у меня  в крови от
рождения; должно быть, я унаследовал ее от какого-то далекого предка, потому
что все мои близкие - верующие люди трезвых  взглядов.  Как я ненавидел  все
удовольствия и условности так называемого цивилизованного общества! С ранней
юности я чувствовал себя счастливым только в большом лесу, лежавшем к северу
от  нашего  дома,  там,  где  не слышно  ни  звона церковных  колоколов,  ни
школьного  колокольчика,  ни паровозных свистков, Я  попадал в этот огромный
старый лес лишь ненадолго, во время летних и зимних каникул. Но настал день,
когда  я мог  отправиться куда  и когда захочу,  и однажды теплым апрельским
утром я отплыл из Сент-Луиса на пароходе вверх по  реке Миссури, направляясь
на Дальний Запад.
   Дальний Запад! Страна моей мечты и моих надежд! Я прочел и не раз перечел
"Дневник" Льюиса и Кларка,  "Восемь  лет" Кэтлина, "Орегонскую тропу", книгу
об экспедициям Фримонта. [Мериуэзер Льюис (1774-1809) -  солдат  пограничной
милиции, сосед и  друг Джефферсона. Избранный в президенты Джефферсон сделал
Льюиса  своим  секретарем.  Вместе  с  Вильямом  Кларком   (1770-1838)   Лью
организовал на государственные  средства экспедицию  (1803-1806),  прошедшую
вверх  по  Миссури, через  Скалистые горы и  вниз по  реке Колумбии к Тихому
океану.   Написал   историю   этой    экспедиции,   богатой   приключениями,
столкновениями с индейцами и  т.п.  Джордж  Кэтлин  (1796-1872) - художник и
этнограф,  проживший  много  лет  среди индейцев Дальнего Запада  и Флориды,
написал  свыше 600 портретов индейцев и несколько книг. Джон Чарльз  Фримонт
(1813-1890)  - военный топограф,  крупный  исследователь  Дальнего Запада. В
1842  г.  прошел  по Орегонской тропе  и  пересек  Скалистые горы.  Принимал
участие  в завоевании Калифорнии. Автор многих книг ("Экспедиция в Скалистые
горы", "Записки о Верхней  Калифорнии" и др.). - Прим. перев.] Наконец-то  я
увижу  страну и  племена,  о  которых рассказывали  эти книги.  Наш  крепкий
плоскодонный, мелкосидящий пароход  с  кормовым  колесом каждый вечер, когда
темнело, пришвартовывался к берегу и снова отправлялся в  путь утром,  когда
рассветало. Благодаря этому  я  видел все  берега Миссури, фут за футом,  на
протяжении  2600  миль,  от  впадения  ее  в  Миссисипи  и до  места  нашего
назначения, Форт-Бентона, откуда начинается навигация по реке.
   Я  видел красивые рощи и зеленые склоны  холмов в нижнем течении, мрачные
"бедленды" ["Дурные земли". Сильно расчлененные  и запутанные формы рельефа;
образуются  в результате интенсивной разрушительной работы поверхностных вод
(особенно весенних).]  выше  по  течению  и  живописные  скалы  и обрывы  из
песчаника,  изрезанные  ветрами  и  ливнями,  придавшими камню  всевозможные
фантастические  формы, типичные  для  берегов  судоходного верхнего  течения
реки,  Я  увидел также  лагеря индейских  племен  на берегах  реки  и  такое
количество  диких животных,  какого  и не  мог себе представить.  Часто  наш
пароход задерживали большие стада бизонов,  переплывающие реку. Бесчисленные
вапити [Вапити -  крупный американский олень (Cervus  Canadensis).]  и олени
бродили в рощах на склонах речной долины. На открытых низинах у реки паслись
небольшие стада  антилоп и  чуть  ли не  на каждом  холме и скале в  верхнем
течении   реки   можно  было   видеть  горных  баранов.   Мы  видели   много
медведей-гризли, волков и койотов, а вечерами, когда стихал шум на пароходе,
у самого борта играли и плескались бобры.
   Но больше всего меня поражало огромное количество бизонов. По всей Дакоте
и Монтане до  самого Форт-Бентона на  холмах, в долинах у рек, на воде можно
было  изо дня в  день видеть  бизонов. Сотни  утонувших  бизонов, распухших,
валялись  на отмелях, выброшенные течением,  или плыли  мимо  нас по реке. Я
думаю,  что  коварная  река  со  своими  плывунами,  зимой   покрытая  льдом
неравномерной  толщины,  причиняла  стадам не  меньший урон, чем  живущие по
берегам  индейские племена.  Наш пароход  часто  проплывал  мимо  несчастных
животных,  сгрудившихся иногда по десятку и больше,  под крутым обрывом,  на
который  они тщетно  пытались  взобраться;  они  стояли, медленно, но  верно
погружаясь в вязкую черную грязь или плывуны, пока наконец мутное течение не
покрывало целиком их  бездыханные тела. Естественно  думать,  что  животные,
переплывающие  реку,  оказавшись  под  высоким  обрывистым  берегом,  должны
повернуть обратно и  плыть вниз  по  течению, пока не найдут хорошего места,
чтобы выйти на берег. Но  как раз этого бизоны во многих  случаях не делали.
Решив  плыть к какой-либо точке,  они направлялись к  ней по прямой. Судя по
тем  бизонам, которых мы  видели  мертвыми  или  издыхающими под  береговыми
обрывами,  животные как будто предпочитали скорее умереть, чем направиться к
цели обходным путем.
   Когда мы  достигли  страны бизонов, стало попадаться много мест, оставляя
которые я испытывал сожаление. Мне  хотелось сойти с  парохода и исследовать
эти места. Но  капитан  говорил  мне: не торопитесь, езжайте  до  конца,  до
Форт-Бентона; это  то,  что вам нужно,  там вы познакомитесь  с торговцами и
трапперами  всего  Северо-Запада, с  людьми, на которых можно положиться,  с
которыми можно путешествовать относительно безопасно. Боже мой, да если бы я
вас здесь высадил? По всей  вероятности, не прошло бы и двух дней, как с вас
бы сняли скальп. В этих оврагах и рощах  скрываются рыщущие повсюду  военные
отряды индейцев. Ну, конечно, вы их не видите, но они тут.
   Мне,   глупому,  наивному  "новичку",  никак  не  верилось,  что  я  могу
пострадать от рук индейцев, когда я так хорошо к ним  отношусь, хочу жить  с
ними, усвоить их обычаи, стать их другом.
   Наш пароход в Форт-Бентон этой весной пришел первым. Задолго до того, как
мы увидели форт, жители заметили дым судна и приготовились  к встрече. Когда
мы обогнули речную излучину и  приблизились к  набережной, загремели пушки и
взвились флаги.  Все население форта приветствовало  нас  на берегу. Впереди
толпы стояли два  торговца,  не так давно  купившие здесь  дело Американской
пушной компании, вместе  с  фортом и всем имуществом. Они были одеты в синие
костюмы из тонкого  сукна; длиннополые сюртуки со стоячими  воротниками были
усеяны  блестящими  медными пуговицами;  на  белых  рубашках с  воротничками
чернели  галстуки; длинные,  гладко причесанные волосы спускались на  плечи.
Рядом с  торговцами стояли  их  служащие  -  клерки,  портной,  плотник  - в
костюмах из черной фланели, тоже с медными пуговицами. Служащие также носили
длинные  волосы,   а  на  ногах  у  них  были  мокасины  [Мокасины  -  обувь
североамериканских индейцев, обычно сшитая из одного куска кожи и украшенная
орнаментом.] с подметками из сыромятной кожи, пестро  расшитые замысловатыми
яркими рисунками из  бисера. Позади этих  важных  лиц  теснилась  живописная
толпа.  Здесь  стояли группы  служащих-французов, в  большинстве креолов  из
Сент-Луиса [Креолы - здесь потомки  французских колонистов на юге  США.] и с
нижней  Миссисипи,  проведших всю свою жизнь  на  службе Американской пушной
компании и протащивших  бечевой  немалое  число судов на огромные расстояния
вверх по  извивам  Миссури.  Одежду этих  людей составляли черные фланелевые
верхние куртки с капюшонами и  фланелевые или замшевые штаны,  перехваченные
яркими поясами. Толпились здесь  еще погонщики мулов, независимые торговцы и
трапперы, одетые большей частью  в  костюмы  из замши,  гладкой  или вышитой
бисером  и  отороченной бахромой;  почти  у всех  за  поясом торчали  ножи и
шестизарядные револьверы Кольта с пыжами и пулей; головные уборы, особенно у
торговцев  и  трапперов [Трапперы  -  охотники на пушного зверя  в  Северной
Америке,  пользующиеся  преимущественно   ловушками,   а  не  ружьем.]  были
самодельные,  главным  образом из  меха  прерийной  лисицы, грубо  сшитого в
круглую шапку мордой вперед, со свисающим сзади хвостом. Позади белых стояли
индейцы, взрослые мужчины и юноши  из близлежащего  лагеря, и женщины - жены
постоянных и временных белых жителей.
   По тому, что  я успел  увидеть  среди различных племен  на пути вверх  по
реке, я уже знал, что обычный житель прерий - индеец - не похож на  роскошно
разодетое, украшенное  орлиными перьями существо, каким он мне представлялся
по  картинкам и  описаниям.  Конечно, у всех у  них  есть  такой маскарадный
костюм, но носят его только в торжественных случаях. Индейцы, толпившиеся на
берегу, были одеты в леггинсы из одеяла или кожи бизона, в гладкие или шитые
бисером мокасины,  ситцевые  рубашки  и плащи  из одеяла  или  шкуры бизона.
Большинство стояло с непокрытой головой; волосы их были аккуратно заплетены,
лица  раскрашены красновато-коричневой охрой или красно-оранжевой краской. У
некоторых за плечами висели  луки  и колчаны со стрелами, у других кремневые
ружья, у немногих более современные пистонные ружья. Женщины были в ситцевых
платьях, на нескольких женах торговцев, клерков  и квалифицированных рабочих
я  заметил  даже  шелковые  платья, золотые  цепочки  и  часы;  у  всех  без
исключения были наброшены на плечи яркие цветные шали с бахромой.
   Весь  тогдашний  город  можно  было  охватить  одним взглядом.  По  углам
большого прямоугольного  форта  из  сырцового  кирпича  высились  бастионы с
пушками. Немного  поодаль, за  ним стояло несколько домиков, бревенчатых или
из  сырцового  кирпича.  Позади  домов  на  широкой  плоской  речной  долине
рассыпались  лагеря  торговцев  и  трапперов,  ряды  фургонов с  брезентовым
верхом, а еще дальше на нижнем конце  долины виднелось несколько сот палаток
пикуни.  Вся эта  пестрая  публика скапливалась здесь  уже  в течение многих
дней, нетерпеливо ожидая прибытия пароходов. Запас продовольствия и товаров,
доставленный  пароходами  в  прошлом  году,  далеко не  удовлетворил спроса.
Табаку  нельзя  было  достать  ни  за  какие  деньги. Только  у Кено  Билля,
содержателя салуна и игорного дома, были еще крепкие напитки,  и то  это был
спирт, разбавленный  водой - четыре  части воды на одну  спирта.  Кено Билль
продавал этот напиток  по доллару за стопку.  В  городе не было  ни муки, ни
сахара, ни бекона, но это не имело значения, так как  имелось сколько угодно
мяса бизонов и антилоп. Но все - и индейцы и белые жаждали ароматного дыма и
пенящихся бокалов. Все  это наконец прибыло,  весь груз парохода состоял  из
табака  и  спиртного  и,  кроме  того,  некоторого  количества  бакалеи.  Не
удивительно,   что   гремели   пушки   и  развивались  флаги,  а   население
приветствовало появление парохода криками ура.
   Я  сошел  на  берег  и  поселился  в  отеле  Оверлэнд,  бревенчатом  доме
порядочных размеров с рядом  пристроек из бревен. На обед нам подали вареный
филей бизона, бекон с фасолью, лепешки из  пресного теста,  кофе  с сахаром,
патоку и  тушеные  сухие яблоки. Постоянные  жильцы  почти  не прикасались к
мясу, но поглощали хлеб, сироп и сушеные яблоки в поразительных количествах.
   Для меня - новичка,  только  что прибывшего с востока  "из  Штатов",  как
говорили  здесь пограничные жители,  первый день был  чрезвычайно интересен.
После  обеда  я  вернулся  на  пароход  за  багажом.  На  берегу,  рассеянно
поглядывая  на  реку, стоял седобородый  длинноволосый траппер. Его замшевые
штаны так вытянулись на коленях, что казалось он стоит, согнув ноги, в  позе
человека,  собирающегося прыгнуть в воду.  К нему  приблизился один из  моих
спутников,  легкомысленный, болтливый,  заносчивый парень,  направлявшийся в
район  золотых  приисков;  парень  уставился  на  вздувшиеся  мешком  колени
траппера и сказал:
   - Что ж,  дядя,  если собрался прыгать,  почему  не прыгаешь,  - чего тут
долго раздумывать?
   Человек в замшевых  штанах сначала не  понял  парня, но  проследив,  куда
направлен его взгляд, быстро сообразил, что означает этот вопрос,
   -  Прыгай сам,  новичок,  -  ответил он и, внезапно  обхватив ноги  юноши
пониже колен,  швырнул  его  в неглубокую воду.  Стоявшие  около разразились
хохотом  и  насмешками,  когда  сброшенный в  воду, окунувшись,  вынырнул и,
отдуваясь и отплевываясь, вылез мокрый  на берег. Не оглядываясь ни направо,
ни налево, он  помчался на  пароход, чтобы укрыться в своей каюте. Больше мы
этого парня не видели до его отъезда на следующее утро.
   Я  привез  с собой  рекомендательные  письма  к  фирме,  купившей  дело у
Американской  пушной  компании. Меня приняли  любезно,  и один из владельцев
отправился  со  мною,  чтобы  познакомить  с  разными  служащими,  постоянно
живущими в городе, и с несколькими приезжими торговцами и трапперами.
   Я  познакомился с человеком всего на  несколько лет старше меня; это был,
как  мне  сказали,  самый преуспевающий и самый смелый из  всех  торговцев в
прериях Монтаны. Он превосходно говорил на нескольких индейских языках и был
своим  человеком  в  лагерях всех  кочующих вокруг племен.  Мы  как-то сразу
понравились друг другу,  и остаток дня я провел в  его обществе. Со временем
мы  стали настоящими друзьями. Он  жив и  сейчас, но так  как мне придется в
этой  повести рассказывать о  кое-каких наших совместных делах, в которых мы
сейчас  оба искренне  раскаиваемся, то я  не  назову его настоящей  фамилии.
Индейцы звали его Ягодой,  и в этой хронике прежней жизни в прериях он будет
называться Ягодой.
   Он не был красив - высокий, худой, с длинными руками и немного сутулый, -
но  у него были великолепные ясные, смелые темно-карие глаза, которые  могли
светиться добродушной лаской,  как у ребенка, или буквально  сверкать огнем,
когда Ягода бывал разгневан.
   Не прошло и получаса с момента прибытия парохода, как цена виски упала до
нормальной в "две монетки" за стопку, а  табака  до двух  долларов  за фунт.
Белые,  за немногим  исключением, поспешили в бары пить, курить и  играть  в
карты  и  кости.  Некоторые  бросились  поскорее  грузить  в фургоны  разные
бочонки, чтобы отправиться в индейский лагерь в  нижнем конце речной долины,
другие,  закончив  погрузку,  выехали  на  реку Титон,  погоняя вовсю  своих
лошадей. У индейцев скопились сотни первосортных шкур  бизона, и они жаждали
виски.  Они  его получили.  С  наступлением  ночи единственная улица  города
наполнилась индейцами, мчавшимися взад и вперед с песнями и криками на своих
пегих лошадках.  Бары в  этот вечер  бойко торговали  с черного хода. Индеец
просовывал в дверь хорошую шкуру бизона с головой и хвостом и получал за нее
две или  даже три бутылки  спиртного. Мне казалось,  что индейцы  могли бы с
таким же успехом смело входить через двери с улицы  и вести торг у прилавка.
Но  мне  сказали,  что где-то на  территории находится  шериф, представитель
властей  США, и  он  мог появиться  совершенно неожиданно.  [Продажа  спирта
индейцам была запрещена, но  закон этот не  соблюдался,  и торговцы получали
большие  барыши, спаивая  индейцев  и за  бесценок приобретая  у  них  шкуры
бизонов и пушнину.]
   В ярко освещенных  салунах  у столов  толпились жители города и приезжие:
шла игра в покер и в более распространенный фараон. Я должен  сказать, что в
те бесконтрольные и беззаконные времена игра велась совершенно честно. Много
раз  я  бывал свидетелем того, как счастливые игроки срывали банк в фараоне,
оставляя банкомета без единого доллара. Теперь не услышишь о таком событии в
"клубе", привилегированном  игорном притоне наших дней. Люди,  имевшие в  то
время  игорное дело  в  пограничной  области, довольствовались своим заранее
определенным процентом.
   В наше время профессиональные игроки в любом городке  или большом городе,
где  запрещены азартные игры, начисто обирают игроков,  пользуясь краплеными
картами,   ящиками  с  двойным   дном   для  фараона  и  другими   подобными
жульничествами.
   Я  никогда  не  играл;  не то, чтобы  я считал это недостойным  для  себя
занятием, но я не видел никакого интереса в азартных играх. Как бы честно ни
велась игра, но вокруг нее всегда возникают  более или менее частые ссоры. У
людей  наполовину или на две трети пьяных возникают странные фантазии, и они
совершают  проступки, от которых в трезвом виде сами бы отшатнулись. А  если
присмотреться, то видишь, что, как правило, тот, кто играет в азартные игры,
большей  частью  много пьет.  Карты  и  виски  как-то  связаны  между собой.
Профессиональный игрок тоже бывает пьет, но не  во время игры. Вот почему он
одет в тонкое сукно,  носит бриллианты и массивные золотые  часовые цепочки.
Он сохраняет хладнокровие и загребает монеты  пьяного  отчаянного игрока.  В
тот  первый  вечер я смотрел в баре Кено  Билля на  игру в  фараон.  Один из
игроков в  фараон, высокий, грубый,  бородатый погонщик быков,  накачавшийся
виски,  все время проигрывал и норовил ввязаться в ссору. Он  поставил синюю
фишку, два с половиной доллара,  на девятку и "посолил" ее, то  есть наложил
на  нее  маленький кружок в знак того, что эта ставка  должна быть  бита; но
выпавшая карта выиграла, и банкомет, смахнув кружок, забрал фишку.
   - Эй ты,  - крикнул  погонщик, - ты что  делаешь?  Отдай мне фишку и  еще
такую же в придачу. Ты разве не видишь, что девятка выиграла?
   - Конечно, выиграла, - ответил банкомет, - но ваша ставка была посолена.
   - Врешь! - крикнул погонщик, хватаясь за револьвер и привстав со стула.
   Я  увидел как банкомет  поднял  свой револьвер; в то  же мгновение  Ягода
крикнул: - "Ложись,  ложись", - и потащил меня за  собой  вниз, на пол. Все,
кто были в комнате и не могли сразу выскочить в двери, тоже бросились ничком
на пол. Раздалось несколько  выстрелов,  следовавших  один за другим с такой
быстротой,  что сосчитать  их  было невозможно.  Затем  ненадолго  наступила
напряженная тишина,  прерванная задыхающимся,  клокочущим  стоном.  Лежавшие
поднялись на  ноги и  бросились в  угол; комнату  заволокло  дымом. Погонщик
быков с тремя пулевыми  отверстиями  в груди  сидел мертвый,  откинувшись на
спинку стула, с  которого только что пытался встать. Банкомет бледный, но на
вид  спокойный  стоял  по  другую сторону  стола,  пытаясь  носовым  платком
остановить кровь,  лившуюся из глубокой борозды,  прорезанной  пулей на  его
правой щеке.
   - Еще бы чуть левее, Том, и все! - сказал кто-то.
   - Да, он бы меня припечатал, - мрачно ответил банкомет.
   - Кто он? Из чьего обоза? - спрашивали кругом.
   - Не знаю, как его фамилия, - сказал Кено Билль, но, по-моему, он приехал
с обозом Джефа с Миссури. Давайте, ребята, уложим его в задней комнате,  а я
дам знать его друзьям, чтобы забрали хоронить.
   Так и сделали. Вынесли испачканный кровью стул и посыпали золой темневшие
на полу  пятна. После того, как  участники уборки выпили по  стопке за  счет
хозяина  салуна, игра возобновилась. Ягода  и я вышли из салуна. Мне было не
по  себе;  дрожали  ноги и  поташнивало. Ни  разу я  еще не  был  свидетелем
убийства. Больше того, я даже ни разу еще не видел кулачной драки. Я  не мог
забыть  ни  этого  ужасного  предсмертного  хрипа,  ни перекошенного лица  и
неподвижных раскрытых глаз мертвеца.
   - Ужасно, правда? - заметил я.
   - Ну, не знаю, - ответил Ягода, - получил, чего добивался. С этими типами
всегда  так  бывает.  Он  первый  начал вытаскивать  револьвер,  но  немного
опоздал.
   - Что же теперь будет?  - спросил  я. -  Банкомета арестуют?  Нас вызовут
свидетелями по делу?
   - Кто его арестует? - задал в  свою очередь вопрос мой приятель. -  Здесь
нет ни полиции, ни каких-либо представителей судебной власти.
   -  Но  как же  при таком  количестве  отчаянной публики, какое, очевидно,
здесь бывает, как вы тут ухитряетесь соблюдать какой-то законный порядок?
   - Семью одиннадцать - семьдесят семь, - наставительно ответил Ягода.
   - Семью одиннадцать  - семьдесят семь, - повторил я машинально, - что это
такое?
   -  Это  Комитет  общественного порядка. Точно  не  известно, кто  в  него
входит,  но  можете быть уверенными, что эти  люди, представл