ду тем время к трем подбиралось, пустой  с  утра  двор  стал  куда
многолюднее. Как отмечалось выше -  да  простится  автору  столь  казенный
оборот! - "проблема кирпича" сильно волновала жильцов, вечно ожидающих  от
местных властей  разных  сомнительных  каверз.  То  горячее  водоснабжение
посреди лета поставят "на профилактический ремонт",  то  продовольственный
магазин - "на капитальный", то затеют покраску дома в  веселые  колера,  и
они,  эти  колера,  логично  оказываются  на  одежде,  на  обуви,  и,  как
следствие, на полу в квартирах. Веселья мало.
   А тут - столько кирпича сразу!..
   Старика   Коновалова   раскусили   быстро:   примазался   пенсионер   к
_мероприятию_, мается от  безделья,  занять  себя  хочет.  Пусть  его.  Но
домоуправ-то, домовой - он все знать должен!.. Рванули к домоуправлению, а
там - замок. И лаконичная табличка, писанная на пишмашинке: "Все  ушли  на
овощную базу".
   Кое-кто, конечно, в райисполком позвонил - но и  там  о  предполагаемом
строительстве ничего не слыхали. Правда, обещали под®ехать, разобраться.
   И тогда по двору пополз слух о неких парнях в белых куртках, которые-то
и  заварили  подозрительную  кашу.  То  ли  они  из  РайАПУ,  то   ли   из
Промстройглавка, то ли из Соцбытремхоза. Где истина - кто откроет?..
   А один юный пионер голословно утверждал, что рано утром на Москве-реке,
в районе карандашной фабрики приземлилась небольшая летающая  тарелка,  из
которой высадился боевой отряд инопланетян в белых форменных куртках  и  с
походными бластерами в  руках.  Но  заявление  пионера  никто  всерьез  не
принял, потому что ранним утром пионер спал без задних ног, начитавшись на
ночь вредной фантастики.
   Но тут старик Коновалов, умаявшись руководить, ушел домой, грузовики  с
кирпичом во двор больше не заезжали,  и  жильцы  мало-помалу  успокоились,
разошлись по отдельным квартирам.  Известная  закономерность:  гражданская
активность   жильца   прямо    пропорциональна    кинетике    общественных
неприятностей. Если возможная  неприятность  _потенциальна_,  то  есть  ее
развитие заторможено  и  _впрямую_  жильцу  не  угрожает,  то  он,  жилец,
успокаивается и выжидает. Иными словами, активность  превращается  в  свою
противоположность.
   В этом, кстати, причина многих наших бед. Надо  душить  неприятность  в
зародыше, а не ждать, пока  она,  спеленькая,  свалится  тебе  на  голову.
Именно в силу означенной закономерности парень в белой  куртке,  никем  не
замеченный, встретился в три часа с Павликом Топориным.  А  может,  потому
его не заметили, что он, хитрюга, снял куртку, остался в майке,  а  куртку
свернул и под мышку устроил. Маскировка.
   Но у парня, похоже, было другое об®яснение.
   - Парит,  -  поделился  он  метеорологическим  наблюдением,  садясь  на
скамейку рядом с Павликом. - Как бы грозы не было.
   - А и будет, что страшного? - беспечно спросил Павлик.
   - Гроза - это шум. А мне нужна тишина.
   - Мертвая? - Павлик был в меру ироничен. Но парень иронии не уловил или
не захотел уловить.
   -  Не  совсем,  -  ответил  он.  -  Кое-какие  звуки  возможны  и  даже
обязательны.
   - Это какие же? - продолжал усмехаться Павлик.
   - Плач, например. Стон. Крик о помощи. Проклятья. Мало ли...
   - Ни фига себе! - воскликнул Павлик. - Вы что, садист-любитель?
   - Во-первых, я не садист, - спокойно раз®яснил парень. - Во-вторых,  не
любитель, а профессионал.
   - Профессионал - в чем?
   - Много будешь знать - скоро состаришься, -  банально  ответил  парень,
несколько разочаровав Павлика.
   И в самом деле:  несомненный  флер  тайны,  витающий  над  незнакомцем,
гипнотическая  притягательность  его  личности,  остроумие   и   вольность
поведения - все это сразу привлекло  Павлика,  заставило  отменить  важный
теннис, а может - в дальнейшем - и кое-какие милые сердцу встречи. А тут -
банальная фразочка из репертуара родного деда-профессора. Ф-фу!
   Но парень быстро исправился.
   - Первое правило разведчика слыхал?  -  спросил  он.  И,  не  дожидаясь
ответа, огласил: - Не знать ничего _лишнего_, -  голосом  последнее  слово
выделил.
   - Что считать лишним, сеньор  Штирлиц?  -  Павлик  позиций  не  сдавал,
считал обязательным слегка покалывать собеседника - кем бы он ни был.
   - Все, что не относится к заданию.
   - К какому заданию? К чьему?
   - К моему. А какое - сейчас поймешь. Ну-ка, пройдемся, - встал и  пошел
вдоль школьного забора к выходу на набережную.
   Павлику ничего не оставалось делать, как идти следом.
   Поверьте, он никогда  бы  не  поступил  так,  если  б  не  обыкновенное
юношеское любопытство.  И  что  ж  тут  постыдного  -  удовлетворить  его?
Удовлетворим - и в разные стороны, никто никому ничем не  обязан...  Если,
конечно, помянутое задание не окажется адекватным желанию самого Павлика.
   Так он счел. Поэтому пошел за парнем. И ходили они вдоль по  набережной
минут эдак сорок.
   А о чем говорили?..
   Здесь  автор  позволяет  себе  применить  до   поры   "первое   правило
разведчика"...


   Сеньке Пахомову снился  обещанный  сон.  Будто  сидел  он,  здоровый  и
трезвый, на жестком стуле, мертво привинченном к движущейся  ленте  не  то
эскалатора,  не   то   какого-то   специального   транспортера.   Движение
горизонтальное, плавное, неторопливое, поступательное. Ветерок навстречу -
теплый, слабый до  умеренного,  приятный.  Как  на  Москве-реке  утром.  А
справа, слева, наверху, внизу - всюду, куда взгляд  достает!  -  такие  же
транспортерные ленты с такими же стульями, а на них - люди, люди,  люди...
И все двигались горизонтально, плавно, медленно и поступательно - туда же,
куда и Семен. В ту же неизвестную, скрытую в сизом тумане сторону.
   Где-то я  читал  про  такую  катавасию,  подумалось  Семену,  где-то  в
зарубежной фантастике. Может, у Лема?..
   Но не вспомнил, не отыскал затерянное в вязкой памяти  худпроизведение,
да и лень было напрягать мозг, совсем  недавно  еще  подверженный  высокой
температуре и гриппозным бациллам; просто расслабился  Семен  -  везут,  и
ладно! - ехал себе, глазел по сторонам, искал знакомых.
   А вот, кстати, и знакомые!
   На соседней ленте, метрах  в  пяти  от  Семена,  плыла  вперед  строгая
учителка Алевтина Олеговна, аккуратно сложила на  круглых  коленях  пухлые
руки - спина прямая, взгляд целенаправлен в туманную даль.
   - Алевтина Олеговна! - радостно заорал Семен, даже со стула привстал, -
это ж я, Семен Пахомов!..
   Но Алевтина Олеговна не услышала его, да и сам Сенька себя не  услышал,
как будто и не орал он вовсе, а лишь подумал  о  том.  Хотя  -  голову  на
закланье! - в голос вопил...
   Странное какое явление, решил он задумчиво. Видать, тишина во сне стала
тугой и плотной, _материальной_ тишина стала. Как вата.
   А над Алевтиной Олеговной ехал на стуле тихий  пенсионер  Коновалов,  с
которым Семену доводилось, бывало, пропустить в  организм  пузырек-другой,
но - давно, в доуказные времена, теперь-то Коновалов спиртного  в  рот  не
берет, бережет организм... А вон  и  профессор  Топорин  Андрей  Андреевич
стульчик себе облюбовал, знатный, обеспеченный человек,  наяву  на  личной
"Волге" раскатывает,  а  здесь  -  как  все,  здесь,  так  сказать,  -  на
общественном транспорте... А там почему два  стула  рядом?  Кому  подобные
привилегии?  Никак  Павлуха  Топорин,  профессорский  внучек,  супермен  и
джентльмен, красавец-здоровяк,  юный  любимец  юных  дам.  Сенька  не  раз
встречал его темными вечерами то с одной прекрасной дамой, то с другой, то
с пятой-десятой. И тоже помалкивает, деда не замечает, и не крикнет:  мол,
куда едем, дед? А может, тишина не дает?..
   Сенька подставил ладонь: _тишина_ ощутимо легла на нее,  потекла  между
пальцами,  холодила.  Облизнул  губы:  вкус  у  _тишины_  был  мятный,   с
горчинкой, колющий - как у всесоюзно известных лечебных конфет "Холодок".
   А на других лентах смирно  ехали  другие  знакомцы  Семена  -  милые  и
немилые соседи по дому, _содворники_, если можно  так  выразиться.  Вон  -
чета артистов-эстрадников из первого под®езда. Вон - братья-близнецы Мишка
и Гришка, работяги с "Серпа и молота" - из двенадцатого. Вон -  вся  семья
Подшиваловых,  папа-писатель,  мама-художница,  дети-вундеркинды,  дед   -
ветеран войны - из третьего. Вон - полковник из пятого  под®езда,  тоже  с
женой, она у него завклубом где-то работает.  А  дальше,  дальше  плыли  в
спокойствии чинном прочие жители родного Сенькиного дома, плыли, скрываясь
в тумане, будто всех их подхватил и понес куда-то гигантский конвейер - то
ли на склад готовой продукции, то ли на доработку -  кому,  значит,  гайку
довинтить, кому резьбу нарезать, кому шарики с роликами перемешать.
   Интересное кино получается:  все  с  семьями,  все,  как  в  стихах,  с
любимыми не расстаются, а  он  один,  без  Ирки!  И  Алевтина  без  своего
благоверного. Почему такая несправедливость?
   Оглянулся Сенька - вот тебе и раз! Позади, в нижнем ярусе,  едут  двумя
сизыми голубками его Ирка и Алевтинин очкастый, сидят рядышком, хорошо еще
- тишина близкому контакту мешает! Как это они вместе, они ж не знакомы?..
   Хотел было Сенька возмутиться как следует, встать с  треклятого  стула,
спрыгнуть на нижний ярус, физически разобраться в неестественной ситуации,
но кто-то _внутри_  словно  бы  произнес  -  спокойно  так:  не  шебуршись
понапрасну, Семен, не трать пока силы, пустое  все  это,  ненастоящее,  не
стоящее внимания. А где  стоящее,  поинтересовался  тогда  Семен.  И  тот,
внутри, ответил: впереди.


   И успокоился Сенька во сне, перевернулся с боку  на  бок,  ладошку  под
щеку удобно положил.


   А туман впереди  рассеивался,  и  стало  видно,  что  все  транспортеры
стекаются  к  огромной  площади,  похожей  на  Манежную,  стулья  с   лент
неизвестным образом сближаются,  выстраиваются  в  ряды,  будто  ожидается
интересный  концерт  на  свежем  воздухе.  Сенькин  стул  тоже  с®ехал   в
соответствующий ряд, прочно встал  -  справа  Алевтина  Олеговна  концерта
ждет, слева - пенсионер Коновалов.
   Какой же концерт в такой _тишине_, удивился Сенька, да и сцены  никакой
не видать...
   Но тут впереди возник репродуктор-великан, повис над толпой на  ажурной
стальной  конструкции,  похожей  на  пролет  моста,   кто-то   сказал   из
репродуктора мерзким фальцетом:
   - Раз, два, три, четыре, пять - проверка  слуха...  И  после  секундной
паузы приятный, хотя и с  некоторой  хрипотцой,  бас  произнес  непонятный
текст:
   - Все, что с вами произойдет,  -  с  вами  давно  произошло.  Все,  что
случится, - случилось не сегодня и не вчера. То, что  строили,  -  строили
сами, никто не помогал и никто не мешал. А не нравится - пеняйте на  себя.
Впрочем... - тут бас замолк, а мерзкий  фальцет  вставил  свое,  явственно
подхихикивая:
   - Погодите, строители, не расходитесь. Еще не все.
   А  пока  -  гимн  профессии,  -  и  пропел  без   всякого   присутствия
музыкального слуха, фальшивя и пуская петуха: - Я хожу одна, и что же  тут
хорошего, если нет тебя со мной, мой друг...
   Но в репродукторе зашипело, зашкворчало, громко  стрельнуло.  Усилитель
сдох, ошалело подумал Сенька.
   - Прямо апокалипсис какой-то, - возмущенно сказала Алевтина Олеговна. -
Я в этом фарсе участвовать не хочу.
   - Выходит, можно разговаривать! - обрадовался Сенька, вскочил с  места,
закричал:
   - Ирка, Иришка, ты где?
   - А ну сядь, - одернул его за трусы старик Коновалов. - Сказано же: еще
не все.
   Но Сенька ждать не хотел. Он начал пробираться вдоль ряда, наступая  на
чьи-то ноги, опираясь на чьи-то плечи,  слыша  вслед  ворчанье,  кое-какие
ругательства,  в  том  числе  и  нецензурные.  Но  плевать  ему  было   на
отдавленные ноги, на соседей его недовольных, Сенька и наяву не слишком-то
с ними церемонился - подумаешь, цацы! - а во сне  и  подавно  внимание  не
обращал.
   - Ирка! - орал он как оглашенный, - отзовись, где ты?
   Но не отзывалась Ирка, не слышала мужа.  Наверное,  занес  конвейер  ее
невесть куда - может, в бельэтаж, а может, и вовсе на галерку.
   А туман опять сгустился, укрыл спящих, отделил их друг от друга.  Туман
буквально облепил Сенькино  лицо,  туман  стекал  холодными  струйками  по
щекам, по шее, заплывал под майку - она вся промокла насквозь. Сенька, как
пловец, разгребал туман руками, а он густел киселем, и вот уже  мучительно
трудно стало идти, а кричать - совсем невозможно.
   - Ирка! Ирка! - Сенька выдавливал слова, и они повисали перед  лицом  -
прихотливой туманной вязью, буквы налезали одна на  другую,  сплетались  в
узоры, а нахальные восклицательные знаки норовили кольнуть Сеньку - и  все
в глаза, в  глаза.  Он  отщелкивал  восклицательные  знаки  пальцами,  они
отпрыгивали чуток - и снова в атаку.
   А голос из репродуктора грохотал:
   - Ищите друг друга! Прорывайтесь! Не жалейте себя! Выстроенное вами  да
рухнет!.. И опять фальцетик нахально влез:
   - Ой, не смогут они, ой,  сил  не  хватит,  ой,  обленились,  болезные,
привычками поросли...
   - Ирка! - прохрипел Сенька.
   А тот, тайный, внутри его, сказал тихонько:
   - Неужто не сможешь, Сеня? А  ну,  рвани!  И  Сенька  рванул.  Разодрал
руками сплетенные из тугого тумана слова, нырнул в  образовавшуюся  брешь,
судорожно вдохнул мокрой и горькой слизи, выхаркнул ее в  душном  приступе
кашля...


   И увидел свет...


   И  ослеп  на  мгновение  от  резкого  и  мощного  света,  но  не  успел
испугаться, потому что сразу же услышал внутри себя удовлетворенное:
   - Теперь ты совсем здоров.


   Сенька поверил тайному и открыл глаза. В комнате горела люстра, а  Ирка
сидела на стуле перед кроватью и плакала. Слезы текли у нее по щекам,  как
туман в Сенькином сне.
   - Ты чего? - Сенька по-настоящему испугался, во сне не успел, а  тут  -
сразу: уж не случилось ли что? - Почему рев?
   - Сенечка... - всхлипывала Ирка, - родной ты мой...
   - Кончай причитать! Живой я, живой.
   - Да-а, живой... - ныла Ирка.  -  Ты  меня  во  сне  звал,  так  кричал
страшно... Я тебя будила, трясла-трясла, а ты спишь...
   - Проснулся. Все. Здоров, - Сенька сел на кровати, огляделся. - Где мок
штаны?
   - Какие штаны? Какие штаны? Лежи! У тебя температура.
   - Нету у меня температуры. Сказал: здоров.
   - Так не бывает, - слезы у Ирки  высохли,  и  поскольку  муж  выказывал
признаки малопонятного бунта, в ее голосе появилась привычная  склочность.
- А ну ляг, говорю!
   - Ирка, - мягко сказал Сенька, и от  этой  мягкости,  абсолютно  чуждой
мужу, Ирка аж замерла, затаилась. - Ирка-Ирка, дура  ты  моя  деревенская,
ну, не спорь же ты со мной. А лучше собери что-нибудь пожевать, жрать хочу
- умираю. Наденька где?
   - В садике. Я ее на ночь оставила. Ты же больной...
   - В последний раз оставляешь, - строго заявил Сенька. - Ребенок  должен
регулярно получать родительское воспитание.
   Этой официальной фразой Сенька добил жену окончательно.
   - Хочешь, я схожу за ней? - растерянно спросила она.
   - Сегодня не надо. Сегодня я буду занят.
   - Чем? - растерянность растерянностью, а семейный контролер в  Ирке  не
дремал. - Магазины уже закрыты.
   - При чем здесь магазины? - Сенька разговаривал с ней, как будто не  он
болен, а она, как будто у нее - высокая  температура.  -  Некогда  мне  по
магазинам шататься, некогда и незачем. Все, Ирка, считай - завязал.
   - Ты уж тыщу раз завязывал.
   - Посмотришь, - не стал спорить Сенька, взял со стула  джинсы  и  начал
натягивать их, прыгая на одной ноге.
   И это нежелание доказывать свою правоту,  спорить,  орать,  раскаляться
докрасна - все это тоже было не Сенькино, чужое, пугающее.
   - У тебя кто-нибудь есть? -  жалобно,  нелогично  и  невпопад  спросила
Ирка.
   Сенька застыл на одной ноте -  этакой  удивленной  цаплей,  не  удержал
равновесия, плюхнулся на кровать.
   Засмеялся:
   - Ну, мать, ты даешь!.. Дело у меня есть, дело, понятно?
   - Понятно, Сеня, - тихо сказала Ирка, хотя ничего ей понятно не было, и
пошла в кухню - собирать на стол, кормить странного мужа.
   А Сенька застегнул джинсы, босиком подошел к окну, прикинул  расстояние
от своего под®езда до двенадцатого. Получалось: стена  закроет  выход,  на
набережную, превратит двор в замкнутый со всех сторон бастион. А если  еще
и ворота на проспект запереть...
   - Почему я? - с тоской спросил Сенька. И _тайный_ внутри ответил:
   - Потому что ты смог.
   - Что смог?
   Но _тайный_ на сей раз смолчал, спрятался, а Ирка из кухни крикнула:
   - Ты мне?.. Все готово. Хочешь - в постель подам?
   Ох,  не  верила  она,  что  Сенька  враз  выздоровел,   ох,   терзалась
сомнениями! И пусть бы - температура упала, бывает,  но  с  психикой-то  у
мужа явно неладно...
   И Сенька ее сомнений опять не опроверг.
   - Вот еще, - сказал он, - будешь ты таскаться взад-вперед. Ты  что,  не
устала, что ли? Работаешь,  как  клоун...  Слушай,  может,  тебе  перейти?
Может, в садик к Наденьке - воспитательницей? Давай прикинем... - вошел  в
кухню, сел за стол.
   Ирка тоже села - ноги не держали. Сказала покорно:
   - Давай прикинем.


   Будучи в командировке в одной из  восточных  стран,  автор  не  пожалел
мелкой  монетки  для  уличного  гадальщика.  Белый  попугай-ара  встряхнул
хохолком, порылся клювом в деревянном расписном ящике,  вытащил  аккуратно
сложенный листок бумаги. Гадальщик с поклоном протянул его автору:
   - Ваше счастье, господин.
   На листке печатными буквами значилось по-английски: "Бойтесь тумана. Он
не дает увидеть лица близкого вам человека".


   Когда с работы вернулся муж, Алевтина Олеговна уже  вчерне  сметала  на
руках платье для невестки, оставалось  только  прострочить  на  машинке  и
наложить отделку.  Муж  оставил  портфель  в  прихожей,  сменил  туфли  на
домашние тапочки, вошел в комнату, привычно поцеловал Алевтину Олеговну  в
затылок. Как клюнул.
   - Все шьешь, - сказал он, констатируя увиденное. -  Из  Свердловска  не
звонили?
   - Никто не звонил, - Алевтина Олеговна отложила шитье,  поставив  локти
на стол, подперла ладонями подбородок. Следила за мужем.
   Стеценко снял пиджак, повесил  его  на  спинку  стула,  распустил  узел
галстука, пуговку на рубахе расстегнул.
   - Жарко сегодня, - подошел к телевизору, ткнул кнопку.
   - Не надо, - попросила Алевтина Олеговна.
   - Почему? - удивился Стеценко. - Пусть гудит.
   -  Не  надо,  -  повторила  Алевтина  Олеговна.  -  Там  сейчас  ничего
интересного, а я устала. И ты устал, Саша.
   - Тишина  меня  душит,  -  сообщил  Стеценко,  усаживаясь  в  кресло  и
укладывая ноги на пуфик. - А с чего бы ты устала,  интересно?  У  тебя  же
свободный день.
   - Ничего себе свободный! Одних тетрадей - гора. И платье для Симы.
   - Все равно дома - не в офисе. Могла и отдохнуть, подремать...
   Экран  нагрелся,   и   на   нем   возник   цех   какого-то   передового
металлургического завода. Раскаленный брусок металла плыл  по  рольгангам,
откуда-то сверху спустились железные клещи, ухватили брусок,  уложили  его
на ровную площадку. Тут на него упала  баба  молота,  сдавила  -  взлетели
небольшим фейерверком огненные искры.
   - Я спала, - сказала Алевтина Олеговна.
   - Вот и ладушки, - обрадовался Стеценко. - И  я  немножко  вздремну,  с
твоего позволения. Полчасика. Хорошо? Ты меня не трогай...
   - А я сон видела, - совсем тихо добавила Алевтина Олеговна, но  муж  не
слышал  ее,  он  уже  посапывал  в  кресле,   а   на   экране   телевизора
герои-металлурги без устали давали стране металл.
   Сон Алевтины Олеговны был неинтересен Стеценко. Она  аккуратно  сложила
платье для Симы, спрятала его в шкаф, туда же повесила на плечиках  пиджак
мужа. Подошла к  книжному  шкафу,  открыла  створку,  пробежала  кончиками
пальцев по корешкам книг, вытащила  потрепанный  институтский  учебник  по
химии, машинально, не вглядываясь, перелистала его.  Прислонилась  лбом  к
жесткой полке.
   - Почему я? - с тоской спросила вслух, даже не ведая,