его.
     - Сбавил, сбавил, а ерш в нем торчит, - заметил Матвей.
     Но  Кирилл  не  промолвил  ни слова. Он сел в переднюю пару весел, Петр
Петрович - в центре лодки, на другой паре, и они оттолкнулись.
     Выйдя  на  середину  Тарханки,  они  взяли вверх и гребли молча. Гуще и
удушливее  становились  пронизанные  рыбной  гнилью накаты ветра. Все вокруг
было  упитано  солнцем.  Ни  пятнышка  тени на плоских песках. Ни перемены в
ослепляющей  ровной  ряби  воды.  Ни  свежего  вздоха в разожженном воздухе.
Только  с  каждым  новым  всплеском  весел как будто подымается выше и выше,
раздвигается  дальше и дальше горящий над головой не измеримый никакой мерой
почти бесцветный купол.
     - Давно   я  не  баловался  весельцами.  Последний  раз  -  на  Оке,  в
коломенских местах, - сказал Рагозин.
     Ему  не  ответили. Старик, вскинув очечки под козырек картуза, глядел с
кормы  вперед,  так  туго прижмурившись, что в щелках его узких век не видно
было  и  зрачков.  Кирилл  вработался  в  греблю  и вскидывал весла на слух,
совсем  закрыв  глаза.  Когда  проходили  мимо Зеленого острова, он стащил с
себя рубашку. Тело его сверкало от пота.
     - Не сожгись, - предупредил Рагозин.
     Но Кирилл опять ничего не сказал.
     Обошли  первый  песчаный  мыс  и  взяли  наперерез  протока, к дальнему
стрежню.  Тут  слышнее стал запах рыбы, к приторной сладости его прибавилось
кислоты.
     Когда  подошли  к  большим  пескам,  вдоль  всего  их края обозначились
две-три  серебристых  каймы.  В  ближней к воде кайме серебро играло больше.
Дальше  тянулась  кайма  порыжее,  последняя была сплошь черной. Скоро можно
было  различить в этих выброшенных на песок полосах отдельные рыбины, мертво
блестевшие иссушенной чешуей на солнце.
     - Держи поодаль, - сказал Рагозин старику, - дышать нечем.
     - Селедочка-сестричка,   рабочая  рыбка,  -  качал  головой  Матвей.  -
Сколько добра прахом уплыло!
     - Возьмем свое, наверстаем, - сказал Рагозин.
     - Возьмем, да когда? Людям сейчас подай, люди жалостятся.
     - Есть люди, только и знают - жаловаться.
     Стало  тяжелее  выгребать  - приближался стрежень, и пришлось налечь из
последних   сил.  Рагозин  тоже  снял  рубаху,  положил  под  кепку  обильно
намоченный  платок.  Течение  отжимало  лодку  к  мысу,  старик правил круто
против  воды,  чтобы  не  прибило  к  пескам.  Когда наконец обогнули косу и
открылся  впереди  размах коренного русла, Матвей отпустил рулевую бечеву, и
лодку понесло. Рагозин крикнул:
     - Суши  лопаты!  - и первый вскинул так высоко в воздух весла, что вода
ручьями  побежала  по  ним  через  уключины  в лодку. Он водрузил на рукояти
весел раздвинутые ноги и сказал Кириллу: - Здоров, малыш, грести!
     Все  притихли,  отдаваясь  нераздельному  скольжению  с  водой  вниз  и
отдыхая.  С левого берега дуло горячим, но чистым дыханием степей, все здесь
на Коренной было вольнее и бесконечно просторней.
     Старик  выбрал  место  у мелководного затона с узким горлом. Сразу, как
пристали, Рагозин и Кирилл бросились купаться.
     Они  попробовали  соблазнить  и  старика,  но  он отговорился, что свое
отплавал и теперь у него одно дело - размачивать мозоли.
     - Да он, чай, и плавать не умеет, - поддразнил Петр Петрович.
     - А  когда  ты  будешь  из воды караул кричать, тогда посмотришь - умею
или нет...
     Кирилл  и Рагозин плавали по-волжски - саженками. Петр Петрович опускал
лицо  в воду, выставляя солнышку лысину, потом высовывался, фыркал, фонтаном
вздувая  брызги,  кричал  - ого-го! - и опять зарывал нос в воду. Кирилл шел
ровно   и   уплыл   далеко  вперед.  Их  руки  взблескивали  на  свету,  как
полированные спицы медлительных колес.
     После  купания  распределили работу. Старик пошел с ведерком и сеткой к
затону   -   ловить  уклейку  для  наживки,  Рагозин  взялся  приготавливать
закидные,  Кириллу  поручили собирать в тальнике валежник для костра. Заботы
эти  отняли  много  времени.  Стайки  рыбешек  на  отмелях  вели себя хитро,
молниеносно  перебрасываясь  всей  слитной гурьбой с места на место. Тальник
рос  далеко,  на  самом  горбу  песков.  Почти  весь валежник унесло с полой
водой,  а сухостой поддавался рукам туго. На закидных оборвано было изрядное
число  поводков, и приходилось копаться с навязыванием новых крючков. Каждый
намучился со своим делом.
     Солнце  уже  порядочно  опустилось,  когда принялись насаживать живцов.
Ставили  четыре закидные, всего крючков на сто, и возни с наживкой оказалось
много:  живец  был  не  стойкий,  быстро  засыпал  в  руках  от жары, и пока
добирались  до  последних  крючков  закидной,  на первых уклейка уже плавала
брюшком кверху, и надо было наживлять заново.
     Наконец  Рагозин  старательно  раскачал  свинцовое грузило и запустил в
реку  последнюю  закидную. Все трое с удовольствием смотрели, как увлекаемые
бечевой  живцы  на  поводках  один  за  другим  отрывались  от  прибрежья и,
поблескивая  в  воздухе, неслись вслед за стремительным грузилом. Воткнули в
песок  у  самой  воды  аршинные  пруты, навязали на них концы закидных, а на
верхушки - крошечные колокольца, и Рагозин сказал:
     - Первая  закидная  твоя,  Кирилл. С того края - моя. А обе посередке -
Матвея. Айда чай пить!
     К  вечерней  заре  они  лежали  вокруг  притихшего  костра  на животах,
воткнув  локти  в песок и потягивая из кружек прикопченный дымком чай. Ветер
спадал,  вода  успокаивалась,  меняя  краски своего наружного цветного щита.
Очень  хорошо  и  долго  всем  молчалось,  -  наверно,  лучшие  воспоминания
передвигались  чередой  у каждого, а может быть, охотники вели друг с другом
понятный  без  слов разговор. И когда заговорил старик, то голос его будто и
не нарушил безмолвной беседы, но продолжал ее потихоньку вести:
     - Ты  верно, Петрович, сказал, что люди любят жаловаться. С тех пор как
помню  себя,  каких  я  жалоб  не наслышался? Овес дорог. Снегу мало выпало,
озимые  не  прикрыло.  Корма  скудные.  Работник в семье один, а ртов много.
Наделы  малы.  Дожди  залили, все в поле сгнило. Одна супесь. Один суглинок.
Все  как  есть  спалило, и соломы не собрали. Аренда дорогая, кулак задушил.
Чересполосица замучила. Приработки плохие. Погорельцы, переселенцы...
     - Что же, - сказал Кирилл, - это все правда.
     - Правда-то  оно  правда.  Только переделывать эту правду надо. А как к
переделу подходит, так, глядишь, куда твои жалобщики подевались!
     - Так что же ты хочешь?
     - Хочу  я  много  чего.  Между  прочим,  как  людей заставить, чтобы не
жалостились, а переиначивали в жизни, что неудобно?
     - Надо пример дать. Это мы сделаем.
     - Пора  говорить  -  делаем,  -  сказал  Рагозин.  -  Да  кое-что уже и
сделали.
     - Конечно,  -  согласился  Кирилл,  -  но  мы  строим пока первые новые
отношения между людьми, а Матвей говорит обо всем укладе, о нашем быте.
     Старик негромко засмеялся.
     - Ишь  какой!..  Ты,  чай,  пока  чижа  не  накормишь, песни от него не
потребуешь,  а?  Птичью  песню  семечко питает, верно? Нет, ты, брат, и петь
учи, и зерно расти, и неприятеля бей, обо всем сразу думай.
     - Обо  всем  сразу  рановато, - сказал Рагозин, - хоть мы это понимаем.
Кто это сейчас нам даст?
     Старик  замолчал,  то  ли  наговорившись, то ли не находя ответа, потом
надумал поддакнуть:
     - Едем  давеча в лодке, а я думаю, мол, захотели на отдых, будто уж все
поделано. А дела-то еще у-у-у!.. Одной грязи сколько выгребать.
     - Декарт  утверждал,  что  земной  шар - это солнце, покрытое грязью, -
проговорил Кирилл, ни к кому не обращаясь.
     Старик встал, медленно потянулся, спросил:
     - Ученый  какой?.. Насчет солнца ученому виднее. А насчет грязи мы сами
замечаем.
     Он тут же, прикрыв от закатного света глаза, добавил:
     - Кого это господь дает?
     По   краю   берега  близился  оживленной  походкой  человек  в  большой
соломенной  шляпе.  Двое  мальчиков,  то  забегая  перед  ним,  то отставая,
пригибались  и  кидали  в  воду  гальку  на  состязание  - кто выбьет больше
"блинчиков",  то  есть  у  кого  запущенный камень сделает больше скачков по
поверхности,  прежде чем затонет. Было уже слышно, как они выкрикивали счет,
ускоряя  его  к  концу,  вместе с учащающимся подскакиванием камней: пя-ять,
шесть, семь, восемь-девять-десять!
     Рагозин вдруг вскочил.
     - Смотри-ка!.. Да ведь... да ведь это...
     Он безотчетно шагнул вперед, воскликнул:
     - Ну  конечно,  он!  Арсений  Романыч! - и пошел, стараясь шире ставить
вязнувшие в песке босые ноги.
     - Арсений Романыч! - крикнул он.
     Мальчики  понеслись  ему  навстречу, но, не добежав, растерянно стали и
обернулись к Дорогомилову, который торопился за ними.
     - Ну,  здорово,  вы, ходатаи по делам, - засмеялся Рагозин, сразу узнав
Павлика и Витю. - Тащите скорее своего подзащитного!
     Они   и   правда  кинулись  назад,  схватили  с  обеих  сторон  Арсения
Романовича  за  руки,  и  он  пробежал с ними несколько шагов и остановился,
почти такой же, как они, растерянный.
     Сняв  шляпу,  он поправил или, пожалуй, старательнее запутал свои космы
и  стал одергиваться, явно стесняясь, что рубаха на нем заправлена в брюки и
брюки кое-как держатся на стареньких подтяжках.
     - Не  грех  ведь  нам  и  облобызаться,  -  сказал  сияющий  Рагозин, -
здравствуйте, дружище.
     Они   поцеловались.  Мальчики  подпрыгнули  от  восторга  (они  впервые
видели,  чтобы  Дорогомилов  целовался) и наперегонки сунули Петру Петровичу
свои перепачканные руки.
     - Вы,  пожалуйста,  Петр Петрович, пожалуйста, извините моих сорванцов,
-   заговорил   счастливый,   но  ужасно  как  засмущавшийся  после  объятий
Дорогомилов.  -  И  не подумайте, прошу вас, что это как-нибудь я... То есть
совсем  не  я  их  надоумил,  ну, чтобы они пошли к вам... с этим выдуманным
делом... Они сами, все как есть сами...
     - Да  Петр  Петрович  же  знает,  что  это  мы  сами придумали, вот я и
Витя...
     - Погодите вы! Я хочу объяснить.
     - Ничего  не надо объяснять, ничего! - успокаивающе и с упреком перебил
Рагозин.  -  Мне  все  известно,  все!  Неизвестно только, почему вы от меня
прячетесь, а? Я-то ведь черт знает как все время занят. А вы...
     - Именно,  именно!  -  завосклицал  Дорогомилов. - Потому мне и стыдно,
ей-богу, как это все...
     - Бросьте! Как вы здесь очутились, на косе?
     - Мы  с  удочками,  удить приехали, - за всех отозвался Павлик и махнул
рукой  назад, - вон там наша лодка. Поставили девять удочек еще в обед, и ни
разу не клюнуло. Клева нет никакого, хоть лопни!
     - А у вас закидные? - спросил Витя.
     - На живца, да? - спросил Павлик.
     - Верно ведь, на червя сейчас не берет? - спросил Витя.
     Так  они  в  кучу  сыпали  вопросы,  не  давая говорить взрослым и сами
недосказывая  всего,  что  хотелось,  пока  не подошли к костру и Рагозин не
сказал им:
     - Ну,  знакомьтесь,  как полагается: докладывайте, кого как зовут, кого
как величают.
     И  мальчики  назвали  себя  по-школьному  вежливо: Витя Шубников, Павел
Парабукин.
     Кирилл  даже  вздернул  голову  от этого, словно нарочно подстроенного,
сочетания  фамилий.  Он  поздоровался с мальчиками без следа своей уверенной
скорой  манеры.  Витино  лицо  поразило  его - так много неуловимо памятного
заключалось в милой связи детских черт.
     - Твою маму зовут Елизаветой Меркурьевной?
     - Да, - смущенно ответил Витя. - Вы разве знаете?
     - Ты... один у нее? - спросил Кирилл, после маленького замешательства.
     - Один... Вот дядя Матвей живет вместе с нами.
     Старик кивнул:
     - Мешкова внучонок...
     Рагозин  пристально  наблюдал  за  Кириллом,  но того как будто всецело
занимали дети.
     - Вы  давно  дружите?  -  обратился он к Павлику, разглядывая его почти
так же настойчиво, как только что изучал Витю.
     - Мы   все  время  дружим,  -  смело  ответил  Павлик  и  обернулся  на
Дорогомилова: - Правда, Арсений Романыч?
     Говоря   с   мальчиками,   Кирилл,   против   воли,  непрерывно  слышал
присутствие  Дорогомилова,  и  ему  мешало  чувство,  что  этот  неожиданный
пришелец  ждет  его  взгляда и тоже непрерывно и как-то особенно ощущает его
присутствие.  Как  ни  изумила  его  встреча  с  сыном Лизы и одновременно с
братом  Аночки, он будто умышленно затягивал с ними разговор, чтобы овладеть
собой  и спокойно ответить на ожидающий взгляд Арсения Романовича. Он смутно
знал  этого  человека,  но  с  очень  ранних лет таил к нему бессознательную
неприязнь,   которая  позже,  когда  стала  известна  история  гибели  отца,
превратилась  в  затаенную  вражду.  Кириллу  в  детстве  нравились  уличные
мальчишки,  дразнившие  Дорогомилова  Лохматым, и про себя он называл его не
иначе.
     - А это Дорогомилов, будьте знакомы, - приподнято сказал Рагозин.
     И  Кирилл  произнес по слогам с холодной отчетливостью - Из-ве-ков! - и
в  упор  уставил  глаза  на Лохматого, и увидел на его старом смятенном лице
бумажную  бледность.  Тогда  он тотчас решительно ответил на свой бередивший
чувство  скрытый вопрос: да, виноват! И ему захотелось во всеуслышанье грубо
спросить:  скажите,  где  утонул  мой  отец? Или уж еще злее: где вы утопили
моего отца?
     Но  едва  он ощутил трепещущее и в то же время обрадованное рукопожатие
Арсения  Романовича,  совсем  другой вопрос явился его мысли и отрезвил его.
Не  испытывает  ли  - подумал он - не испытывает ли тот, кто спасся из беды,
всегда  какую-то  свою  вину  перед тем, кто от этой беды погиб? Может ли он
быть спокоен, даже если сделал все, чтобы спасти погибшего?
     - Знаешь,  Кирилл,  -  все  еще  возбужденно сказал Рагозин, - я ведь в
десятом году уцелел благодаря Арсению Романовичу.
     - Ах,   что   вы,  ах,  что!  -  взмахнул  шляпой  и  весь  заколыхался
Дорогомилов,  протестующе  и  потрясенно. - Совсем не то, совсем! И не надо,
что вы!
     Бледность  его  прошла,  заменившись неровными старческими румянцами, и
он вдруг перешел на растроганный и слегка торжественный тон:
     - Можно  мне  прямо  сказать,  в  вашем  присутствии  (он несколько раз
перебежал  взглядом  с  Кирилла  на  Рагозина),  вот  для них, мальчиков? Вы
извините.  Вот,  друзья  (он  сблизил  Павлика  с Витей привычным настойчиво
мягким  движением  воспитателя).  Посмотрите  на  этих  людей и запомните их
навсегда.  Они  работают, чтобы вы были счастливы сейчас и в будущем. Чтобы,
когда  вы  станете взрослыми, в жизни вашей больше не было той тяжести и той
неправды,  которая  была прежде и которую вы и сами так часто еще встречаете
на  земле.  Они  хотят  сделать  землю  такой  чистой,  как вот это вечернее
небо... Вы меня простите... я немножко...
     Он   оборвал   себя,  отвернулся  лицом  к  закату  и  отошел  на  шаг,
покашливая.
     Кирилл  внезапно  увидел  в этом неловком косматом человеке необычайное
сходство  с  книголюбом,  который в ссылке заразил его своей лихорадкой, и с
облегчением вздохнул.
     Мальчики  смотрели  на  него  серьезно  и  неподвижно.  Потом почти без
паузы, после такой неожиданной речи, Витя громко спросил:
     - Дядя Матвей, а как лучше насаживать живцов? За спинку или за жабры?
     Рагозин рассмеялся и толкнул маленьких товарищей к костру.
     - Идемте-ка к чайку поближе, там и разберем, как надо насаживать.
     И  тут  случилось небольшое событие, объединившее всех быстрее, чем это
может сделать самый добрый разговор.
     Только   всем  лагерем  уселись  вокруг  огня,  как  Витя  привстал  на
корточки:
     - Взяла?
     Все   точно  по  сговору  обернулись  к  закидным.  Неподвижные  пруты,
воткнутые  в  песок,  были  четко  видны  на  притихшей матово-желтой речной
глади.  Внезапно  крайний прут пригнулся к воде, тотчас упруго выпрямился, и
высокий тоненький звон захлебнувшегося колокольца растекся в тишине.
     Витя,  Павлик,  Кирилл  вскочили  первыми. Рагозин схватил их и потянул
книзу.
     - Пусть возьмет! - страшным шепотом просвистел он.
     Но,  усадив мальчиков и дергая за рукав Кирилла, чтобы тот тоже сел, он
сам,  странно  скорчившись,  будто  готовясь  к  смертельному скачку, подняв
брови  и выпучив глаза, стал, как в присядке, перебирать согнутыми в коленях
ногами,  загребая  песок  и  все  дальше  отдаляясь  от  костра.  Руки  его,
подлиневшие   и  выброшенные  вперед,  касались  песка,  он  почти  полз  на
четвереньках.  За  ним  начали  подниматься и тоже ползти мальчики, Кирилл и
позади  всех  Арсений  Романович, у которого лопнула от натуги и повисла под
животом подтяжка.
     Прут  качнулся  опять  и  мелко  затрепетал испуганной дрожью, разливая
вокруг  беспокойный  звон  колокольчика.  Рагозин, не отрывая глаз от прута,
устрашающе  махал  рукой назад, чтобы все остановились, не ползли, а сам все
быстрее загребал ногами, подбираясь к воде.
     В  шагах  пяти  он  замер.  Колокольчик смолк. Рыболовы позади Рагозина
остановились  в  самых  разновидных  и  неудобных  позах.  Арсений Романович
торопился   как-нибудь   приладить   подтяжку.   Откуда-то   издалека  глухо
доносилось трещание мотора. Прут стоял оцепенело.
     Вдруг  он  сильно  склонился,  бечева  закидной натянулась, выскочив из
воды, колеблясь дернутой струной и ссыпая с себя частые сияющие капли.
     - Взяла!  -  совершенно  чужим  и бесподобным голосом взвопил Рагозин и
ринулся к закидной.
     За  ним  бросились  все  сразу.  Он  ухватил  бечеву, дернул наотмашь в
сторону,  потом  припустил назад, подождал, ощупью слушая - что происходит в
реке, - и опять крикнул:
     - Матвей, подсак!
     Старик тащил на плече сачок, трусцой перебирая негибкими ногами.
     Кирилл, побледнев, сказал Рагозину:
     - Дай. Это моя. Твоя - с того края.
     - Постой,  постой,  - сказал Рагозин, с трудом выбирая закидную из воды
и локтем останавливая Кирилла. - Повадить надо, повадить! Упустишь!
     - Давай,  давай,  -  повторял  порывисто  Извеков  и,  ступив в воду, в
нетерпенье перехватил у Рагозина бечеву.
     Тогда  Петр Петрович вошел в воду глубже, по колено, и схватил закидную
подальше.
     - Упустишь, говорю... Трави! Трави, говорю! Оборвет!
     Он   дал   добыче   на  минуту  волю  и  опять  начал  выбирать.  Стали
показываться  крючки  с наживкой, раскачиваясь в воздухе или закручиваясь на
бечеве.
     - Здоровая!  -  по-детски  сказал  Кирилл, впившись глазами в натянутую
закидную и невольно простирая к ней руки.
     - Матвей, подсачивай!
     Старик  уже  мочил свои мозоли, подводя сак под закидную, взбаламучивая
железным обручем сетки податливый донный песок.
     Сначала  справа  от бечевы, потом слева метнулась, гулко взбурлив тихую
поверхность,  рыба.  Она  почудилась  всем титанической - так заволновалась,
заходила, заискрилась растревоженная вода.
     - Потрави еще, - присоветовал старик.
     Рагозин  отпустил,  глянул через плечо на Кирилла и неожиданно протянул
ему закидную:
     - Ну валяй, что ли!
     Кирилл   так   горячо   принялся   выбирать,  что  крючки  на  поводках
заболтались  широко  из  стороны  в сторону, один впился ему в рукав, другой
потянул Матвея за подол рубахи.
     - Легше! - успел прикрикнуть старик.
     Но тут бурный каскад воды вырвался из глубины вверх.
     Всего  в двух шагах от охотников мелькнул начищенным ножом рыбий хвост,
и  вода  забушевала.  Матвей  подставил  колено  под  саковище, нажал правой
рукой,  а левой вырвал из воды тяжелый сак. Разбрызгивая выбегающие из сетки
струи, в нем бесновалось пойманное чудовище.
     В четыре голоса взлетели кличи:
     - Есть! Есть!
     Кричали  Витя,  Павлик, Кирилл и бегавший кругом них Арсений Романович.
Сак  оттащили  дальше  от  воды,  и  Кирилл  вытянул  на  поводке  в  воздух
извивающуюся  белобрюхую  с иссиня-рыжим хребтом щуку. Он подержал ее, вытер
рукавом потное лицо, проговорил с благоговением:
     - Фунтов семь.
     Рагозин взял у него поводок, при