й  и  усаживают  на  видном
месте: в одной руке деревянный меч, в другой горшок с колесной мазью или
чем-нибудь еще  похлеще.  Все,  кто  пересекает  тропик  в  первый  раз,
становятся перед боцманом на колени,  и  он  крестит  им  лбы,  касается
мелом, а затем мажет их этой самой колесной мазью. Потом, наверное,  для
того, чтобы отмыть ее,  подручные  боцмана  -  морские  черти  и  прочие
обитатели морей, роли которых доверены матросам, уже побывавшим  в  этих
широтах, - окатывают их водой из ведра. В тех краях  такой  климат,  что
это только приятно.
   Кроме того, каждый "крещеный" должен  отнести  к  грот-мачте  бутылку
вина; но у кого вина нет, того об этом  и  не  просят.  Кроме  того,  по
окончании церемонии все равно это вино дружно выпивают сообща.
   Совсем  иначе  поступают  голландцы.  Они  и  нас  с  Гримо  пытались
заставить выполнять их обряды, но мы отказались наотрез.
   - Какой  же  их  способ  "крещения"?  -  спросил  мушкетер,  невольно
улыбнувшись.
   -  Ужасный,  сударь!  -  живо  откликнулся  Планше,  ободренный  этой
улыбкой. -  У  них  принимавшие  крещение,  словно  преступники,  трижды
прыгали в воду с самой высокой реи,  а  некоторым,  по  особой  милости,
разрешали прыгать с кормы. Думаю, что и я, и Гримо пошли бы ко дну после
первого же такого прыжка.
   Героем дня у них считается тот, кто прыгнул и в четвертый  раз,  -  в
честь штатгальтера Нидерландов или капитана.
   Первым  прыгнул  здоровенный  рыжий  матрос  по  имени  Иоганн.   Его
поздравили пушечным выстрелом и поднятием флага. Нам с  Гримо  сообщили,
что тот, кто  не  желает  бросаться  в  воду,  кишащую  акулами,  по  их
правилам, платит двенадцать стюйверов, и тогда я окончательно понял, что
эти правила никуда не годятся.
   Хуже всего - пассажиры платят, сколько с них потребуют, а так как  их
на  судне  было  много,  то  монеты  так  и  звенели.  С  одного  купца,
направлявшегося на Мартинику, запросили целых два  рейксдалдера,  и  он,
простофиля, их безропотно заплатил.
   Капитан Ван Вейде сказал, что со шкиперов, которые еще  не  бывали  в
этих водах, по голландским обычаям, берут бочку вина.
   Как бы то ни было, ни у меня, ни у Гримо не было ни одного су, да и у
капитана с помощником, после того как их фелука пошла  ко  дну,  тоже  в
карманах было не больше нашего, не  говоря  уже  об  остальных  матросах
"Морской звезды". Все мы, подобранные  в  открытом  море,  находились  в
жалком состоянии, когда ступили на борт голландца.
   Планше перевел дух и чуточку помолчал.
   - Кстати говоря,  сударь.  Теперь  я  знаю  разгадку  тайны  "летучих
голландцев".
   - "Летучих голландцев", Планше?
   - Ну да, сударь! Так называют  брошенные  экипажем  корабли,  которые
иногда встречаются в море. К ним подходят поближе, взбираются  на  борт,
обыскивают весь корабль от киля до клотика и...
   - И что же?
   - Не находят ни одной живой души! В то же  время  в  камбузе  еще  не
остыл обед для всей команды, а по палубе с жалобным воем  бегает  собака
боцмана.
   - Теперь я понял, что ты подразумеваешь под  "летучими  голландцами".
Но куда же, черт побери, подевались все люди?!
   - Плавание на судне голландской торговой компании открыло  мне  глаза
на эту загадку, сударь. Они все попрыгали с рей!
   - Попрыгали с рей?!
   - Ну, конечно, сударь. А  кто  не  потонул  с  первого...  или,  или,
скажем, с третьего раза и захотел прыгнуть  в  четвертый,  чтобы  в  его
честь выпалили из пушки, тот пошел ко дну наверняка. Силы-то уже не  те,
сударь. Мне представляется так, что экипаж  этих  "летучих  голландцев",
наверное, больше чем наполовину состоял из новичков, которые должны были
пройти обряд "морского крещения". Вот они и попрыгали за борт.
   - А остальные, Планше? Ты забываешь о тех, кто остался на борту.
   -  Это  тоже  просто,  сударь.  Оставшиеся,  увидев,  что  те  тонут,
бросились их спасать и потонули вместе с ними. Ноша  оказалась  чересчур
велика. Вот поэтому-то,  сударь,  в  морях  попадаются  только  "летучие
голландцы", а вот  "летучего  француза",  к  примеру,  не  встретишь  ни
одного.
   Видя, однако, что мушкетер не до конца убежден его  доводами,  Планше
счел за лучшее продолжить свой рассказ:
   - Итак, сударь, кое-как мы пережили "морское крещение", но тут вскоре
случилась другая напасть.
   - Что же стряслось на этот раз, Планше?
   - Штиль, сударь. Мертвый штиль. Эта штука похуже, чем  все  прыжки  с
рей и вымогательство  денег.  Представьте  себе,  сударь,  адскую  жару,
которая, должно быть, стоит только в самом центре пекла, о  котором  так
любят порассуждать в своих проповедях приходские  священники  и  бедняга
Базен. Жара такая, что хочется выпрыгнуть  из  своей  шкуры,  сударь,  в
надежде, что мясо и кости тогда смогут слегка проветриться. Но не тут-то
было. Ни малейшего ветерка, паруса висят, как негодные тряпки, на небе -
ни облачка. И тогда капитан объявляет, что, если штиль  продержится  еще
неделю, у нас закончится запас пресной воды, и урезает дневную норму  до
кружки на человека. Вот это, сударь, я вам скажу, испытание.
   У многих начались видения. Им казалось, что мы плывем  по  океану  из
шампанских вин или хотя бы пресной воды. Кто-то видел землю и  порывался
спустить шлюпку, чтобы дойти до  берега  на  веслах.  К  счастью,  штиль
окончился так же внезапно, как начался, а не то все посходили бы  с  ума
от жажды и капитану пришлось бы подавлять бунт сумасшедших.
   Ветер задувал все крепче, и мы,  подняв  все  паруса,  устремились  к
цели.
   Прошло совсем немного времени, и паруса пришлось  убирать.  Поднялась
буря. Корабль качало и валило то на один бок, то на другой, и меня опять
одолела эта проклятая болезнь. По-моему, она так и не оставляла меня  до
самого конца нашего плавания. По этой причине больше ничего  интересного
про наше путешествие в Новый Свет я рассказать не могу, сударь.
   Когда выяснилось, что нам с Гримо не миновать знакомства с этим самым
Новым Светом, так как никто ради нас, конечно, не собирался поворачивать
назад и возвращаться в  Европу,  мы  принялись  расспрашивать  господина
Эвелина о тамошней жизни. Он был единственным французом на всем корабле,
если, конечно, можно считать французом человека, рожденного бретонкой.
   Но, как вы понимаете, сударь, выбирать не приходилось, и мы старались
как можно лучше подготовиться к встрече с этим загадочным Новым  Светом,
который  является  весьма  привлекательным  местом  для   всякого   рода
авантюристов и жуликов, а для честного пикардийца -  пугалом  пострашнее
женитьбы на старшей дочке сельского пономаря.
   Господин Эвелин, добрая душа, сообщил нам немало  полезного  о  своем
житье-бытье в этих забытых Богом и порядочными людьми местах.
   Я  догадался,  что  они,  вместе  с  почтенным  шкипером   потонувшей
посудины, пиратствовали в  Карибском  море  и,  видимо,  были  не  прочь
проведать старых друзей, раз уж представился такой случай. У  нас  же  с
Гримо, честно признаюсь вам, сударь, уже поджилки со страху тряслись  от
одной только мысли, что нас везут в такие дикие места. К тому  же  среди
матросов  немало  было  разговоров  про  индейцев,  которые  едят  белых
христиан примерно  с  таким  же  удовольствием,  как  мы  -  прожаренную
индейку.
   Итак, сударь, нас привезли  на  остров  Тортуга,  что  в  переводе  с
испанского  означает  "черепаха".  Гавань  показалась  мне   удобной   и
красивой. Там почти нет океанского прибоя и можно плавать около  берега,
не опасаясь акул. Повсюду росли пальмы, сандаловое дерево и много всяких
других, названий которых мы не знали, а если  нам  и  сказали,  как  они
называются, то все равно сейчас я уже все позабыл.
   Я очень опасался, что нас  с  Гримо  сразу  по  прибытии  продадут  в
рабство к богатым плантаторам, которые живут в селении Кайон, так как  у
нас совершенно нет денег. Однако оказалось, что  в  этом  климате  можно
довольно долго протянуть и без малейшего признака ливров, луидоров, су и
денье. Вообще без денег, сударь.
   Просто чудесно! На  острове  столько  всяких  плодов,  которые  можно
просто сорвать с дерева, и никто вам слова не скажет, потому что они там
растут, как трава, и не принадлежат  никому.  Спать  же  там  можно  под
открытым небом, потому что было очень тепло, когда мы сошли на берег.
   Мы с Гримо налегали на ананасы и плоды акажу. На берегу всегда  можно
было наловить морских и речных крабов, а в  лесу  бегают  дикие  свиньи.
Многие на Тортуге промышляют рыбной ловлей.
   Капитан Ван Вейде в  первый  же  день  отправился  в  западную  часть
острова, называемую Ла Монтань,  собираясь  разыскивать  старых  друзей.
Эвелин сопровождал его, поэтому мы  с  Гримо  остались  предоставленными
самим себе.
   Переночевав под звездным небом, на следующий день  мы  отправились  в
селение в надежде разузнать что-нибудь  полезное  для  себя.  Многие  из
колонистов оказались нашими соотечественниками, хотя,  сударь,  компания
там весьма разношерстная, можно сказать, - сброд со  всего  света.  Один
охотник по имени Жан-Люк, выслушав нашу  историю,  посоветовал  нам  при
первой возможности переправиться на остров Сен-Кристофер,  где,  по  его
словам,  находилась  сильная  французская  колония,   и   обратиться   к
губернатору. Губернатор  колонии  является  и  ее  военачальником.  Этот
Жан-Люк советовал нам просить губернатора отправить  нас  во  Францию  с
первым же кораблем.
   Мы решили последовать этому  совету,  который  показался  нам  вполне
разумным. Но так как добраться до Сен-Кристофера пока мы  все  равно  не
могли, то нам ничего не оставалось  делать,  как  поглощать  тропические
фрукты и, выплевывая косточки на морской  берег,  поджидать  возвращения
капитана Ван Вейде и Эвелина.
   Однако, когда капитан и помощник - я  как-то  по  привычке  продолжаю
называть их так, сударь, хотя, конечно, шкипер потерял свое судно и пока
никакого нового на горизонте не предвиделось, - итак,  когда  капитан  и
помощник  вернулись  обратно,  они  оба  в  один  голос   сказали,   что
губернатор, по всей вероятности, заставит нас служить в гарнизоне. Людей
на Сен-Кристофере не слишком много,  а  тех,  кто  поотчаяннее  или  при
деньгах, тянуть солдатскую лямку не очень-то и заставишь.
   Мы с Гримо не могли не признать, что в их  доводах  также  содержится
большая доля правды. Поэтому мы решили пока не торопиться с отплытием на
Сен-Кристофер.
   Посоветоваться больше нам было не с кем, а с Гримо,  сударь,  как  вы
знаете, тоже не очень-то поговоришь. Он завел манеру вставать ни свет ни
заря  и  отправляться  на  берег  спозаранку.  Там  он  собирал  крабов,
выброшенных морем,  птичьи  яйца  и  прочую  съедобную  живность.  Я  же
предпочитал питаться плодами  всяких  диковинных  деревьев,  потому  что
никогда не ел ничего подобного, да и теперь уже тоже,  видно,  до  самой
смерти не попробую.
   Однажды мне пришла фантазия искупаться, и я отправился на берег.  Что
же я увидел там? Гримо, который развлекался тем, что мастерил себе нечто
вроде дротика или копья. Малый заточил корабельный гвоздь - дюйма три  в
длину и вогнал его в трехфутовую палку.
   - Что ты тут делаешь, чудак? - спросил я его.
   - Привязываю это, - отвечал он в своей обычной манере.
   Гримо говорил сущую правду. Покончив со  своим  копьем,  он  принялся
привязывать к концу палки внушительных размеров веревку.
   Я чуть не лопнул со смеху.
   - Гримо, кажется, ты мастеришь лассо?
   - Гарпун, - отвечал он, пожимая плечами.
   Когда Гримо пожимает плечами,  с  ним  уже  бесполезно  разговаривать
дальше, так как он все равно вам ничего не ответит.
   Заключив, что он перегрелся на солнце, я искупался и вернулся в  день
моих пальм.
   Вечером, завидев его тощую  фигуру,  ковыляющую  ко  мне  со  стороны
морского берега, я вспомнил об утреннем разговоре.
   - Сколько китов ты загарпунил сегодня? - спросил я, подстрекаемый  не
лучшими побуждениями.
   Он молча опустился на песок  рядом  со  мной  и,  блаженно  улыбаясь,
раскинул руки и ноги.
   - Ну хоть одного-то кашалота ты добыл нам на ужин? - не отставал я.
   Гримо молча  повернулся  на  бок,  прикрылся  пальмовыми  листьями  и
безмятежно захрапел.
   Оказалось, что я напрасно смеялся над ним. Гримо разучился  говорить,
благодаря  воспитанию,  данному  им  господином  Атосом,   но   это   же
обстоятельство заставило его усерднее шевелить мозгами и руками.
   Через пару дней,  когда  мы  отправились  в  поселок,  Гримо  выразил
желание зайти в лавку.
   - Зачем нам туда идти? Нам все равно не на что покупать все эти ножи,
порох, пули, сукно и полотно и прочие заманчивые вещи. Между  прочим,  я
охотно купил бы себе новую шляпу, а то теперешняя не  укрывает  меня  от
солнца - уж больно она похожа на сито.
   Облегчив таким образом душу, я потянул его за рукав, но  Гримо  снова
пожал плечами и направился прямиком в лавку. Из любопытства я последовал
за ним. Там он, не торгуясь, выложил три монеты за  новенький  охотничий
нож и изрядный кусок полотна для рубашки. Кроме того, он купил  ниток  и
прочей мелочи. У меня от изумления глаза на лоб вылезли.
   - Откуда у тебя деньги, Гримо?
   Вместо ответа он махнул рукой в сторону моря.
   - Ты что, и правда наловчился бить рыбу своей острогой?! Но ведь  это
удается только дикарям!
   Гримо отрицательно помотал головой.
   - Не рыбу, - сказал он.
   - А что?
   - Черепах.
   Мне,  сударь,  оставалось  только  развести   руками.   Этот   хитрец
подсмотрел, как ловцы черепах промышляют  этих  животных,  мясо  которых
весьма ценится в тех местах, а в  более  отдаленных  -  и  подавно.  Оно
отличается тонким вкусом, а черепаховый жир  настолько  питателен,  что,
если готовить их две-три недели  подряд,  вы  сами  начинаете  обрастать
жирком, а нательное белье пропитывается салом.
   Буканьеры охотно покупают мясо черепах, и  Гримо  уже  успел  продать
несколько французским охотникам с южной части острова.
   - Что же было потом? Получается, что бессловесный Гримо разбогател на
этом острове раньше тебя, Планше? - спросил мушкетер.
   -  Ну,  я  этого  не  говорил,  сударь,  -  отвечал  Планше,  скромно
потупившись.
   - Но ведь первые средства заработал Гримо, промышляя черепах, не  так
ли?
   - Не совсем, сударь.
   - Что ты этим хочешь сказать, любезный? Объяснись.
   - Только то, сударь, что к  тому  времени  я  уже  отложил  несколько
монет, переписывая долговые обязательства и счета для местных торговцев.
Просто мне казалось, что Гримо еще не пришло  время  об  этом  узнать...
Народ ведь там грубый и неотесанный,  сударь.  Иной  охотник  и  рад  бы
заключить сделку с торговцем, да  по  причине  неграмотности  испытывает
массу затруднений. Вот и поработал писцом  -  знаете,  у  меня  неплохой
почерк, сударь.
   Д'Артаньяну показалось, что в голосе его слуги прозвучала  горделивая
нотка. Так мастер испытывает законную  гордость  от  хорошо  выполненной
работы.

Глава пятьдесят первая
Рассказ Планше: день второй

   - Итак, сударь, - сказал Планше, когда наутро они  оставили  Виши  за
своей спиной, медленно, но неуклонно приближаясь к Парижу.
   - Итак, Планше, прошу тебя  продолжить  свою  историю.  Твой  рассказ
отвлекает от мрачных мыслей и, следовательно, полезен  для  тела  и  для
души.
   - С удовольствием, сударь. Я расскажу вам о том, как славно мы зажили
на Тортуге, когда  научились  добывать  деньги.  Как  я  уже  успел  вам
рассказать, Гримо научился ловить черепах. Однако постепенно он пришел к
выводу, что на Тортуге ему не  развернуться.  Двое  английских  моряков,
напившись как-то, выболтали ему...
   - Постой, Планше! Как они могли ему что-то выболтать, если Гримо и на
родном-то языке не мастер объясняться?
   - Вероятно, они объяснялись языком жестов. Хотя я не  удивлюсь,  если
окажется, что этот парень понимает  по-английски.  Знаете,  сударь,  кто
мало говорит, много умеет.
   Так вот, эти англичане проболтались ему об одном месте,  которое  они
называют Логерхет на  своем  варварском  наречии...  Это  на  Каймановых
островах. Они находятся в сорока пяти  милях  к  югу  от  острова  Куба,
сударь.
   - Планше, могу я попросить тебя об одном  одолжении?  -  перебил  его
д'Артаньян.
   - Попросить? Вы можете мне приказать все, что вам угодно!
   - В таком случае сделай милость, прибегай к географическим  названиям
только в самом крайнем случае. Я силен в этой науке  ровно  столько  же,
сколько и в латыни.
   - Слушаюсь,  сударь!  Могу  я  попросить  вас  напомнить,  на  чем  я
остановился...
   - На варварском английском языке.
   - Ах да,  сударь.  Конечно.  Именно  -  на  варварском  наречии  этих
британцев.
   - Кстати, относительно этого языка, Планше. Я полностью разделяю  это
мнение, я составил его во время нашего путешествия в Лондон.
   - Эх, славное было время, сударь. У меня так и  стоит  перед  глазами
ваш выпад, которым граф де Вард был пригвожден, словно жук булавкой.  Да
и мной вы, помнится, остались довольны, сударь!
   - Верно, Планше. Ты лихо расправился с лакеем этого господина.
   - Его звали Любен, и он был не дурак подраться, - тотчас же отозвался
Планше, мечтательно прикрывая глаза.
   - Но вернемся к наречию этих  островитян,  -  предложил  мушкетер,  -
потому что, вне всякого сомнения, диалект  несчастного  лорда  Бэкингема
языком никак было не назвать.
   - Однако, сударь... - начал озадаченный Планше.
   - Что такое?
   - Однако мне показалось, что лорд Бэкингем разговаривал с вами в  тот
раз по-французски...
   - Неужели?! Хотя, конечно, это, видимо, так и есть.  Ведь  я  понимал
все, что он мне говорил, между тем как я не знаю ни слова по-английски.
   - Вот видите, сударь...
   - Тем более я прав, Планше. Если акцент способен до такой степени все
испортить, то что же говорить о самом языке! Однако мы отвлеклись.
   - Я почтительнейше продолжаю, сударь. Эти  англичане  сказали  Гримо,
что черепахи со всего Карибского моря собираются в этом самом  Логерхете
для того, чтобы откладывать свои яйца.
   - Что ты говоришь, Планше! Черепахи ведь не куры!
   - И тем не менее,  сударь,  это  так.  В  тех  краях  все  набекрень:
черепахи больше всего походят на змей в панцире, а откладывают яйца, как
птицы. Они это делают на песчаных отмелях, а потом  из  них  вылупляются
маленькие черепашки. Так же поступают и крокодилы, которые  там  зовутся
кайманами.
   После разговора с англичанами Гримо вбил себе в голову, что он должен
наведаться в этот самый Логерхет - страну черепах. Там, видите ли, вовсе
не нужно ни ловкости, ни везения, ни  каких-либо  приспособлений,  чтобы
добыть хоть сотню черепах. Ведь эти существа  вылезают  из  воды,  чтобы
откладывать яйца, и весь песчаный берег так и кишит ими.
   По словам англичан, способ охоты до смешного  прост.  Надо  подсунуть
под черепаху толстую палку и, орудуя ею, как рычагом, перевернуть ее  на
спину.
   - И все?
   - Этого достаточно. Черепаха не может перевернуться  без  посторонней
помощи,  а  следовательно,  она  не  уползет  обратно  в  море,   откуда
появилась.
   - Что же было дальше?
   - А дальше, сударь, этот упрямец отправился... к индейцам.
   - Ты хочешь сказать, что он вступил в переговоры с дикарями?!
   - Совершенно верно, сударь.
   - Но для чего?
   - Чтобы они сделали ему каноэ.
   - Зачем ему понадобилось каноэ?
   - Да все затем же, сударь. Чтобы добраться до этих самых...  виноват,
сударь, Каймановых островов и Логерхета...
   - Хорошо. Но как же Гримо объяснялся с индейцами?
   - О сударь! Ему-то как раз договориться с ними было легче, чем любому
другому христианину. Дикари ведь привыкли объясняться друг с  другом  на
языке жестов, а их гортанные выкрики уж и подавно  языком  не  назовешь.
Как вы знаете, сударь, наш Гримо весьма силен в  искусстве  пантомимы  и
прекрасно растолковал дикарям все, что ему было нужно, не раскрывая рта.
   Самое интересное, что  индейцы  почуяли  в  Гримо  родственную