рук парня. - Ирка, включайся, раз не спишь!
   - А я уже, Сеня, - ответила Ирка.  Она  и  рукавицы  где-то  раздобыла,
тащила, скособочившись, ведро с раствором. Сенька обеспокоился:
   - Не тяжело?
   - Теперь нет, - ответила  весело,  поставила  ведро  на  асфальт  возле
Сеньки. - Я тебе помогать буду, тебе, ладно?
   - Валяй!
   И пошло-поехало, стена росла и впрямь как в  сказке:  за  одну  ночь  -
дворец. Только  на  кой  нам  дворец?  Дворец  нам  держава  за  бесплатно
построила, а мы лучше - стену, мы за  нее  дорого  заплатили  -  кто  чем!
Впрочем,  о  цене  уже  говорено,  не  стоит   повторяться...   А   вместо
девицы-волшебницы,  ускорению  темпов  весьма  способствующей,  у  нас   -
обыкновенный паренек в куртке,  типичный  представитель  юного  поколения,
славной смены отцов и дедов, никакой не фантом, наш с вами  современник  -
школьник, пэтэушник,  студент,  работяга.  Вон  они,  типичные,  по  двору
носятся - кто с кирпичом, кто с лопатой, кто с ведром, в котором -  песок,
цемент или вода, три волшебных составных части сказки.
   - Подноси! - кричат. - Замешивай! Клади!
   Стену строим!
   Столько лет всем колхозом возводили - пора бы и лбом в нее ткнуться...


   Ровно в пять утра Алевтина Олеговна вышла во двор. Остановилась, глазам
своим не поверила, спросила:
   - Что это?
   - Стену строим! - подскочил к ней давешний молодой человек.
   - А стена в под®езде - тоже ваша работа?
   - Почему наша? Ваша, общая... А высоко ли она забралась?
   - До второго этажа. По лестнице спускаться трудно.
   - Хорошо - успели! Через час-другой стена в  квартиры  прорастет  -  не
войти, не выйти.
   - А зачем? Зачем?
   - Для лучшей коммуникабельности, - научно ответил  молодой  человек,  -
для  удобства  общения...  А  вы  спешите,  спешите,  уважаемая   Алевтина
Олеговна, нам вашего тумана ох как не хватает...
   - Был уже туман.
   - Вечером-то? Не туман - так, намек. Зрячие поняли, слепые не заметили.
Ваш муж, например... Ведь не заметил, нет?
   - Нет.
   - А надо, чтоб и слепые прозрели.
   - Прозреть в тумане? Парадокс!
   - Это ли парадокс!.. Вы байку слыхали? Безработных у нас  нет,  а  уйма
людей не работает; они не  работают,  а  зарплату  получают...  Про  такие
парадоксы сейчас в газетах пишут, по телевизору - каждый день. А мы -  без
газет, мы - сами с усами. Тумана не видно? Мы его таким сотворим  -  никто
шагу не сделает. А сделает - в стену упрется.
   - Это  больно,  -  тихо  сказала  Алевтина  Олеговна.  Молодой  человек
сделался серьезным, глупое свое ерничание прекратил. Так же тихо ответил.
   - Прозревать всегда больно, Алевтина Олеговна, процесс это мучительный.
Но - целебный. Сказано: увидеть - значит понять.  Но  как  увидеть?  Чтобы
понять, надо глубоко-о смотреть, не в лицо - в душу. А  тогда  и  стен  не
будет.
   - Их еще сломать надо...
   - Это уж кто сумеет, кто решится. Тоже, знаете ли, подвиг.  А  иные  не
захотят, так и жить станут - как жили.
   - Как  жили...  -  эхом  откликнулась  Алевтина  Олеговна.  Опомнилась,
сказала решительно: - Я пойду.
   - Идите, - кивнул ей молодой человек, - и  помните:  ваш  туман  станет
_катализатором_. Вы только в окно его выпустите и можете быть свободной.
   - Свободной? -  невесело  усмехнулась  Алевтина  Олеговна.  -  От  чего
свободной?
   Молодой человек тоже усмехнулся, но - _весело_:
   - От того, что в тумане увидите... Опять парадокс получается! Ну просто
никуда без них...


   Старик Коновалов кладку растил, а Павлик Топорин ему  кирпичи  подавал,
раствор подносил. Ладно трудились.
   - Хороший вы народ, мальцы, - сказал между делом Коновалов.
   - _Интересно_, чем? - спросил Павлик. Весь он был в цементном  растворе
- и майка, и джинсы, и руки, и лицо. Даже волосы слиплись - не разодрать.
   - _Понимающий_, - со значением изрек Коновалов.
   - Что же это мы понимаем?
   - Что жить открыто надо. Был бы поэтом, сказал бы: распахнуто.
   Павлик засмеялся.
   - Говорят: распахнуто жить - опасно.  Вместе  с  хорошим  всякая  дрянь
залететь может.
   - А голова на что? Глаза на что? Дрянь, она  и  есть  дрянь,  ее  сразу
видно. У тебя в доме двери - настежь, ты ее и вымети, не храни.
   - Неплохая метафора, - оценил Павлик.
   - Не метафора это никакая, -  сердито  сказал  Коновалов.  -  Житейское
дело.
   - А если житейское, чего ж не выметаем? Дряни накопили...
   - А ты не копи.
   - Совет принял. Но для меня что копить, что мести - все еще впереди.  А
сами-то вы как?
   - Я, тезка, не копил. И сына тому учил, вот только...
   - Не усек науку?
   - Похоже на то.
   - Почему?
   - Понимаешь, тезка, мы в ваши  годы  такими  же  были  -  ну,  сказано,
распахнутыми. И Вовка мой, и Вовкины сверстники - тоже. Да только время  -
штука страшная, сопротивляться ему  -  большая  сила  нужна.  Тебе  сейчас
скольк