мог;  Что-то  ужасное
происходило с ним. Не он держал флейту, а она его, и он лишь призван был -
невесть чьей волей! - доиграть музыку до конца. Он стоял  как  прикованный
подле забора,  напрягая  легкие  и  явственно  ощущая,  как,  несмотря  на
утренний холодок, рубашка стала мокрой от пота и мерзко липла к  спине,  и
страшно затекли руки, и губы сводило, одеревенели они. И ужас -  огромный,
заполнивший всего его, судорогой сжавший желудок,  заледеневший  в  груди,
животный ужас от содеянного - не им содеянного, не  Вадимом,  в  том-то  и
суть! - цепко держал, парализовал волю, превратил  в  механическую  куклу,
которая только и могла  дудеть  и  смотреть,  как  спящие  дети  входят  в
калитку, идут, чуть покачиваясь в такт мелодии, поднимаются по  ступенькам
на террасу, скрываются за дверью.
   И как только  Зинаида  затащила  в  дом  братца,  темное  Нечто,  цепко
державшее Вадима, сразу отпустило его, и  он,  немедленно  оторвавшись  от
флейты, непроизвольно, с отвращением швырнул ее на траву.


   Поселок спал.
   Никого не разбудила мелодия, никого, кроме тех,  кто  считался  врагами
Вадима. Не правда ли, странная избирательность?  Да  что  избирательность!
Все странно, чтоб не сказать крепче. Права  оказалась  надпись  на  ящике:
опасность таилась в нем, не известная никому,  пострашнее  предполагаемого
газа в предполагаемом баллоне. Что газ! Понятная штука. А волшебная флейта
непонятна, невероятна, невозможна! Вадим был готов  принять  без  сомнений
старую обскурантистскую формулу: этого не может быть, потому что не  может
быть никогда. Но ведь было!.. Вон - полна дача  детишек,  невесть  с  чего
вылезших из мягких постелей и явившихся на зов  дудки.  Крысолов  отомстил
городу. Там тоже был клон, вернее - клан, тесное братство сытых  бюргеров,
не признавших чужака. Вадим отомстил поселку, отомстил клону.  Они  -  его
пленники, можно радоваться.
   Хотелось плакать. От бессилия перед  Неведомым,  Незнаемым,  Небывалым.
Что-то  больно  много  заглавных  букв...  Они  выдают   существование   в
современном человеке эпохи НТР древнейших  инстинктов,  берущих  начало  в
неолите или палеолите, - не силен  Вадим  в  науке!  -  заставлявших  его,
человека, который, как известно, звучит гордо, поклоняться, совсем потеряв
гордость, всяким эльфам, троллям, лешим и домовым,  верить  в  заговоры  и
наговоры,  приворотные  зелья,  волшбу  и  ворожбу,   не   сомневаться   в
правдивости легенд и сказок - ну хотя бы о крысолове.
   А чего в ней сомневаться? Подудел в волшебную флейту -  все  детишки  в
плену. Простенько и надежно.
   Но почему именно эти?
   Вздорное существо человек! Вадим стоял у забора, смотрел на  валявшуюся
в траве - волшебную! - флейту и, легко  смирившись  с  фактом  волшебства,
думал о  том,  что  в  подобный  момент  любому  здравомыслящему  суб®екту
показалось бы абсолютно несущественным.  Поселок  большой?  Большой,  дач,
наверно, двести. Детей в нем много? Несомненно. А почему флейта привела  к
нему только восьмерых? Потому что они  -  Они?  Но  откуда  флейта  о  том
узнала?..
   Вадим не заметил, что уже одушествил волшебную дудку, наделил ее -  как
того и требуют условия сказки! - способностью к осмысленным  действиям.  А
коли заметил, то ничуть тому не удивился: понятие "играть на  флейте",  на
чем угодно - от рояля  до  расчески  с  папиросной  бумагой  -  с  Вадимом
несовместимо. Оно - из области сказочного...
   Что-то  многовато  сказочного,  с  тоской  подумал  Вадим.   Рассуждать
логически он был не в состоянии.  Подобрал  флейту,  засунул  ее  за  пояс
джинсов и пошел в дом.


   Явившиеся на зов флейты дети мирно досматривали сны.  "Адидасы"  спали,
удобно развалившись в креслах на террасе. В столовой, за  столом-гигантом,
уронив голову на  скатерть,  сопел  их  десятилетний  приятель.  Стол  под
скатертью не перина с пухом, но мальчишка неудобств не ощущал. Тут же,  на
плетеной, как и кресла на  террасе,  кушетке,  крытой  домотканой  кошмой,
улеглись ихтиандры. Этим повезло больше. Во-первых, они находились, научно
выражаясь,  в  горизонтальном,   удобном   для   отдохновения   положении.
Во-вторых, на кушетке имелась подушка: пусть не шибко чистая, но мягкая. В
комнате Вадима на его собственной кровати, не разобрав ее даже,  прямо  на
пледе смотрели сны сестрица Зинаида и братец  Константин.  Он  по-прежнему
чмокал  пальцем,  и  на  губах  его  застыл,  готовясь  вот-вот   лопнуть,
прозрачный пузырек слюны. Зинаида во сне обняла брата, ну  просто  подмяла
его под себя - для тепла. Вадим снял с гвоздя свою куртку, укрыл обоих.
   А на кожаном кресле, попавшем  на  дачу  из  какого-то  начальнического
кабинета, откинув голову на спинку и  разметав  по  черной  обивке  медные
волосы, спала девица. Или притворялась, что спала. Во всяком случае,  веки
ее - или это помстилось Вадиму? - еле  дрогнули,  приоткрылись,  когда  он
вошел. Вгляделся: нет вроде... Спит.
   Он сел на складной походный стульчик - больше в комнате мебели не было,
а в столовую  за  стулом  идти  не  хотелось,  боялся  до  времени  гостей
непрошеных разбудить - и стал ждать.  Голова  казалась  пустой  и  легкой:
оторви - улетит, ветром подхваченная. Думать  ни  о  чем  не  хотелось.  И
спать, как ни странно, тоже. Флейта, как  кинжал,  торчала  за  ремнем  на
бедре. Вадим боялся выпускать ее из виду, то и дело трогал локтем: тут ли?
Мухой пойманной билась единственная заблудившаяся мыслишка: что он с  Ними
делать станет, когда Они проснутся, когда придут в себя и поймут, что не в
собственных постельках находятся - в стане врага  злейшего,  заклятого,  в
позорном плену, куда к тому же невесть как попали.
   Ни с того ни с сего еще одна муха-мыслишка забилась - и вовсе вздорная:
когда Они одеться успели? Ведь не спала же, к примеру, эта девица прямо  в
сарафане? Она - по логике сказки - в ночной рубашке  прийти  должна  была.
Как спала. Или - на улице даже ночью жарко! - вообще нагая.  Сие,  кстати,
ведьме оч-чень пристало, не без сожаления подумал Вадим...
   Он локтями в колени уперся,  голову  на  руки  уложил.  Не  заснуть  бы
ненароком... Не проспать бы гостей, что, конечно, уйдут,  завидев  спящего
хозяина. Уйдут и будить не станут... Проверил флейту - на месте.  И  вдруг
почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял глаза: девица, не  меняя  позы,
выжидающе, без улыбки на него смотрела, будто требовала об®яснений: откуда
она здесь?
   - Доброе утро, - сказал Вадим.
   Девица не ответила, разглядывала Вадима. Глаза у  нее  были  под  стать
волосам - зеленые, как у булгаковской Маргариты. Или проще: как у ящерицы.
Стоит, правда, отметить, что ящерицу Вадим видел лишь однажды.  Замерев  в
бронзе, она стояла в окне антикварного магазинчика на  полированной  глыбе
малахита, и круглые глаза ее  были  и  впрямь  зелены  -  из  малахита  же
выточены.
   - Рад вас приветствовать в этом доме, хоть и не мой он, - сказал Вадим.
   Его тяготило молчание, он не умел молчать, а  девица  все  смотрела  на
него, почти, кажется, не мигая, головы не повернув, застыв, как та ящерица
на  куске  малахита,  но  не  чувствовалось  в  ней  никакого  напряжения,
скованности - вольно сидела, легко, а что не шевелилась - так, может, лень
утренняя...
   - Вы что, немая? -  не  без  раздражения  спросил  Вадим.  -  Или  даже
глухонемая?.. Какое несчастье!.. Придется переписываться.
   - Остановитесь, - негромко сказала  девица,  по-прежнему  не  двигаясь.
Голос у нее оказался  низким,  чистым  -  _студийным_.  Тогда,  в  лесу  у
поваленной сосны, она  тоже  что-то  произносила,  но  Вадим  не  запомнил
голоса: слишком взволнован был ее изощренным коварством. - Как вы нас сюда
заполучили?
   - Нас?.. - Вадим не пытался оттянуть ответ. Он действительно не  понял,
как девица догадалась, что на даче - все Они. Бросил взгляд на кровать:  -
Ах, да, не усек... Как? Не поверите, но - флейта... - Он похлопал пальцами
по инструменту.
   Девица глазами повела, флейту увидела. Без удивления спросила:
   - Который час?
   - Седьмой...
   Тут девица  впервые  усмехнулась  -  чуть-чуть,  уголком  рта.  Сказала
протяжно:
   - В такую рань подняли...
   Странно, но Вадим почувствовал смутную вину. Действительно: что это  он
себе напозволял, негодный, -  выспаться  даме  не  дал!  Непонятно  почему
смущаясь, зачастил:
   - Вас ничего не удивляет? Невероятно! Я бы удивился...  Да,  кстати,  и
удивился. Представляете: играю я на флейте, а тут вы все... Бред!
   Понимал: не к чему перед ней соловьем разливаться,  а  остановиться  не
мог. Будто гнал его кто-то...
   - Отчего же бред? - Девица откровенно насмехалась над ним. Даже  улыбку
себе разрешила - вполнакала. - Мы-то все тут...
   Казалось, она -  насмешливым  своим  тоном,  вальяжно-пренебрежительным
поведением, отсутствием всякого  удивления  -  хотела  сказать:  временная
победа, старичок, ты  взял  нас  врасплох.  И  Вадим  нашел  в  себе  силы
обозлиться.
   - То-то и оно! Явились, как телята за пастухом. Только не мычали.
   Тут девица улыбнулась в полную мощь, и, как писалось в  старых  амурных
романах,  Вадим  был  сражен  наповал.  Улыбка  у  нее...  Ах,   что   зря
расстраиваться! Вадим слишком хорошо помнил ее улыбку, так и не дописанную
им - там, у сосны...
   - И наверно, решили, что пастух - вы?
   - А то кто же?! - Вадим еще хорохорился.
   - Кто? - Девица встала, как вспорхнула, хотя птичий глагол этот вызывал
в воображении нечто крохотное, "колибриобразное", а девица ростом с Вадима
была. И все же именно вспорхнула, или, если хотите, взлетела,  -  легко  и
плавно. И пронеслась по комнате, обдав Вадима прохладным  ветром,  взбитым
ее широкой юбкой. - Дед Василий, вот кто. Тот самый, что эту флейту нашел.
   - Вы что, знали о ней?! - Вадим окончательно сбился с толку.
   - Знала?.. Может быть... Не помню... Дед говорил что-то, но я маленькой
была,  пропустила  мимо  ушей...  Но  он  же  ее  прятал?  -   полувопрос,
полуутверждение.
   - Прятал, - сознался Вадим,  как  в  воровстве  уличенный.  Что  с  ним
делалось - понять не мог. Не он это был, кто-то иной, ничуть не похожий на
"железного художника", как его знакомые называли.
   Она села на подоконник,  уперлась  в  него  ладонями,  смотрела  поверх
Вадима - на дверной косяк. Что она там углядела - непонятно... Потом резко
перевела взгляд на Вадима, спросила, как выстрелила:
   - Вы любите логически рассуждать?
   И поверьте: простительно было Вадиму выдавить из себя:
   - Вы... ведьма?..
   И вот тут уже она перестала сдерживаться, рассмеялась в голос,  откинув
назад голову, будто невероятной тяжести волосы тянули ее за окно.
   - Ведьма?.. - Она, похоже,  любила  переспрашивать,  давая  себе  время
подумать не торопясь, найти ответ - единственный, точный. - Пожалуй...  Вы
- второй человек, кто меня ведьмой назвал.
   Вадим нежданно ощутил некий укол ревности - чувства, достаточно чуждого
для него, вообще незнакомого.
   - А кто первый?
   - Дед Василий. Он  обещал  сделать  мне  помело,  чтобы  я  летала  над
поселком.
   - Сделал?
   - Не успел...
   В голосе ее слышались и сожаление, что не успел дед Василий  смастерить
летающее помело, и вера, что поживи он еще -  летала  бы  она  сейчас  над
поселком, непременно летала бы:  не  существовало  невозможного  для  деда
Василия.
   - Он деда Василия обокрал, знаешь. Тая?..
   Вадим вздрогнул от неожиданности. Зинаида сидела на кровати, спустив на
пол босые, все в царапинах, ноги и  сердито  смотрела  на  Вадима.  Он  не
заметил,  как  она  проснулась,  да  -  честно!  -  и  забыл  про  нее   с
Константином. Тот просыпаться не спешил, громко посапывал из-под куртки.
   Тая - так вот как звали девицу! - не глядя, отмахнулась от Зинаиды.
   - Знаю. Пусть.
   И Зинаида стихла, сложила ладошки на острых коленках, как отличница  на
уроке, тихонько слушала чужой разговор.
   - У вас красивое имя, - сказал Вадим. Покатал его во рту, как  ледышку:
- Та-ая...
   Она опять улыбнулась. Раз начав - "отмерев", как в детской игре, -  она
уже не сдерживала себя, не играла в гранд-даму.
   -  Ведьмино...  -  И,  соскочив  с  подоконника,  приказала   послушной
помощнице: - Пора будить ребят. Слышишь, Зинаида?
   Зинаида безропотно встала, вечной дежурной по классу пошла в столовую.
   - Пусть Константин спит, - сказала Тая. - Он  соня,  и  это  полезно...
Пойдем и мы, Вадим Николаевич, - не удержалась, добавила  хитро:  -  Петух
пропел, время волшбы кончилось.
   Отметив машинально, что имя его Тае известно - у Зинаиды выяснила? - он
послушно отреагировал на хитрое добавление:
   - А флейта?
   - Что флейта?.. Оставьте ее. Она вам больше не понадобится.
   - Здесь оставить?
   - Можно здесь. Потом вы положите ее  на  место,  откуда  взяли,  и  все
сделаете  как  было...  Поспешим,  Вадим  Николаевич,   мои   ребята   уже
проснулись. Я познакомлю вас...
   Сказано: "мои ребята".
   Не "адидасовские", не какого-то неведомого "мозга"-клона, о  встрече  с
коим наивно мечтал Вадим.
   Ее ребята!..
   И Вадим, честно говоря, сейчас и не представлял  уже,  что  может  быть
иначе, не помнил, не желал вспоминать, что еще вчера он ее и в  расчет  не
принимал, обзывал бессловесной куклой... Мало ли что вчера было! Вчера  он
об утренней первой электричке как о спасении мечтал...
   Разноглазую Зинаиду Вадим  уже  имел  счастье  знать  лично.  Остальные
пятеро - исключая соню Константина - вольным строем стояли вдоль  стены  в
столовой,  как  на  дипломатическом  рауте.   Однако   выглядели   малость
смущенными, скованными - не в стиле подобных раутов.
   - Вот, - сказала Тая, -  рекомендую,  -  и  повела  окрест  царственным
жестом, представляя всех разом.
   Вадим пошел вдоль строя этаким свадебным генералом. Он  не  ведал,  что
испытывает генерал в таких случаях, но сам-то себя  глуповато  чувствовал:
церемония  выглядела  чересчур  официальной.  Официальность   подчеркивала
строгая  Зинаида.  Она  воспитанно  и  скромно  шла  сзади.  Так   министр
иностранных дел сопровождает какого-нибудь  чрезвычайного  и  полномочного
посла, пока тот, сияя казенной улыбкой,  мнет  руки  членам  министерского
кабинета. Впрочем, Вадим для них и был своего рода послом - чужой и чуждой
страны, которую пусть поневоле, но пришлось признать...
   Первым в "строю" оказался десятилетний молчун в  тренировочных  штанах.
Вид заспанный, вз®ерошенный, неумытый.
   - Дима, - назвался он.
   - Тезки, значит?
   - Ждите больше! - сварливо сказал Дима. -  Димитрий  я...  -  Он  четко
выделил в имени первое "и": по-старинному, по-княжески.
   - Димитрий он... - с досадой повторила Зинаида:  мол,  как  ты  простых
вещей не улавливаешь? Был же Димитрий Донской, например...
   - Извини, - сказал Вадим. - Ошибся.
   - Ничего, - кивнул князь, прощая. - Бывает.
   Следующими - по рангу  или  по  ранжиру?  -  стояли  двое  в  цветастых
трусиках. Пловцы-лазутчики.
   - Этих знаю, - сообщил Вадим. - Имел честь...
   - Так мы ж не ручкались, - сказал старший. Протянул ладошку.  -  Витька
я. Кочерженко. По паспорту - украинец.
   - Болтаешь много, - сердито оборвала его Зинаида. - Какой  еще  паспорт
выдумал? Тебе до него девять лет расти...
   - Я ж вообще... - смутился Витька, украинец по  паспорту.  -  Я  ж  для
знакомства...
   - Для знакомства и помолчать можно, - закрыла тему Зинаида.
   Вадим украдкой взглянул на  Таю  и,  встретив  ее  пристальный  взгляд,
быстро  отвернулся:  оказывается,  она  за  ним  следила.  Почему?  Хотела
увидеть, как он отнесется к ее воинству? Что ж, первая  реакция  -  всегда
самая непосредственная. Если, конечно, человек не привык  скрывать  ее.  А
Вадим не-привык... Ну и что с того? Пусть  следит.  Скрывать  ему  нечего!
Хорошо он к ее воинству относится вопреки всякой логике. Сейчас  бы  -  по
логике - повязать всех  и  выпороть  ремнем  или  веревкой,  чтоб  старших
уважали. А он политесы разводит,  "ручкается",  как  гражданин  Кочерженко
изволил выразиться. И что забавно - удовольствие получает...
   Меньшого лазутчика Зинаида сама  представила,  поскольку  Витька  слова
лишился:
   - Колюн это. Сосед ваш по участку. Там, за лопухами, ихний забор... - и
глазом на Вадима зыркнула: как, мол, он? Помнит ли про забор за  лопухами?
И про  медную  проволочку,  к  нему  ползущую?..  Вадим  помнил,  но  темы
развивать не стал. Кивнул согласно,  пожал  маленькую  жесткую  ладонь.  А
Зинаида итог подвела: - Пять с половиной ему. Но умный...
   Тогда, в поле, Колюн показался Вадиму совсем несмышленышем: пять лет  -
щенячий возраст. Да и эта привычка его - за Витькину штанину  цепляться...
Сейчас Колюн смотрел на Вадима серьезно и строго, словно прикидывал: стоит
ли художника в свою компанию брать? Ровня ли он ему, Колюну?
   Вадим подмигнул мальчишке, спросил:
   - Ну и что ты решил?
   Колюн ответил, будто ждал вопроса:
   - Годитесь...
   Выходило, что права Зинаида: умный он, Колюн. Телепат к тому же,  мысли
читает... Впрочем, тогда и Вадим  тоже  телепат:  сумел  понять  Колюна  и
вопрос точный задал. А статья в журнале утверждает  непреложно:  телепатии
не  существует...  Сегодняшнее  утро  сильно  поколебало  веру  Вадима   в
непреложность журнальных аксиом.
   - Спасибо за доверие, - сказал он Колюну. - Постараюсь  оправдать...  -
Протянул было  руку  -  потрепать  мальчишку-по  стриженому  затылку  -  и
отдернул: не по уму фамильярность...
   Оставались "адидасы". Они иронично улыбались: мол, превосходно понимаем
нелепость ситуации, но - что поделать! - таковы условия игры. Не нами  они
придуманы, не нам их корректировать.
   - Алик, - сказал левый "адидас".
   - Алик, - подтвердил правый.
   - Альберт, - раз®яснил левый.
   - Александр, - сообщил правый.
   Ясно как день: давний розыгрыш, на многих проверенный и осечек ни с кем
не дающий. И все же каждый раз  -  подумал  Вадим  -  искреннее  удивление
собеседника доставляет им столь же искреннее удовольствие.  Два  близнеца,
две копии,  два  Алика.  Родители  у  них  не  без  юмора.  Своеобразного,
правда...
   - Ну а меня вы знаете, - сказал Вадим. - Церемония  окончена,  можно  и
подкрепиться. Самое время.
   - Пойду чайник поставлю, - заявила  Зинаида  и,  ни  о  чем  Вадима  не
спрашивая, ушла на кухню.  Как  у  себя  дома...  Наверно,  частенько  она
заглядывала к деду Василию, привечал он разноглазую, как и Таю привечал. И
не исключено: дождись он, пока подрастет Зинаида,  -  предложил  бы  и  ей
помело смастерить. В недалеком будущем - считал Вадим - оно бы ей подошло.
Опять же как и Тае...


   Завтракали в молчании. То есть реплики  были:  "Передайте,  пожалуйста,
варенье...", или: "Плесни еще чайку, Зинаида!" И иные подобные. О  главном
- ни слова. А между тем напряжение в столовой  явно  достигло  критической
величины, и, попадись сейчас под руку обыкновенный лабораторный вольтметр,
зашкалило бы его от невиданных перегрузок.  Детишек  просто  распирало  от
желания задавать вопросы. Вадим, за минувшую ночь ставший профессиональным
телепатом (на Колюне проверено!), с лету ловил их в воздухе  и  готов  был
поделиться тем немногим, что знал.
   Кое-какие вопросы и у Вадима имелись, но до поры  он  тоже  помалкивал.
Жевал хлеб с вареньем, наблюдал за Константином, который  привычно  окунал
рожицу в клубничную гущу. Легко себя  Вадим  чувствовал,  даже  весело,  и
молчание вопреки обыкновению не тяготило его.  Напротив:  помогло  вернуть
утерянную было способность рассуждать логически.
   Железная   логика   его   старалась   вовсю   приземлить   возвышенное,
таинственное, необ®яснимое... А что,  если  флейта  -  всего  лишь  основа
очередной провокации? Никакой дед никуда ее не прятал,  а  кто-то  из  них
все-таки влез в мастерскую (ну, к примеру, у Таи  ключ  был,  дед  Василий
многое ей доверял...) и подложил в шкаф запечатанный  ящик?  А  Вадим  его
нашел,  возликовал  и   сдуру   начал   дудеть.   И   они,   притворившись
загипнотизированны