делала? Не ошиблись, психологи...


   Вадим вошел в дом, на всякий случай запер входную дверь, сменил  мокрые
плавки и уселся  в  плетенное  из  соломки  кресло-качалку  на  террасе  -
логически рассуждать. Не то обидно, что выкупался, а то, что купили его на
корню. И главное, покупка рассчитана на  любопытного  подростка.  Выходит,
он, большой дядя, ничем не лучше тех, кто пошел на него войной. Не  умнее.
А коли честно: Они умнее...
   Странная штука:  стыдное  признание  почему-то  не  расстроило  Вадима,
который до сего момента мнил себя куда  как  умным  и  рассудительным.  Он
никогда не считал себя азартным, не играл в карты, не просиживал деньги на
бильярдном столе, рулетку только в кино видал.  Он  не  умел  проигрывать,
потому что не играл. Ни во что. И если для его  нынешних  противников  все
происходящее считалось веселой и азартной  игрой,  и  -  волей-неволей!  -
Вадим втянулся в нее, то следовало, очевидно, признать: Они выиграли.  Они
вынудили его отступить, сдаться, бежать с поля боя.  Еще  недавно  твердое
решение "не обращать внимания"  казалось  ему  сейчас  наивным  и  глупым.
Скоропалительным. Он сюда работать приехал, а не терпеть издевательства со
стороны  малолетних  преступников,  к  кому  не  с  томом  Макаренко  -  с
участковым милиционером подходить надо.  Нет  у  него  времени  на  пустое
сопротивление!
   Выходит, сдался? Что за вздорное определение! Если шум за окном  мешает
работе, то закрывают окно, а не пытаются своротить  автомобили  на  другую
улицу. И это, заметим,  не  считается  поражением,  но  разумным  выходом.
_Разумным_...
   И все же крутилось где-то  внутри:  сдался,  сдался,  сдался!  Струсил,
отступил, прикрылся приличным случаю доводом...
   Цыкнул на себя: прекрати сейчас же! Тебе тридцать уже!  Не  уподобляйся
мальчишкам!  Завтра  с  утра  -  на  электричку  и  в   столицу,   попишем
первопрестольную, позволим себе некий урбанистический уклон, и  будет  это
не уходом с колеи, но естественным ее расширением. Решено и подписано!
   Да, ту бумажку с фломастерной надписью - "Осторожно: опасность!" - надо
подобрать и прикнопить ко входной двери на террасу: в назидание всем  тем,
кого милый друг, дедов внучонок, дачным  одиночеством  благодетельствовать
станет...
   Шутим, балагурим: ни дед, ни внук в происшедшем не виноваты.
   Хотя интересно: как это дед уживался с клоном?..
   Встал, заходил по террасе из угла в угол - благо площадь  позволяла!  -
вспоминал, что приятель о своем предке рассказывал. Вадиму сейчас  что  бы
ни вспоминать - лишь бы от сегодняшнего отвлечься.  Можно  было,  конечно,
спать лечь,  но  чувствовал:  не  уснет.  А  валяться  без  сна  -  только
мучиться...
   Так что же дед?..
   Вспомнил: хитрый приятель, уезжая в Москву, открыл шкафчик на  террасе,
показал ключ, спрятанный под перевернутой  эмалированной  кружкой,  сказал
приглушенным голосом:
   - Это от второго этажа. От дедовых хором... Только... - он  прищурился,
как кот на солнцепеке, - не советую тебе туда лазить...
   - Он что у тебя - Синей Бородой  был?  -  пошутил  Вадим.  -  А  там  -
убиенные жены? Пыльные скелеты?
   - Не скелеты, но кое-что, - таинственно продолжил приятель. - Мое  дело
предупредить, старичок, а там - как знаешь...
   Вадим не придавал большого значения всей  этой  мишурной  загадочности.
Приятель его слыл хохмачом, любителем веселых и порой злых розыгрышей, без
ерничества и шутовства себя не представлял, за что и  ценим  был  во  всех
знакомых,  близких  и  дальних  компаниях.  А  человек  хороший.   Добрый,
отзывчивый. А что шутник - плюс ему...
   Вадим взглянул на часы. Можно, конечно, уехать в Москву сейчас. Еще  не
поздно. То-то и оно, что не поздно. Честно говоря, здесь,  в  запертой  на
могучую задвижку даче, Вадим чувствовал себя в безопасности. А на улице...
И потом: переться к  станции  с  чемоданом  на  виду  у  всех,  официально
признать поражение... Нет, лучше рано поутру, когда Они - это проверено! -
спят без задних ног. А дело на вечер найдено и тем более занятное.  Дед  у
приятеля - тот о нем много и  часто  рассказывал,  любил  старика,  -  был
человеком непростым: до последних своих дней трудился в цирке.  Только  не
артистом, не  на  манеже  под  лучами  прожекторов,  а  скромненько  -  за
кулисами: слесарил, столярил, паял, лудил. Золотые руки имел, цены  ему  в
цирке не было.  Все  мог  сотворить:  от  простой  жонглерской  булавы  до
сверкающей  хромом  ракеты,  на  которой   воздушные   гимнасты   ловкость
демонстрируют. Но чаще всего помогал иллюзионистам,  фокусникам,  мастерил
им хитрейший потайной реквизит: и по  их  замыслам,  и  сам  его  сочинял.
Приятель говорил, что после деда на даче  много  чего  осталось...  Вот  и
посмотрим, скоротаем вечерок, тем более - вспоминал Вадим -  покойный  дед
антиквариатом  интересовался,  брал  на  реставрацию  (не  за  деньги,  из
любопытства...)  всякие  старинные  механические  поделки  (не  блоху   ли
лесковскую?), а такие штуки Вадим любил и ценил. Если что забавное  найдет
- верил! - у приятеля выцыганит. Еще  один  аргумент  в  пользу  утреннего
от®езда...
   Да-а, хорошо бы отыскать в дедовой мастерской и какой-нибудь ящик -  ну
как у Кио, - в который можно  запихнуть  всю  мелкую  братию  во  главе  с
"адидасами". Или еще лучше: уменьшить, скажем, вчетверо...  Нет,  вчетверо
всех уменьшать нельзя: тот пятилетний клоп в плавках в  траве  заблудится.
Не говоря уже о Константине. Зато его можно  превратить  в  кошку.  Или  в
попугая.  Опять  нет:  в  попугаев  превратим  "адидасов".  Получатся  два
симпатичных неразлучника с  белыми  трилистниками  на  птичьих  грудках...
Хотя, умерил воображение  Вадим,  превращения  в  зверей  -  это  трюки-из
репертуара магов, волшебников и злых фей, а мастеровитый  дед  "пахал"  на
иллюзионистов. У тех, конечно, таинственности тоже  хватает,  но  вот  она
технически об®яснима. А жаль...


   Амбарный замок на двери второго этажа открылся  легко  и  бесшумно.  Из
крохотного пустого тамбура вели две двери, обе запертые: одна - в  спальню
деда, другая - в  мастерскую.  Спальня  Вадима  не  заинтересовала:  узкая
солдатская кровать с продавленной  сеткой,  три  венских  стула  у  стены,
облезлый шифоньер, из которого вываливались полосатый матрас и  подушка  в
розовом сатиновом напернике. Голая пыльная лампочка под потолком.  На  все
про все  -  шесть  квадратных  метров.  Обитель  аскета.  Зато  мастерская
поражала и размерами и оборудованием. Не зря приятель Вадима  рассказывал,
что из цирка к нему не раз подкатывались: не осталось  ли,  мол,  чего  от
деда и не продаст ли это "чего" корыстный внучочок? Внучонок  -  не  знали
цирковые покупатели! - не корыстным был...
   Мастерская деда занимала все оставшееся пространство второго этажа,  то
есть по площади равнялась трем нижним комнатам и кухне минус шесть метров,
что пошли на "обитель аскета".  Огромная,  светлая  -  одна  стена  сплошь
застеклена - мастерская и прибрана была  наиаккуратнейшим  образом,  будто
дед только-только вышел  отсюда,  закончив  работу  над  очередным  хитрым
ящиком. Два верстака - столярный и слесарный,  токарный  станок,  а  рядом
сверлильный: таких маленьких Вадим никогда не видал... Интересно:  сколько
дед за электричество платил и как  часто  оставлял  поселок  без  света?..
Шкафы вдоль всей стены от пола до  потолка.  Открыл  один:  в  специальных
креплениях, в деревянных пазах - молоточки, пассатижи,  отвертки,  сверла,
еще чего-то, чему Вадим и названия не знал. В  другом  шкафу  -  стамески,
рубанки, фуганки, ножи какие-то: все для работы по дереву. Под потолком  -
четыре длинных неоновых фонаря...
   За  окном  темнело.  Вадим  щелкнул  выключателем,  ярко  осветил   это
техническое великолепие, полный набор для любого рукомесла, впервые  остро
пожалел, что сам толком не умеет  гвоздя  забить;  когда  хочет  очередную
картину повесить, зовет соседа-врача, тот приходит  с  дрелью,  вгоняет  в
бетонную стену деревянную  пробку,  ввинчивает  шуруп  -  вешайте  шедевр,
маэстро...
   Да, еще что было: посреди мастерской - два высоких табурета с  круглыми
сиденьями, обтянутыми кожей. Оба - на колесиках. Вадим умостился на одном,
оттолкнулся ногой, легко-легко поехал по полу. Удобная штука.
   Однако стоило осмотреться не торопясь. Если делать обыск,  то  по  всем
правилам. Вадим не знал их, правил, но надеялся, что вывезет природный,  с
годами отшлифованный педантизм. Педантизм и последовательность - вот  что,
считал Вадим, необходимо для обыска. Да еще, кажется, ордер от  прокурора.
С ордером - промашка, нет ордера. Ну если кто и может  обвинить  Вадима  в
противозаконных действиях, так только его приятель, дедов внук.  А  с  ним
хлопот не будет.
   ...Купленные в комиссионке электронные часы "Сейко"  показывали  четыре
часа тридцать две минуты утра следующих  суток,  когда  вконец  вымотанный
Вадим закрыл последний из множества шкафов  и  шкафчиков  и  откатился  на
табурете к стене, оперся о нее спиной. Придуманное на вечер занятие сильно
- мягко сказано! - затянулось. По любимой Вадимом логике  он  давным-давно
сны  должен  был  смотреть,  и   только   упрямство   (или   педантизм   и
последовательность...) не позволило ему бросить обыск на полпути...
   А что, в сущности, обнаружено? Можно подвести итоги.
   Обнаружено понятного: многочисленные слесарные и столярные  инструменты
в идеальном состоянии, а также инструменты ювелирные или часовые  -  точно
Вадим не понял. Все.
   Обнаружено интересного: часы бронзовые  семнадцатого  века,  с  головой
Медузы Горгоны, испорченные;  китайская  фарфоровая  ваза  времен  Цинской
династии, большого антикварного  значения  не  имеющая;  пистолет  системы
Макарова, превращенный в бензиновую зажигалку, вещь грозная,  действующая;
коллекция трубок числом двадцать две, из которых три прокурены до дырок  в
чубуках; жестяная банка табачной марки "Амфора" с табаком; три скрипки без
струн, очень старые; гитара  со  струнами,  современная,  изделие  фабрики
имени А.В.Луначарского. Все.
   Обнаружено непонятного: деревянная рамка  с  двумя  движущимися  в  ней
стеклами; деревянный ящичек-матрешка, из которого легко выпадают  еще  три
ящичка; деревянный ящик с двойным дном,  куда  можно  посадить,  например,
кота; канат-трос из металлических звеньев-ячеек, так ловко входящих одно в
другое, что канат мог  стоять  вертикально,  так  сказать,  превращаясь  в
стержень; цепочка из десяти разноцветных  шелковых  платков,  засунутая  в
елочную  хлопушку;  бутылка   с   этикеткой   "Советское   шампанское"   с
отвинчивающимися донышком и полым патроном внутри; птичья клетка с отсеком
непонятного назначения - своего  рода  клетка  в  клетке;  три  стеклянных
фужера с присосками из прозрачной резины на донышках. Все.
   Обнаружено таинственного: продолговатый - чуть более полуметра в  длину
- деревянный ящик, в поперечном сечении - десять на десять сантиметров, со
всех сторон склеенный, не  имеющий  ни  крышки,  ни  отверстий,  короче  -
закрытый.  Более  того,  на  одной  из  сторон  надпись  черной   краской:
"Осторожно: опасность!"
   Какие делать выводы?
   Что до понятного, то тут все понятно. И скучно.
   Что до интересного, то обыск, в общем-то, сделан не зря: надо выпросить
у приятеля часы с Медузой Горгоной, очень они  к  интерьеру  в  мастерской
Вадима подойдут. А починить их - дело несложное...
   Что до непонятного, так Вадим теперь сможет целый ряд  трюков  того  же
Кио легко разоблачить. Если допустим, пойдет в цирк с  какой-нибудь  милой
особой.
   Что до таинственного... Очень уж надпись на ящике похожа на  ту,  около
картонной  ракеты.  Текстуально  идентична,  сказали  бы  доки   филологи.
Случайно ли?.. Нет, на дачу Они  проникнуть  не  могли:  Вадим,  уходя  на
этюды, все тщательно запирал - и двери и окна.  А  при  нем  никто  в  дом
залезть, кажется, не пытался. Текстуальная идентичность  -  не  более  чем
совпадение.  Типовая  предупреждающая   надпись.   Мильены   таких   везде
понаклеены. Вадим в принципе  привык  слушаться  предупреждающих  надписей
вроде: "Не влезай - убьет!", "По газонам не  ходить!",  "Дверью  лифта  не
хлопать!", "Не курить!" и тэ дэ и тэ пэ. И все-таки что-то - не шестое  ли
чувство, очень уместное среди ночи в мастерской кудесника? -  подсказывало
Вадиму,  что  надпись  сделана  не  столько  для  того,   чтобы   охранить
вскрывающего,  сколько  для  того,  чтобы  сохранить  вскрываемое.  Мудрый
дед-всевед  упаковал  самую  ценную,  самую   главную   свою   поделку   в
герметическую  коробку  и  оберег  ее   предупреждением   от   дураков   и
проходимцев. Несмотря на события минувших дней, вызвавших у Вадима всплеск
самокритичности, ни дураком, ни проходимцем он себя не держал.
   Что случится, если он вскроет  ящик?  Дача  взорвется?  Вздор!..  После
сегодняшней ямы-ловушки никакие взрывы Вадиму  не  страшны...  Нарушит  он
последнюю волю деда? А  если  это  воля  не  деда?  Если  это  кто  другой
начертал? Да и какой  смысл  прятать  от  людей  Нечто  столь  примитивным
способом?  Неужто  прятавший  не  ведал,  что  сегодня  никого   подобными
надписями всерьез не остановить? Скорее наоборот. А коли так - вскрываем!
   Вадим взял ящик и потряс его. Внутри что-то застучало,  будто  упаковка
велика была этому "что-то".
   А вдруг там змея?.. Нет, дед год назад помер, любая змея  давно  сдохла
бы без воздуха и без пищи. А если баллон со смертельным газом?.. Так Вадим
же ящик собирается вскрыть, а не баллон. Если там баллон, он  его  трогать
не станет.
   Рассуждал так, а сам потихоньку ехал на табурете к шкафу,  где  у  деда
стамески хранились. И как доехал -  решился.  Положил  ящик  на  столярный
верстак, взял в левую руку стамеску с тонким стальным полотном, в правую -
молоток, приложил острие инструмента  к  клееному  шву  на  ящике,  тюкнул
молотком. Стенка - или крышка? - неожиданно легко  отошла,  Вадим  отложил
молоток и, орудуя одной стамеской, вскрыл ящик. Внутри лежала флейта.
   Странно, подумал Вадим. В  чем  опасность?  Обыкновенная  флейта,  явно
старинная,   твердого   вишневого   дерева,   крытая    темным,    местами
потрескавшимся лаком, - она казалась такой же безопасной,  как  и  белесая
гитара фабрики Луначарского, привычная семиструнная душка. На  месте  деда
Вадим заменил бы эту флейту в ящике со страшной  надписью  -  ну,  скажем,
пистолетом Макарова: все-таки пугач,  можно  по  ночам  одиноких  прохожих
грабить, опасность налицо. Но почему-то не без мистического -  хотя  и  не
очень явного! - страха Вадим взял флейту, провел пальцами  по  ее  теплому
телу. Оно и вправду, чудилось, хранило тепло  рук,  что  держали  ее  сто,
двести или триста лет назад...  Как  она  попала  к  деду?  Кто-то  принес
отремонтировать?.. Судя по  скрипкам,  дед  не  брезговал  и  музыкальными
инструментами: чинил их или настраивал. Но  все  же:  почему  опасность?..
Камуфляжная надпись, решил Вадим. Похоже, флейта эта -  достаточно  ценная
вещь, как скрипки Страдивари или Гварнери, и дед укрыл ее  от  посторонних
глаз и рук, которые могли принять ее за обыкновенную дудочку.
   Был бы Вадим музыкантом-духовиком, проверил бы свою догадку, испробовал
бы вишневую флейту, сыграл бы какой-нибудь полонез или менуэт - что флейте
играть пристало? Но вот беда: не обладал он музыкальным слухом,  слон  ему
на ухо наступил, "чижика-пыжика" верно спеть не мог, и для него эта флейта
и была как раз обыкновенной дудочкой.
   Приложил к губам,  дунул:  тонкий,  чуть  хрипловатый  звук  поплыл  по
комнате, ударился о деревянные стены, заглох, как в вате.
   Игра на флейте требовала простора. Если уж не зала с высокими  сводами,
с каменными холодными стенами - рыцарский вариант, пажеско-королевский!  -
то по крайней мере широкого вольного поля, прозрачной рощицы на холме, где
звук флейты станет плести среди берез - или лучше вязов - тонкую и  томную
паутину мелодии - вариант пастушеско-пейзанский,  в  стиле  Ватто.  Вадиму
всерьез захотелось сыграть на флейте, вернее - подудеть в нее.  Бессонная,
бездарно проведенная ночь ли была причиной его лирического настроя или еще
что-нибудь, но, прихватив флейту, он  спустился  вниз,  вышел  из  дома  в
прохладное, мокрое от росы утро. Шестой час,  солнце  уже  встало,  но  не
успело ни согреть воздух, ни высушить траву, и Вадим шел по холодной росе,
ежился от озноба и наслаждения. Говорят,  утренняя  роса  делает  человека
моложе, красивее и здоровее - стоит только умыться ею,  омочить  тело,  не
боясь простуды, ангины или воспаления легких.
   Вадим  не  боялся.  Намеренно  загребая  траву  босыми  ступнями,   как
конькобежец или лыжник, он дошел до забора, встал в позу, каковую  имел  в
виду, когда представлял флейтистов - живьем-то он их не видал! - и заиграл
зажмурившись. Он сейчас не думал, что перебудит поселок, что  ни  свет  ни
заря проснувшиеся соседи предадут его анафеме, а то и в милицию  сволокут.
Он сейчас играл, забыв обо всем, он сейчас не был художником, членом МОСХа
Вадимом Тавровым, но превратился в музыканта без имени и без  звания,  без
роду и племени, в  юного  флейтиста  с  длинными,  до  плеч,  локонами,  в
бархатном колете, в разноцветных чулках, в берете с пером и  в  серебряных
башмаках с золотыми пряжками. "Это было у  моря,  где  ажурная  пена,  где
встречается редко городской экипаж..."
   Самое странное (что почему-то совсем не удивляло Вадима) - он, как  ему
слышалось, именно играл, а не дудел бессмысленно, что следовало ожидать от
человека, не державшего в  руках  ничего  сложнее  пионерского  горна.  Он
играл, легко перебирал пальцами, и  тихая,  по-прежнему  чуть  хрипловатая
(старая, видать, флейта, не успел ее дед настроить...) мелодия  текла  над
полем, и над лесом, и над улицей, забиралась в открытые окна домов, жила в
тесных и жарких от ночного дыхания спальнях, закрадывалась в  предутренние
теплые сны, но никого, наверно, не  могла  разбудить  -  такой,  повторим,
тихой была, вкрадчивой, нежной. И может быть,  только  чуть-чуть  изменила
она эти сны, окрасила их в пестрые и радостные цвета, добавила  солнца,  и
света,  и,  как  ни  странно,  крепости  добавила  всем   тем,   кому   не
предназначалась. А кому предназначалась...
   И тогда Вадим, не отрывая от губ вишневого мундштука, продолжая  тянуть
пьянящую до одури мелодию, внезапно открыл глаза - подтолкнуло его что-то?
- и увидел  странную,  абсолютно  невероятную,  фантастическую  процессию,
идущую  по  узкой  улочке  поселка.  Впереди,  зажмурившись   и   улыбаясь
счастливо, шла - вернее, плыла, едва касаясь травы босыми ногами, давешняя
девица в сарафане-размахайке, и  ее  длинные,  горящие  на  солнце  волосы
летели за ней, как огненный флаг неведомой Вадиму державы.  Сзади,  отстав
от нее на шаг, бок о бок шли два "адидаса" - в любимых синих  маечках,  но
без   джинсов,   в   одних   плавках   и   тоже   босиком.    Потом    шли
лазутчики-ихтиандры,  семилетний  и  пятилетний,  в  цветастых  трусишках,
только сухих пока, и младший - как и тогда, у цветов, - держался  ручонкой
за штанину старшего. Следом топал голый по пояс, но  в  драгоценных  своих
тренировочных шароварах десятилетний спутник "адидасов" - из первого,  так
сказать, явления Их Вадиму. И замыкали шествие сестрица Зинаида с  братцем
Константином: она в том же, вроде сросшимся  с  телом,  не  имеющем  цвета
сарафанчике, он - голый, шоколадный, умытый,  с  пальцем  во  рту.  И  что
непонятно:  все,  как  и  девица,  ухитрялись  -  и  неплохо   получалось,
ровнехонько! - идти с закрытыми глазами, будто и не просыпались  они  еще,
будто видели странный до невозможности сон, в котором злейший  враг  играл
на флейте, и прочная нить мелодии влекла Их к нему,  как  в  старой-старой
сказке про крысолова. Там тоже была флейта, и юный музыкант, и  прекрасная
девица, и непослушные злые дети.
   Вадим  силился  оторвать  флейту  от  губ  и  не