вещей,
излюбленных индианками.
   - Для  нее,  -  говорил он,  аккуратно откладывая  в сторону  эти  вещи и
доставая еду: черствый хлеб,  сахар,  вяленое  мясо  и  нанизанные  на нитку
сушеные яблоки.
   - Украл у сестры, - сказал он, - предвидел, что нам,  может быть,  нельзя
будет стрелять дичь или разводить огонь.
   День тянулся долго. Мы спали поочередно, вернее спал Скунс.  Я же почти и
не задремал, так как все время ждал,  что на нас налетит военный отряд. Ведь
я был в то время новичком в этом деле, да и молодой индеец тоже. После того,
как мы утолили  жажду, нам  следовало отправиться на  вершину  какого-нибудь
холма  и оставаться  там целый  день. Оттуда мы  могли  бы  издалека увидеть
приближение неприятеля, и  быстроногие лошади легко унесли бы нас за пределы
досягаемости. Лишь по  счастливой случайности  нас  не  заметили,  когда  мы
въезжали в долину и  тополевую  рощу, где военный отряд мог бы окружить нас;
отсюда нам было бы трудно или даже невозможно ускользнуть.
   У Скунса до  сих пор  не  было определенного плана похищения девушки.  Он
говорил сначала, что прокрадется  в  лагерь  к  ее  палатке  ночью,  но это,
конечно, было  рискованное предприятие. Если бы ему и  удалось  добраться до
палатки своей  девушки не будучи принятым за врага,  конокрада,  то  он  мог
разбудить другую женщину,  и тогда поднялся бы страшный шум. Но и если бы он
смело  явился в лагерь как гость, то, несомненно,  старик Бычья Голова, отец
Девушки, разгадал бы истинную цель его  посещения и  тщательно следил  бы за
своей  дочерью. Теперь сделанное нами открытие, что вниз  по  реке к  лагерю
гро-вантров продвигается военный отряд, давало Скунсу простой выход.
   - Я знал, что мой дух-покровитель меня не оставит без помощи, - сказал он
вдруг  днем со счастливым смехом,  - и вот видишь, путь,  которым мы пойдем,
теперь ясен. Мы смело въедем в лагерь и направимся к палатке  великого вождя
Три Медведя.  Я  скажу,  что наш вождь послал  меня,  чтобы  предупредить  о
движении к  гро-вантрам  военного отряда,  Я скажу ему,  что мы  сами видели
следы на речных отмелях, Тогда  гро-вантры станут стеречь своих лошадей; они
устроят  неприятелю засаду. Будет большое  сражение, сумятица.  Все  мужчины
бросятся в  бой, и тут-то настанет мой  час. Я  позову Пиксаки,  мы сядем на
лошадей и убежим.
   Всю ночь мы ехали  быстро  и на  рассвете увидели широкий  темный разрез,
рассекающий равнину, - там текла Миссури.  Накануне  вечером мы  перебрались
через Джудит и теперь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубокими
следами  волокуш  и  кольев  для палаток  многочисленных  лагерей  пикуни  и
гро-вантров, кочующих между великой рекой и горами к югу от нее.
   Солнце  стояло  еще  невысоко,  когда  мы наконец подъехали к окаймленной
соснами долине реки и увидели внизу широкую и длинную низину в устье Джудит.
Триста или даже  больше  белых  палаток гро-вантров  виднелись среди  зелени
тополевой   рощи.  Сотни  лошадей  паслись  в  долине,  поросшей  полынью  и
кустарниками.  Тут  и  там  галопом  скакали всадники,  перегоняя  табуны на
водопой или ловя лошадей для  очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще
милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный шум, крики, детский
смех, пение, треск барабанов.
   - Ну, - воскликнул Скунс, -  вот и лагерь. Сейчас начнется страшная ложь!
- Затем более серьезным тоном: - Смилостивись, великое Солнце! Смилостивись,
подводное существо, мое видение!  [В религиозных воззрениях  индейцев прерий
большую  роль играл  культ духов-покровителей,  являвшихся во  сне в  образе
различных  животных. Скунс видел во  сне  какое-то  подводное существо и оно
стало его  духом-покровителем и  сверхъестественным помощником.] Помоги  мне
получить то, чего я здесь ищу.
   Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца красных так же, как и белых. И -
сказать ли? - любовь красных, как правило, прочнее, вернее.
   Мы  въехали  в  лагерь, провожаемые  изумленными взглядами.  Нам показали
палатку вождя. Мы  слезли с лошадей у входа,  какой-то юноша взял  их, и  мы
вошли. В палатке  было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших в этот
ранний час и  куривших. Вождь жестом пригласил нас  сесть на почетное место,
на его ложе в глубине палатки.  Он был массивный,  грузный мужчина, типичный
представитель племени гро-вантров (больших животов).
   Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затянулись из нее несколько
раз. Один из  гостей рассказывал что-то. Когда он кончил, вождь обратился  к
нам и спросил на чистом языке черноногих,  откуда мы. В то время  почти  все
старшее  поколение  гро-вантров  бегло  говорило  на  языке  черноногих,  но
черноногие совершенно не умели говорить на языке гро-вантров. Язык последних
слишком  труден,  чтобы  кто-нибудь,   кроме  родившихся  и  выросших  среди
гро-вантров, мог ему научиться.
   -  Мы  приехали, -  ответил  Скунс,  - с  Желтой  реки  (река Джудит), из
местности  выше  устья  Теплого  родника  (Уорм Спринг). Мой  вождь, Большое
Озеро,  посылает  тебе  этот подарок (при  этом Скунс  вынул  и  передал ему
длинную плетенку табака) и просит тебя курить с ним, как с другом.
   -  Так,  -  сказал  Три Медведя, улыбаясь и откладывая в сторону табак, -
Большое Озеро мой друг. Мы будем курить с ним.
   -  Мой вождь поручил мне также  передать тебе, что ты должен  как следует
стеречь  своих лошадей,  потому что наши охотники обнаружили  следы военного
отряда,  направляющегося в эту сторону. Мы сами,  этот белый, мой друг, и я,
тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром  на реке выше  по течению.
Их двадцать или даже тридцать человек пеших. Может быть, сегодня ночью и уж,
конечно, не позже, чем завтра ночью, они нападут на ваш табун.
   Старый вождь задал много  вопросов;  он  спрашивал, какого племени  может
быть  этот отряд, где именно мы видели следы и  тому подобное. Скунс отвечал
на все как мог. Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизона и
пеммикан, и  мы  позавтракали. Пока мы ели,  вождь  разговаривал  с  другими
гостями. Скоро  они  ушли, как  я предположил, сообщить другим эту новость и
подготовить  внезапное  нападение  на участников  предстоящего  набега.  Три
Медведя объявил нам,  что его палатка  -  наша палатка и  что  наших лошадей
покормят. Внесли и сложили у входа наши седла и уздечки. Я  забыл упомянуть,
что Скунс спрятал свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.
   После завтрака мы курили,  а вождь задавал нам разные вопросы, касающиеся
пикуни.  Потом Скунс и  я прошлись по  лагерю и спустились на берег реки. По
дороге он показал мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова был
знахарь,  и жилище его снаружи было расписано символами особой  силы, данной
ему в видениях: изображены были черной краской два громадных медведя-гризли,
а под ними  круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели на плавающих
в ней  мальчиков  и юношей.  Но я  заметил, что  мой  спутник  наблюдает  за
женщинами, которые все время подходили набирать  воду. Очевидно, та, которую
он  так  хотел  увидеть, не  появилась, и  мы  спустя некоторое  время пошли
обратно  к  палатке  вождя.  Позади  палатки  две  женщины  душили  толстого
четырехмесячного щенка.
   - Зачем они убивают собаку? - спросил я.
   - Тьфу, - ответил Скунс, скривившись, - это угощение для нас.
   -  Угощение для нас! - повторил я в изумлении, - ты  хочешь сказать,  что
они  собираются приготовить на обед эту  собаку,  и думают,  что мы будем ее
есть?
   -  Да, гро-вантры едят собак. Они  считают,  что собачье  мясо лучше мяса
бизона  и вообще  всякого другого. Да, они приготовят тушеное собачье мясо и
подадут  его нам в громадных мисках; нам придется есть его,  иначе они будут
недовольны.
   - Я к нему не притронусь, -  воскликнул я, - нет,  я ни за что к  нему не
притронусь.
   - Нет,  ты  должен, ты будешь его  есть, если не  хочешь превратить наших
друзей  во врагов и, может быть,  -  добавил он  грустно,  -  испортить  мне
возможность добыть то, зачем я приехал.
   Пришло время, когда нам подали собачье мясо;  оно казалось очень белым и,
право, запах  его  не был  неприятным.  Но это было  собачье мясо. Ни разу в
жизни я не испытывал  ни перед  чем такого  ужаса, как перед  необходимостью
отведать  этого  мяса,  однако я  почувствовал,  что должен  это сделать.  Я
схватил ребрышко, решительно стиснул зубы,  а потом проглотил бывшее  на нем
мясо,  жмурясь и  глотая раз  за  разом,  чтобы оно не пошло обратно.  И оно
осталось  у  меня в  желудке.  Я  заставил  себя  удержать  его,  хотя  было
мгновение, когда  неясно  было, что победит - тошнота  или моя воля.  Так  я
ухитрился съесть маленький кусок из поданного мне  мяса, налегая на пеммикан
с ягодами, служивший чем-то вроде гарнира. Я был  рад, когда  обед кончился.
Да, я был чрезвычайно рад; прошло много часов, пока мой желудок пришел после
этого  в норму. [Пеммикан -  вид консервированной  пищи  у индейцев Северной
Америки:  затвердевшая  паста из высушенного  на  солнце  и  истолченного  в
порошок  мяса оленя  или  бизона,  смешанного с  растопленным  жиром. Иногда
примешивались также хорошо растертые дикие ягоды.]
   Предполагалось, что неприятель может появиться  этой  ночью. Поэтому, как
только  стемнело, почти все  мужчины лагеря взяли оружие и прокрались сквозь
кустарники к подножию холмов, растянувшись  цепью  выше  и  ниже  по  реке и
позади того места, где паслись их табуны.  Скунс и я приготовили  и оседлали
своих лошадей; он  сказал  вождю, что в случае если начнется  сражение,  он,
Скунс,  сядет  на  коня и присоединится к  людям вождя. В начале  вечера мой
товарищ ушел; я посидел еще  с час и так как он не возвращался, лег на ложе,
укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном, проспал до утра. Скунс как раз
вставал. Позавтракав, мы вышли и пошли побродить. Он  рассказал мне, что ему
удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пиксаки, когда она вышла  за
дровами, и  что  она согласна  бежать с ним, когда наступит время. Он  был в
превосходном  настроении  и во время нашей  прогулки  по берегу реки  не мог
удержаться  от  военных  песен,  которые  черноногие  распевают,  когда  они
счастливы.
   Ближе  к  полудню,  когда  мы  вернулись  в  палатку,  вместе  с  другими
посетителями вошел высокий, крепко  сложенный  человек  со злым лицом. Скунс
толкнул меня локтем, когда вошедший сел напротив и мрачно взглянул на нас. Я
понял,  что это Бычья  Голова.  Густые  и  длинные волосы Бычьей Головы были
свернуты в пирамидальную прическу. Некоторое  время он разговаривал о чем-то
с Тремя Медведями и гостями, а затем, к моему удивлению,  начал  произносить
речь на  языке  черноногих;  говорил  он,  обращаясь  к  нам  с  неприкрытой
ненавистью.
   -  Все  эти  россказни о  приближении  военного  отряда,  - сказал  он, -
сплошная  ложь.  Подумайте,  Большое  Озеро послал их сказать, что  его люди
видели следы отряда. Я, конечно, знаю, что пикуни трусы,  но когда их много,
они, наверное, пошли бы по следам и напали на врага. Нет, никаких следов они
не видели и никакого сообщения не передавали.  Но я думаю, что враг проник к
нам и находится в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за нашими
женщинами. Прошлой ночью  я  вел себя  как дурак. Я отправился  подстерегать
конокрадов; я ждал всю ночь, но никто  не появился. Нынче ночью я останусь в
своей палатке  и буду  подстерегать  похитителей женщин, и ружье  мое  будет
заряжено. Советую вам всем поступить так же.
   Сказав  свою  речь,  он встал и большими шагами вышел из палатки,  что-то
бормоча, наверное, проклятия  всем пикуни, в  особенности  одному  из  этого
племени. Старик Три Медведя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и сказал
Скунсу:
   -  Не обращай внимания на его слова. Он стар и не может  забыть, что твои
единоплеменники убили  его  сына и  брата. Другие, -  он глубоко вздохнул, -
другие  тоже потеряли братьев и сыновей в войне с вашим  племенем, но мы все
же заключили прочный мир. Что было, то прошло. Мертвых  не вернуть, но живые
будут жить дольше и  счастливее теперь после  прекращения  борьбы и взаимных
грабежей.
   - Ты говоришь правильно, -  сказал Скунс. -  Мир между нашими племенами -
хорошее дело. Я не хочу помнить сказанное стариком.  Забудь об  этом  и ты и
стереги своих лошадей, так как этой ночью, наверное,  появится неприятель. В
сумерки мы снова оседлали лошадей  и привязали их к колышкам около  палатки.
Скунс наложил  свое седло  на пегую  лошадь  и укоротил  стремена. На  своей
лошади он намеревался  ехать без седла. Он сказал мне, что Пиксаки весь день
пробыла под охраной жен  своего отца, женщин из племени гро-вантров. Старик,
не доверяя ее матери из племени пикуни, не пустил Пиксаки за дровами и водой
для палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно,  ушел. Но на
этот раз  мне не  пришлось спокойно спать до  утра. Я проснулся  от ружейной
стрельбы  в  прерии  и суматохи  в лагере:  люди  с  криком  бежали к  месту
сражения, женщины перекликались, возбужденно переговаривались,  дети плакали
и  визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоявшим на привязи,  захватив ружья,
свое  и Скунсово.  У него  было отличное  ружье  системы  Хоукинса,  подарок
Гнедого  Коня,  заряжавшееся  большими пулями  (32 на фунт).  Впоследствии я
узнал, что старик Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лошадей,
когда началась  стрельба.  Как  только он покинул  палатку, Скунс,  лежавший
неподалеку в кустарнике, подбежал к ней и окликнул свою  любимую. Она вышла,
за  ней  следовала  ее  мать,  несшая  несколько мешочков.  Через минуту они
подошли  к тому месту, где я стоял. Обе  женщины плакали. Скунс и я отвязали
лошадей.
   - Скорее, - крикнул он, - скорее!
   Он нежно обхватил плачущую девушку, поднял ее, посадил на седло и передал
ей поводья.
   - Слушай, - говорила мать с  плачем, - ты будешь с ней ласков? Я призываю
Солнце поступать с тобой так, как ты будешь поступать с ней.
   - Я люблю  ее и буду с  ней ласков, - ответил Скунс. Потом оборотившись к
нам, - за мной, скорее.
   Мы помчались  по прерии, направляясь к тропе, по которой въехали в долину
реки, и прямо к месту сражения, разгоревшегося у подножия холма. Мы  слышали
выстрелы и крики, видели вспышки, вырывавшиеся из ружейных стволов. На такой
оборот дела  я не рассчитывал; снова  я  пожалел,  что принял участие в этом
походе для похищения девушки. Я не хотел мчаться туда, где летали пули, я не
был заинтересован  в  этом сражении.  Но Скунс скакал впереди,  его  любимая
девушка вплотную  позади него, и  мне ничего не оставалось, как следовать за
ними.
   Когда мы приблизились к месту боя, мой товарищ стал кричать:
   - Где враги? Убьем их всех. Где они? Куда они попрятались?
   Я понимал для чего  он кричит. Он не хотел, чтобы гро-вантры приняли  нас
по  ошибке за кого-нибудь из участников набега. Но что если мы  наткнемся на
кого-нибудь из напавших на лагерь?
   Стрельба и крики  прекратились. Впереди  все  было тихо, но мы знали, что
там, в освещенном луной  кустарнике,  лежат  обе сражающиеся стороны,  одни,
пытаясь потихоньку  скрыться,  другие  -  обнаружить их, не  подвергая  себя
слишком  большому риску.  Теперь от  нас  до подножия холма оставалось всего
лишь ярдов  сто, и  я уже думал,  что мы миновали  опасное место,  как вдруг
прямо впереди Скунса  сверкнула вспышка пороха  на полке кремневого ружья, и
из дула его вырвалось пламя выстрела. Лошадь Скунса упала вместе с ним. Наши
лошади разом остановились. Девушка пронзительно закричала.
   - Они его убили, - кричала она, - на помощь, белый, они его убили!
   Но  не успели мы  слезть с лошади,  как увидели, что Скунс  высвободился,
вскочил на ноги и выстрелил во что-то скрытое от нас кустарником. Послышался
глухой стон, шорох в кустарнике. Скунс одним прыжком очутился  в зарослях  и
нанес кому-то три или четыре сильных удара  стволом ружья. Нагнувшись, Скунс
поднял ружье, из которого в него стреляли.
   - Один есть, -  крикнул он со смехом и, подбежав ко мне,  привязал старое
кремневое ружье  к луке моего седла. -  Пусть будет  у тебя, - сказал  он, -
пока мы не выберемся из долины.
   Я только  собрался  сказать  ему, что  глупо  задерживаться из-за старого
кремневого  ружья,  как рядом  с  нами  вырос как из-под  земли старик Бычья
Голова. Извергая  потоки брани, он схватил под уздцы  лошадь Пиксаки и  стал
стаскивать девушку с  седла. Она кричала и  крепко держалась за седло. Скунс
бросился  на  старика,  повалил  его наземь,  вырвал  у  него из рук ружье и
отшвырнул  его  далеко  в сторону.  Затем  легко вспрыгнул  позади  Пиксаки,
стиснул пятками бока  лошади, и мы снова  помчались. Разгневанный отец бежал
за нами и кричал, наверное, призывая на помощь, чтобы поймать беглецов.
   Мы видели, что к нему приблизилось несколько человек гро-вантров, но они,
видимо, не спешили  и не сделали никаких попыток  задержать нас. Несомненно,
возгласы  рассерженного старика  дали  им  ключ  к  пониманию  обстановки  и
конечно,  вмешиваться в  ссору из-за женщины  было ниже  их достоинства.  Мы
неслись  вовсю,  поднимаясь  по  длинному  крутому  склону  холма,  и  скоро
перестали слышать жалобы старика.
   Обратный  путь в лагерь пикуни  занял  у нас четыре ночи.  В дороге Скунс
часть времени ехал  за моей спиной,  а часть времени за спиной  девушки.  По
пути  мы  подобрали  драгоценный  узел,  спрятанный  Скунсом.  Приятно  было
наблюдать восторг девушки, когда она развязала узел и увидела, что  в нем. В
тот же  день на  отдыхе она  сшила  себе платье из красной шерсти,  и я могу
сказать  без  всякого  преувеличения,  что  она  была  очень  хороша,  когда
нарядилась  з это платье и  надела кольца и  серьги.  Она  вообще была очень
недурна собой, а впоследствии я убедился в том, что и душевная красота ее не
уступает внешней. Она была верной и любящей женой Скунсу.
   Опасаясь  преследования,  мы  ехали  домой  кружным  путем,   выбирая  по
возможности самую глухую тропу. Прибыв в лагерь, мы узнали, что старик Бычья
Голова  опередил нас  на два  дня.  Он  был  теперь совершенно не  похож  на
высокомерного злобного старика, каким был у себя дома. Он просто пресмыкался
перед  Скунсом,  разглагольствовал  о красоте и  добродетели своей дочери  и
говорил о своей бедности. Скунс дал ему десять  лошадей и  кремневое  ружье,
отобранное у индейца,  убитого  в ночь нашего побега из  лагеря гро-вантров.
Бычья Голова рассказал нам, что совершивший набег отряд был из племени кри и
что гро-вантры убили семерых; отряду не удалось украсть ни одной лошади, так
неожиданно было для него нападение.
   Больше я  не  участвовал  в экспедициях для "похищения  девушек, но в дни
своей юности, проведенной в прериях, совершил, мне думается, ряд других,  не
меньших глупостей.


ГЛАВА III
   ТРАГЕДИЯ НА РЕКЕ МАРАЙАС

   Как  было условлено,  я  присоединился  к Ягоде в  конце  августа и  стал
готовиться сопровождать его в зимней торговой экспедиции.  Он  предложил мне
долю  в своем  предприятии, но  я  не  чувствовал себя  готовым  принять это
предложение,  я  хотел  сохранить в  течение  нескольких месяцев  абсолютную
свободу и независимость,  чтобы уходить и приходить когда захочу, охотиться,
бродить с индейцами, изучать их образ жизни.
   Мы  покинули Форт-Бентон  в первых числах сентября  с  обозом  из  бычьих
упряжек,  который медленно тащился, подымаясь  на  холм из речной долины,  и
немногим быстрее плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда идут
медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти тяжелый груз.
   Поразительно, какой  большой  груз  товаров  вмещался  в  этих  старинных
"кораблях  прерии". Обоз Ягоды состоял  из четырех упряжек с восемью  парами
быков  в  каждой; они  везли двенадцать  фургонов, нагруженных  пятьюдесятью
тысячами  фунтов  провизии,  спирта, виски  и товаров.  В обозе было  четыре
погонщика  быков,  ночной