ропливо рвали мясо руками и с хлюпаньем пили кровь, 
ручьями струившуюся по земле. Фонарь выхватывал из темноты то 
спины животных, то, на долю секунды, неведомых тварей, и похожих и 
непохожих на людей. Оказавшись на миг в луче света, они вскинули 
головы, и от ужаса у Гудлоу перехватило дыхание. Тварей было три, они 
сидели на корточках среди кровавого озера, над растерзанными тушами, 
и свет фонаря отражался в их глазах бушующим пламенем преисподней.
	- Господи Иисусе, - хрипло прошептал Гудлоу.
	Твари, закрывая костлявыми руками лица, отпрянули в темноту. 
Жена Гудлоу вскрикнула; темные тени, полускрытые облаком пыли, 
поднялись во весь рост, Гудлоу выронил фонарь, и они растаяли во 
мраке, ковыляя, как больные костоедой старики.
	Гудлоу и его жена не двинулись с места. Женщина плакала, Гудлоу 
негромко повторял: "Ну, будет, будет, успокойся". В отдалении 
послышался хруст веток - это твари ломились через подлесок. 
Постепенно шум затих, но еще очень нескоро фермер решился 
неуверенно подойти к загону.
	- Возвращайся в дом, - велел он жене. Она замотала головой, и 
Гудлоу рявкнул: - А НУ!
	Жена попятилась, боязливо поглядывая на стену джунглей у него 
за спиной, и бегом кинулась к дому.
	Гудлоу обошел загон и увидел прореху в сетке. Перешагнув через 
обломки досок, он опустился на колени рядом с тушами и осмотрел 
раны. У обеих свиней было разорвано горло, порваны сосуды, 
перекушены шейные позвонки. Под ногами были раскиданы большие 
куски мяса и клочья щетины. Животные в загоне еще волновались, они 
испуганно сбились в угол, как будто загипнотизированные светом 
фонаря. Гудлоу выпрямился, переступая через стынущие лужи, подошел 
к сетке и вгляделся в кусты подлеска. Неведомые твари нападали и 
убивали как звери, но в тусклом свете фонаря они показались ему 
похожими на людей. Старых и... да - больных. Чем-то вроде проказы: на 
лицах недоставало кусков плоти, на выставленной вперед руке было 
всего два пальца, голову разъедали какие-то желтые болячки. Он 
задрожал, неподвижным взглядом уставясь в темноту.
	Покинув загон, Гудлоу заторопился к дому, зная: эти твари, кем 
бы они ни были - людьми, зверями или кошмарной помесью первых со 
вторыми - могут вернуться, а значит, непременно нужно зарядить ружье, 
которое лежит у него под кроватью.



12

	Корабельный колокол над входом в "Бакалею для всех" пробил 
шесть. Над островом разгоралось утро, и Площадь постепенно 
заполнялась народом. Мелькали самые диковинные наряды, самые 
буйные расцветки, радуга первозданно ярких красок. Гомону и смеху 
вторили слитые в единый радостный ритм негромкие, деликатные голоса 
барабанов - на крыльце бакалеи устроились со своими железными 
причиндалами местные музыканты; время от времени, не прерывая игры, 
они выразительно указывали на брошенную наземь шляпу, 
предназначенную для сбора мелочи.
	Суббота на Кокине была базарным днем: на прилавках грудами 
громоздились товары - бананы, кокосы, папайя, маис, кукурузные 
початки, табак, всевозможные овощи, - а в тени крытого соломой навеса 
стояли огромные ведра со льдом, а в них - рифовые окуни, желтохвосты, 
кальмары и груперы. Чуть поодаль были аккуратно сложены вязанки 
сахарного тростника: ребятишки охотно покупали сладкие стебли. 
Хрюкали свиньи, натягивая веревки, которыми были привязаны к 
вбитым в землю шестам; по соседству в картонных коробках квохтали 
цыплята. На пятачке тени стояло кресло-качалка - покачиваясь в ней, 
старик в соломенной шляпе рассказывал о привидениях столпившимся 
вокруг ребятишкам с круглыми от страха глазами. Все что-то пробовали, 
громко торговались, жарко спорили о том, какой маис слаще, восточный 
или северный - и товар переходил из рук в руки.
	Дэвид Мур с завернутым в газету рыбным филе под мышкой и 
пакетом овощей в руках робко пробирался через толпу в самой гуще 
водоворота красок, музыки, оглушительных азартных голосов. У лотка, 
где торговали напитками со льда, он задержался, чтобы купить лимонад, 
и опять был подхвачен плотным людским потоком. Он заметил в толпе 
знакомых, но никто не заговаривал с ним, а те, кто ловили на себе его 
взгляд, поспешно отворачивались и принимались перешептываться, 
оживленно жестикулируя. Мур знал, что он пария - ведь это он нашел и 
вызволил из водного плена немецкую лодку - и ему почему-то делалось 
стыдно под этими напряженными тяжелыми взглядами. После того, что 
примерещилось ему внутри подводной лодки, ему вдруг стали понятны 
страхи островитян. Примерещилось? Была ли это игра его воображения 
или действие скопившихся в подводной гробнице газов? То же самое 
было с кошмарами, начавшимися после гибели жены и сына Мура, - ведь 
сколько раз он просыпался в поту, дрожа всем телом, готовый проклясть 
Господа за то, что тот позволил этому случиться снова! Но на борту 
немецкой лодки все казалось таким реальным - звуки, запахи, 
поднявшиеся ему навстречу призраки со страшными лицами, с 
зияющими ртами... "Прекрати!" - приказал он себе, притворяясь, что 
разглядывает гроздь зеленых бананов.
	Он полночи просидел в вестибюле гостиницы, стакан за стаканом 
вливая в себя темный ром, так и эдак поворачивая у настольной лампы 
зажатое в левой руке пресс-папье со скорпионом. Свет вспыхивал в 
заново отполированном стекле всеми цветами радуги, пленного 
скорпиона обрамляло тусклое кроваво-красное сияние. Неподвижно 
глядя в стекло, согретый ромом, Мур гадал, кто до него держал в руках 
это пресс-папье в пещерной тьме подлодки. От судьбы не уйдешь, думал 
Мур; по воле рока лодка со всей командой сгинула в Бездне, по воле рока 
он обнаружил ее сорок лет спустя. Он вдруг осознал, что нить его 
судьбы, пронизав время, волею обстоятельств странным образом 
переплелась с их судьбами. Словно что-то свело его по одному ему 
открывшейся тропке меж бурунов под сверкающую синюю крышу моря, 
на отмель - воскресить лодку... Шел уже четвертый час ночи, когда Мур 
допил ром и отложил пресс-папье, надеясь вздремнуть. В голове у него 
еще клубились страшные видения.
	Наутро, проталкиваясь через толпу островитян, он вдруг понял их 
страх перед нечистью, мысли о которой рождала у них гниющая громада 
лодки. Они считали, что лодка появилась на острове из-за него, как 
будто он притащил на Кокину что-то вроде ящика Пандоры, полного... 
чего? Тварей из его галлюцинаций? Джамби, зомби, духов, чудовищных 
призраков, ползающих в солоноватой воде, словно огромные черные 
пауки? Мур встряхнулся. "Чушь собачья, - подумал он. - Предрассудки. 
Оставь их вудуистам!"
	На краю Площади возникло какое-то волнение. Мур заметил, что 
островитяне расступаются, словно пропуская кого-то. Все разговоры 
прекратились, все головы повернулись в одну сторону, и по шумной 
Площади медленно покатилась волна тишины. Смех и гвалт мало-
помалу стихли до едва слышного ропота. Муру не удалось разглядеть, в 
чем дело, - очень уж много было вокруг народа - поэтому он высмотрел 
свободный пятачок возле шалаша, где хранилась рыба, и отправился 
туда. Люди расступились, и Мур увидел приближающегося Бонифация - 
неспешная походка, неизменная трость, черный костюм. Солнце 
вспыхнуло в стеклянном глазу у него на шее. Бонифаций смотрел прямо 
перед собой, ни на кого не обращая внимания, и шел как будто бы 
прямиком к Муру. Наконец самые дальние ряды толпы затихли в 
предвкушении. Барабаны смолкли.
	Не замедляя шаг, Бонифаций едва заметно прищурился, глядя 
Муру в лицо. Он остановился всего в нескольких футах от белого, и Мур 
увидел налитые кровью глаза священника, словно Бонифаций то ли пил, 
то ли курил травку. За стеклами очков они казались воспаленными 
ямами на угольно-черном лице. Бонифаций тяжело оперся на трость, 
сжимая обеими руками набалдашник, и молча оглядел Мура, а с ним - 
вся Площадь. Мур услышал, как где-то поодаль женский голос шикает 
на ребятишек.
	- Вы были внутри, - спокойно сказал Бонифаций.
	- Верно, - ответил Мур, встречая его пристальный взгляд.
	- Вы безумец или глупец? Почему вы не послушали меня? Да 
поможет тебе Господь! Ах, oui, конечно же - вы видите в ней лишь 
память об исторических событиях, возможно, курьез. А стали бы вы вот 
так же заглядывать в пасть змее? Теперь эта лодка вскрыта и стоит в 
хрупких деревянных стенах. И что же, скажите, вы нашли в ней?
	- Ничего. Вообще ничего.
	- Ложь! - свирепо прошипел Бонифаций. Он оглядел столпившихся 
вокруг людей, и, когда снова посмотрел на белого, то уже опять владел 
собой. Он сказал, почти прошептал: - Я знаю, что вы там нашли, Мур. 
Вы слышите? Знаю! А вы решили, что грезите, или сошли с ума, или 
прокляты и обречены видеть то, чего вам никогда не понять, как ни 
старайтесь. Не ходите туда больше. Послушайтесь моих 
предостережений, оставьте лодку в покое!
	- Что же я там видел, Бонифаций? Поделитесь.
	Священник помолчал, а когда заговорил, голос его шел от самого 
сердца.
	- Мур, перед вами на миг открылся Гадес. Вы видели обитель 
вечных мук и казней. И все же вам хватает глупости думать, будто это 
был кошмарный сон, будто вы в безопасности оттого, что непонятное 
вам не может на вас посягнуть. ~Но я говорю - может!~ - Бонифаций 
вдруг отвернулся от Мура и скользнул взглядом по лицам обступивших 
его людей. Он шагнул в толпу, и та расступилась перед ним, испуганно 
пятясь.
	- Слушайте! - воскликнул он, и голос его зазвенел в тишине, 
опустившейся на площадь. - Слушайте меня все, слушайте внимательно! 
Среди вас есть те, кто прислушивается к моим словам, и такие, кто 
презирает мое учение, но сейчас я всех вас прошу - слушайте! - Он 
переводил по-прежнему суровый взгляд с лица на лицо. - Кокине 
угрожает большая опасность... страшная опасность, и я настаиваю на 
том, чтобы все, кто может, немедленно собрали вещи и покинули остров 
как можно скорее! - По Площади прокатилась волна тревожного шепота.
	Бонифаций вскинул руку.
	- Подождите! Дослушайте до конца! Те, кто не может сделать то, о 
чем я прошу, сделайте вот что: забейте досками окна своих домов, 
заприте ставни и двери! Если у вас есть оружие, держите его под рукой! - 
Толпа слушала все тревожнее, кое-кто нервно заерзал, но никто не 
посмел ни уйти, ни опустить глаза. - Не выходите ночью на улицы, - 
продолжал Бонифаций. - Присматривайте за женами и детьми, не 
позволяйте им забредать на лесные тропинки...
	Ему ответил хор гневных испуганных голосов. Несколько человек 
выступили вперед, словно бросая Бонифацию вызов. Какая-то женщина 
упала на колени и что-то горячечно забормотала, стиснув перед собой 
руки как для молитвы.
	- СЛУШАЙТЕ МЕНЯ, ГЛУПЦЫ! - закричал Бонифаций. От 
напряжения на шее у него вздулись вены. Всякий шум тотчас 
прекратился; те, что хотели поспорить с Бонифацием, замерли на месте, 
сердито блестя глазами. Его преподобие негромко продолжал: - Если 
вам дорога жизнь, держитесь подальше от верфи...
	От этих слов у них перехватило дыхание. Над толпой повеял 
слабый ветерок с моря, улетел в глубь острова; где-то в задних рядах 
упал железный горшок. Мимо Мура прошел пожилой мужчина, он 
поднял с земли ведро, со страхом поглядел на белого человека и исчез в 
толпе. Через несколько мгновений островитяне принялись молча 
сворачивать торговлю. Музыканты унесли железные барабаны, 
женщины похватали отпрысков за руки и потащили с площади, не 
обращая внимания на протестующие крики и плач. Площадь быстро 
пустела.
	- Вы что, с ума сошли? - Мур подошел к Бонифацию. - Именно 
этого и не хотел констебль! Из-за вас теперь начнется паника, черт бы 
вас побрал!
	- Я сказал им правду, - ответил Бонифаций. - Кип обманывает 
себя. На ~моих~ руках крови не будет!
	Мур подавил острое желание схватить хрупкого старика и трясти 
его до тех пор, пока он не расколется и его мрачные тайны не 
высыплются на песок.
	- Объясните, как вас понимать, - сказал он немного погодя.
	- Это может спасти им жизнь. Вам тоже.
	- А просто объяснить вы не можете? - Мур был в ярости. Вуду 
Бонифация подчинило себе островитян. Кип ничего не мог с этим 
поделать.
	Зная, что теперь бессмысленно взывать к здравому смыслу 
напуганных Бонифацием кокинцев, Мур стал смотреть, как последние 
торговцы уносят с площади свой товар. Один фермер волок 
упирающихся свиней, жена и дети помогали ему, охаживая непослушную 
скотину палками по заду. Другой нагибался, собирал с земли вязанки 
сахарного тростника и охапками бросал в тачку.
	- Запомните, - сказал Бонифаций, глядя в глаза Муру. - Держитесь 
подальше от этой лодки.
	- Бога ради, что все это значит? - снова спросил Мур, однако его 
преподобие, не проронив больше ни слова, пошел прочь той же дорогой, 
которой пришел, - через быстро пустеющую Площадь в сторону 
песчаной ленты Фронт-стрит.
	- ДА ЧТО ЖЕ ЭТО? - в сердцах крикнул Мур, но Бонифаций не 
остановился и вскоре исчез среди дощатых домов.
	Теперь Мур понял, кто здесь хозяин; он видел в толпе и мэра 
Рейнарда, и еще дюжину своих знакомых, неподвижно застывших под 
пронзительным взглядом Бонифация. Никто из них не шелохнулся, 
никто не издал ни звука, зато голос священника свободно летел над 
площадью, упрашивая, приказывая, умоляя. И никто из его паствы не 
осмелился ослушаться.
	Через несколько секунд Мур остался на Площади один - только 
пара тощих собак бродила в поисках объедков. Муру почудилось, что 
сквозь их злобное глухое ворчание он расслышал какой-то очень далекий 
и неопределенный звук. Едва слышное жужжание, как будто у него над 
головой кружила муха; жужжание постепенно превратилось в стрекот 
сверчка, а затем в гудение пчелы. Мур запрокинул голову и, загораживая 
глаза от солнца, обшарил взглядом небо. И нашел источник звука - 
огромная крылатая тень, вздымая песчаные вихри, прошла над самыми 
крышами деревни.


	Стивен Кип ехал по узкой, изрытой козьими копытами тропе через 
темно-зеленые, почти черные джунгли; под шипованными шинами 
оказывались то камни, то останки вырванных с корнем деревьев, джип 
подпрыгивал и дребезжал. На перекрестке Кип затормозил, чтобы 
сообразить, куда ехать дальше: в этой части Кокины он бывал всего 
дважды. В один из этих двух раз он безнадежно заблудился на дороге, 
которая вилась и петляла, пока не оборвалась у моря. Он вытер лоб 
рукавом. Воздух здесь был густой, влажный, сырость проникала под 
одежду и испариной оседала на коже. Густой шатер лиан и ветвей 
подпирали золотистые прозрачные колонны света, но местами тень была 
непроницаемой, плотной, как океанское дно. В тесно переплетенных 
кронах деревьев порой раздавались тревожные крики и на миг 
вспархивало что-то алое, синее или желтое - это птицы взмывали ввысь в 
поисках безопасности.
	Кип выбрал правое ответвление тропы и свернул. Под колесами 
захлюпала дождевая вода - он ехал через большую, круглую стоячую 
лужу. Над самой землей колыхались волокна тумана, они обвивались 
вокруг темных древесных стволов и ускользали в высокую траву. Еще 
минут через десять (Кип все гадал, не сбился ли он с пути и в этот раз) 
дорогу перегородило поваленное дерево. Кип остановил джип вплотную 
к нему: дерево еще жило, когда его свалили, - на стволе виднелись 
отметины от топоров. Значит, он все-таки ехал правильно.
	Кип вылез из джипа, перешагнул через дерево и дальше пошел 
пешком. Когда мотор смолк, крики птиц стали как будто бы громче, 
одни - пронзительные и надменные, другие - грустно-нежные. Чуть 
дальше Кип заметил лицо, нарисованное золой на стволе дерева: круглые 
неподвижные глаза, разинутый зубастый рот. Предостережение, подумал 
Кип. Знак, отгоняющий любопытных - а может быть, и нечто большее, 
чем явная ссылка на каннибальское прошлое карибов. Миновав рисунок, 
констебль услышал в джунглях топот бегущих босых ног, сминающих 
листву. Звук быстро затих вдали. Кип понял: его увидели.
	Меньше чем в ста ярдах впереди начиналась вырубка; он увидел 
индейскую деревню - два десятка убогих лачуг из некрашеных досок, за 
много лет выгоревших на солнце и отмытых дождями. Посреди деревни 
стояла захудалая лавчонка с полупровалившейся крышей; местами 
черепицы не было вовсе и просвечивали доски. Жестяные щиты 
рекламировали "КОКА-КОЛУ" и "ТАБАК ПРИНЦ АЛЬБЕРТ". Сразу 
за деревней, на выходящем в синий простор Карибского моря мысе 
Кариб-Пойнт, темнела приземистая башня заброшенного маяка; она уже 
начала рассыпаться от времени, подножие ее заросло зелеными лозами, а 
стекла на площадке давно разбились. Между домами были натянуты 
веревки, на них сохло застиранное ветхое белье, кое-где на маленьких 
квадратных участках земли росли тощий маис и бобы.
	Голый малыш снаряжал в плавание по грязноватой луже 
выструганную из куска дерева лодочку; он поднял на Кипа удивленные 
глаза. Целая стайка детей при виде нагрянувшего в Карибвиль констебля 
кинулась наутек, их желтый гладкошерстный пес побежал следом, 
остановился, зарычал и облаял Кипа. Перед магазинчиком собралась 
небольшая толпа - зоркие блестящие глаза, черты резче и суровее, чем у 
жителей Кокины, золотисто-смуглая кожа. Красивая женщина с 
длинными черными волосами несла на голове корзину; завидев Кипа, 
она остановилась как вкопанная, потом опомнилась и удалилась в 
сторону одной из хижин. За его шествием по деревне украдкой следили 
из окон, из-за дверей-ширм. Он чувствовал враждебность карибвильцев. 
Они так и не признали его лицом, облеченным властью, представителем 
закона на острове, и вообще не любили тех, кто своим происхождением 
был связан с англичанами.
	Когда Кип приблизился к магазину, толпа расступилась и 
рассеялась так быстро, что он не успел с ними заговорить. Он стоял у 
порога и осматривал деревню. Единственная дорога спускалась с холма к 
полукружью песчаного берега. У верфи в Карибской бухте стояли на 
приколе несколько старых ржавых баркасов, Кип даже разглядел на 
палубах людей. Еще дальше на пляже стояла бетонная громада 
недостроенного отеля: стальной каркас и голые стены. Когда-то 
англичане решили построить здесь гостиницу с видом на море, 
эспланадой вдоль берега и пристанью для яхт, но проект провалился, и 
теперь остов этого сооружения высился здесь безмолвным стражем 
остановленного прогресса: джунгли вернулись и заключили его в свои 
зеленые объятия, а ящерицы и пауки провозгласили укрытием от зноя.
	- Что вам нужно? - спросил кто-то, немилосердно коверкая слова и 
мешая английский с испанским.
	Кип оглянулся. За дверью-ширмой стоял подбоченясь грузный 
мужчина в футболке. Очень короткую стрижку искупали темные, 
блестящие, чрезвычайно пышные баки. Горящие угольки глаз под 
густыми черными бровями разглядывали констебля с любопытством и 
недоверием.
	- Я хочу видеть вождя, - сказал Кип.
	Индеец помолчал и смерил его взглядом.
	- Зачем?
	- По долгу службы.
	- Да? Что ж, тогда можете переговорить со мной: я деверь Чейна.
	Кип отрицательно покачал головой:
	- Так не пойдет. Чейн здесь или нет?
	- Нет, - ответил мужчина. - Он ушел утром в море на своей лодке.
	Кип не поверил. В стороне он увидел еще двоих индейцев, крепких 
и плечистых. Привалясь к разрушенной кирпичной стене, они 
наблюдали за ним. Один делал вид, что чистит ногти ножом.
	- Мне нужен Чейн, - сказал он, пристально глядя на них. - В 
Кокине случилась беда. Погиб человек, и я хочу знать...
	- Мы слышали про это, - перебил Чейнов деверь. - Про все. Так вы, 
значит, прикатили сюда выпытывать как да что - не наша ли это работа 
ненароком? Уходите, констебль. Вас здесь не больно-то жалуют.
	- Спасибо за помощь, - язвительно поблагодарил Кип, краем глаза 
следя за парочкой у стены. - Я знаю, где живет Чейн. Я сам его найду. - 
Он пошел прочь. Мужчина крикнул ему вслед: "Поаккуратней, 
констебль! Тут вам не какая-нибудь сраная розовенькая Кокина!" 
Послышался смех, кто-то выругался и сплюнул, но Кип не обратил на 
это внимания. У дверей дома в конце ряда ветхих лачуг он постучал. 
Подождал и постучал снова. Дверь приоткрылась, осторожно выглянуло 
хорошенькое, гладкое женское личико.
	- Я ищу его, - сказал Кип.
	Ж