с этими словами он подхватил Чайкина под руку и хотел было свернуть с
ним  в  глухой переулок,  но  Чайкин быстро повернулся и  пустился бежать по
улице.
   Громкий хохот раздался вслед за ним, и капитан кричал вдогонку:
   - Джон!.. Джон!.. остановись, дружище!
   Чайкин остановился около небольшой площади,  обсаженной деревьями,  где
было  много  народа.  Остановился и  присел на  скамейке.  Никто не  обратил
внимания на его бегство.  Теперь,  когда "капитана" не было близко,  Чайкину
самому сделалось совестно,  что он так струсил.  Следовало бы проучить этого
мазурика и позвать на помощь вместо того,  чтобы позорно бежать. Но Гаук его
напугал рассказами о смелых грабителях.
   И теперь, когда на скамейку присел какой-то господин с бронзовым лицом,
Чайкин как-то подозрительно взглянул на него и отодвинулся подальше.
   Как-то  быстро настали сумерки,  и  площадь осветилась огнями.  Заиграл
военный оркестр, и публика наполнила площадь и окаймлявшую ее аллею.
   "Однако не  пора ли  и  к  капитану Блэку?"  -  подумал Чайкин и  хотел
взглянуть на часы, но в жилетном кармане их не оказалось.
   "Ах мазурик!" -  вырвалось по-русски у Чайкина, и он со страхом нащупал
грудь.  Билеты там,  на месте.  Затем он ощупал карман штанов. Слава богу! И
кошелек с несколькими золотыми и серебряные доллары целы.
   И  Чайкин облегченно вздохнул и решил быть еще осторожнее и избегать по
возможности разговоров с незнакомыми людьми наедине.
   Прелестный вечер опустился над городом, и месяц томно глядел с высокого
звездного неба. Толпы народа высыпали на улицу и сидели у кофеен, у домов. С
разных  сторон долетали звуки  музыки.  В  воздухе стоял  душистый аромат от
цветов.
   "Славно как!" -  шепнул Чайкин,  вздыхая полною грудью,  и встал, чтобы
идти в гостиницу "Юг", к капитану Блэку.
   Полисмен,   к  которому  обратился  Чайкин,  указал  на  высокое,  ярко
освещенное здание, бывшее в нескольких шагах.


2

   Чайкин вошел в подъезд пятиэтажного отеля.
   В большом, ярко освещенном вестибюле, сквозь стеклянные двери которого,
против входа,  темнела листва большого сада, на большом кресле, за барьером,
важно восседал старый негр  швейцар в  красной ливрее и  в  обшитой галунами
красной высокой шляпе-цилиндре.
   Чайкин решил обратиться к негру и спросил:
   - Позвольте узнать, капитан Блэк дома?
   Негр посмотрел на Чайкина,  потом на доску, висевшую на стене, покрытой
объявлениями, и ответил:
   - Ключа третьего номера нет.  Верно, третий номер дома. Если вы войдете
в  первый этаж  и  повернете в  левый  коридор,  то,  постучавшись в  дверь,
узнаете, дома ли третий номер и захочет ли он вас видеть.
   - Благодарю вас.
   - Вы, конечно, иностранец?
   - Я русский.
   - И с "Диноры"?
   - С "Диноры".
   - Нехороший груз привезла "Динора", нехороший! - тихо проговорил старик
негр.
   Чайкин поднялся в первый этаж и постучал в двери третьего номера.
   - Войдите!
   Капитан Блэк полулежал на диване в большой,  роскошно убранной комнате,
покрытой ковром. На столе перед диваном стояло несколько графинов, бутылка и
стаканы.  Чайкин заметил,  что Блэк был мрачен.  Тигр воркнул,  но тотчас же
смолк.
   - Здравствуйте,  Чайк.  Очень рад вас видеть!  Вы -  молодцом! - сказал
капитан,  крепко  пожимая матросу руку  и  оглядывая его  костюм.  -  Совсем
джентльмен.   Садитесь!  Чего  хотите?  Содовой  воды  с  коньяком?  Бренди?
Шерри-коблера? Наливайте себе!
   - Благодарю, капитан. Я ничего не хочу.
   - Как знаете. Ну, куда решили ехать?
   - В Сан-Франциско, капитан! - ответил Чайкин, осторожно присаживаясь на
кресло, обитое бархатом.
   - Значит, остались при прежнем намерении поступить на ферму?
   - Да, капитан.
   - А  Гаук  хотел  предложить вам  быть  боцманом  на  бриге.  Пятьдесят
долларов в месяц. Он только что был у меня и хотел завтра утром переговорить
с вами. Вы где остановились?
   - В "Матросе".
   - Напрасно.   Это   скверная  гостиница.   Там   вас  могут  обчистить.
Перебирайтесь сюда и будьте моим гостем.  Не отказывайтесь и не благодарите.
Мне хочется быть полезным вам, Чайк!
   С  этими словами капитан Блэк позвонил и,  когда вошел слуга,  приказал
ему приготовить номер в  этом же коридоре для Чайкина и немедленно послать в
"Матроса" за вещами джентльмена.
   - Напишите на моей карточке свою фамилию.  И приложите доллар за уплату
за номер.  Вот так.  Ну,  теперь все в порядке.  Садитесь,  Чайк,  и выпейте
шерри-коблера... Он не крепок.
   И Блэк налил из графина в стакан питье, полное мелкого льда, и, подавая
соломинку, проговорил:
   - Опустите ее в стакан и тяните. Очень вкусно.
   Чайкин  покорно исполнил приказание капитана и  нашел,  что  это  питье
действительно вкусно.  А  за что с ним так ласков этот странный человек,  он
этого решительно не понимал.
   - Так подумайте,  Чайк,  о предложении Гаука. А рекомендательные письма
вам готовы. Вот они!
   Блэк вынул из бумажника два письма и подал их Чайкину.
   - Вас охотно возьмут на ферму.  Вы -  добросовестный работник,  Чайк. Я
это видел.  И боцман были бы недурной,  если только экипаж на бриге будет не
такой,  какой был  при мне.  Гауку таких и  не  нужно.  Он  не  будет возить
рискованного груза...
   - Я в боцмана не пойду, капитан! - решительно заявил Чайкин.
   - Почему?
   - Не по мне. Надо быть строгим с людьми. А я не умею. Жалко людей...
   Блэк удивленно посмотрел на Чайкина.
   - Вы говорите: жалко... А вас самих разве жалели?
   - Может быть, от этого и жалко! - промолвил Чайкин.
   - Чудак вы,  Чайк,  большой.  Редкий экземпляр человеческой породы. Еще
стакан шерри-коблера?
   - Благодарю. Довольно.
   - И,  пожалуй,  вы правы,  что в боцмана не идете... Поезжайте лучше во
Фриски и поступайте на ферму.  Осмотритесь и,  конечно, свою ферму заведете.
Хотели бы?
   - Чего лучше?
   И  лицо Чайкина просияло.  Недавний мужик,  еще чувствовавший над собою
власть земли, сказался в нем и на чужбине.
   Блэк видел это радостное сияние.  Оно,  казалось,  производило на  него
успокаивающее впечатление.
   - Ну,  хорошо.  Положим, Чайк, вы купили земли и построили дом. А потом
что?
   - Чего ж еще мне, капитан?
   - И у вас нет других,  больших желаний,  Чайк?  - удивленно и с видимым
любопытством ожидая  ответа,  допрашивал  Блэк,  потягивая  через  соломинку
шерри-коблер.
   - Мало ли чего человек хочет, капитан.
   - Например? Чего бы вы еще хотели, Чайк?
   - Мать выписать бы из России,  если уж самому нельзя на родину.  Только
едва ли мать поедет.
   - Отчего?
   - Побоится. Далеко очень.
   - А больше у вас нет желаний?..
   - Прожить хорошо.
   - Что вы называете: хорошо?
   - По совести. Людей не обижать, злого не делать.
   - И только?.. А разбогатеть разве не хотите?
   - Я и так богат,  -  добродушно промолвил матрос. - И никогда не забуду
как вы наградили меня, капитан! - с чувством прибавил Чайкин.
   - Я говорю: разбогатеть по-настоящему, иметь много-много денег.
   - Бог с  ними,  с  деньгами.  Что с  ними делать?  Я в бедности вырос и
никогда не думал о богатстве.
   - Я первого встречаю,  как вы, Чайк. Счастливый и хороший вы человек! -
с необыкновенною задушевностью проговорил капитан Блэк и примолк.
   А  Чайкин смотрел на бледное,  мрачное лицо капитана и про себя пожалел
его и подумал:
   "Верно, совесть оказала себя!"
   И  в  голове  Чайкина невольно пронеслись воспоминания и  о  жестокости
капитана в плавании,  и об убийстве Чезаре, и о приказании выбросить за борт
живого негра Сама,  и о ненависти экипажа "Диноры",  и вообще о дурной жизни
Блэка,  про  которую,  бывало,  на  вахтах  рассказывал приятель  Чайкина  -
Долговязый.
   Наш  простодушный матрос  чувствовал  скорее,  чем  понимал,  что  этот
человек страшен именно потому,  что ничего не  боится,  не зная удержа своей
воле,  но что в  нем вместе с  дурным и злым есть хорошее и доброе,  которое
теперь заговорило в  нем  и  доводит его  до  "отчаянности",  как  про  себя
определил Чайкин мрачное настроение капитана Блэка.
   И  Чайкин весь  как-то  притих,  смущенный,  что  мешает капитану своим
присутствием, злоупотребляя его добрым отношением.
   Как  раз  в  эту минуту вошел слуга и  доложил,  что вещи мистера Чайка
привезены и что шестой номер для него готов.
   И Чайкин поднялся с кресла.
   - Вы куда, Чайк? Спать разве хотите?
   - Нет, капитан. Но я боюсь помешать вам...
   - Напротив,  я рад,  Чайк,  что вы здесь.  Я по крайней мере не один...
Тоска,  Чайк... Вот я и выгодное дело сделал... нажил сегодня хорошие деньги
на ружьях,  которые мы привезли и  из-за которых я рисковал быть повешенным,
если  бы  не  размозжил себе голову раньше,  чем  попасться в  руки капитана
крейсера,  который вчера заставил нас  стать на  мель...  Тут у  меня чек на
пятьдесят тысяч долларов,  Чайк,  -  говорил Блэк,  хлопая рукой по боковому
карману. - С этими деньгами можно начать какое-нибудь дело, чистое дело, - и
все-таки... тоска... И знаете ли отчего, Чайк?
   - Отчего, капитан?
   - Во-первых,  оттого,  что  я  до  сих  пор  не  получаю  телеграммы из
Фриско... А во-вторых...
   Блэк на секунду остановился и с горькой усмешкой прибавил:
   - Оттого,  что  я  и  не  получу  ее,  если  особа,  от  которой я  жду
телеграммы,  узнала из газет,  какой груз привезла "Динора" и  какой негодяй
капитан брига.  Не все, как вы, Чайк, жалеют людей, особенно таких, как я...
Выпейте еще шерри.  Не бойтесь,  Чайк,  не будете пьяны.  Вам и не надо быть
пьяным. Вам забывать нечего, Чайк.
   Он  налил  Чайкину  шерри-коблера,  а  себе  содовой  воды,  наполовину
разбавленной коньяком.
   Отхлебнувши половину стакана, Блэк неожиданно проговорил:
   - И знаете, что я вам скажу, Чайк?
   - Что, капитан?
   - Если бы я раньше встречал таких людей,  как вы,  Чайк,  то, наверное,
получил бы телеграмму, которую жду!
   Чайкин решительно не мог понять,  какое отношение может иметь получение
телеграммы к знакомству с ним,  но почувствовал,  что он, скромный и простой
человек, нужен капитану в эти минуты его тоски и отчаяния.
   И,  полный  участил к  нему,  он  с  какой-то  уверенностью,  вызванною
добротою его сердца, проговорил:
   - Вы ее получите, капитан!
   - Почему вы так думаете,  Чайк?  -  с тревожным любопытством воскликнул
Блэк.
   - Так мне кажется... Надо получить! - ответил Чайкин и смутился.
   А  смущение его вызвано было тем,  что он  не решался сказать капитану,
что  думает так  потому только,  что  жалеет капитана и  всем сердцем хочет,
чтобы телеграмма была.
   - Вы, Чайк, верно сказали: мне надо получить! - подчеркнул капитан. - И
если я ее получу,  то весьма возможно, что я попробую развязаться с дьяволом
и  не стану больше ставить все паруса в  попутный шторм,  рискуя отправить и
себя  и  других ко  дну...  Помните,  Чайк,  тогда на  "Диноре",  на  пути в
Австралию... страшно было, а?..
   - Очень, капитан.
   - Вот так,  Чайк,  я всю свою жизнь жарил под всеми парусами в попутный
шторм с  тех  пор,  как пятнадцатилетним мальчишкой ушел из  дома с  десятью
долларами в  кармане.  Тогда я был не такой,  Чайк...  Тогда мать не плакала
из-за меня, как потом, Чайк... Тогда она не думала, что ей придется краснеть
за сына... И сын не думал, Чайк, что он больше не покажется на глаза матери,
чтобы не  причинять ей лишнего горя.  Не думал,  что через других известит о
своей смерти. Пусть она лучше думает, что ее любимый сын умер. Это лучше для
нее,  чем знать,  каков у нее сынок.  А она похожа на вас,  Чайк... Она тоже
бросилась бы спасать врага,  как бросились вы,  Чайк, спасать Чезаре, рискуя
жизнью...  И  тогда,  когда вы  это сделали,  Чайк,  вы  заставили вспомнить
старушку и  заставили вспомнить,  что и я когда-то был человеком...  Вы меня
удивили,  Чайк,  и  заставили посмотреться в  зеркало...  А я давно этого не
делал, Чайк... Очень давно... Понимаете ли, что я вам говорю, Чайк, и почему
я, страшный капитан Блэк, с вами именно об этом говорю?.. Никому я не сказал
бы того,  что сказал вам, беглому русскому матросу. И я знаю, что один вы на
"Диноре" старались найти и  мне оправдание в вашем добром сердце.  Не правда
ли, Чайк?
   - Правда, капитан.
   - А все-таки очень боялись меня?
   - Боялся.
   - Больше, чем своего русского капитана? - спросил Блэк.
   - Нет.  Своего я по-другому боялся... На своем судне я боялся, что меня
будут наказывать линьками,  а на "Диноре" я вас боялся,  пока вы не показали
своей доброты ко мне, капитан...
   Блэк  налил себе  еще  коньяку с  водой.  Он  начинал слегка хмелеть и,
мрачный как туча, примолк.
   Так прошло несколько минут.
   - Слушайте,  Чайк,  о чем я буду просить вас, - наконец заговорил он. -
Останьтесь здесь еще три дня. Можете?
   - Сколько вам угодно, капитан.
   - Всего три дня...  Если я в течение трех дней не получу телеграммы, то
попрошу вас передать собственноручно письмо одной особе во Фриско.  Письмо и
в  нем  чек  на  пятьдесят тысяч долларов на  предъявителя.  И,  кроме того,
попрошу вас,  Чайк,  рассказать обо  мне  то,  что вы  видели и  что слышали
теперь... Исполните, Чайк?
   - В точности исполню, капитан.
   - Если особы этой не  будет во  Фриско,  вы узнаете от ее матери,  куда
дочь уехала,  и  немедленно поедете туда,  где  она  находится,  чтобы лично
передать письмо и  сказать обо мне.  Деньги на  расходы по поездке получите,
разумеется, от меня. Сделаете это, Чайк?
   - Будьте уверены, капитан.
   - А  если эта особа умерла,  то письмо сожгите,  а  из пятидесяти тысяч
десять возьмите себе,  а сорок отправьте матери - адрес я вам дам. Хотя мать
и не нуждается,  имея капитал, тем не менее кому, как не ей, принадлежат эти
деньги? Она их хорошо употребит, я знаю.
   Чайк  поблагодарил Блэка,  изумленный его  распоряжением оставить  себе
десять тысяч, но решительно отказался от этого подарка.
   - Я вам возвращу тогда деньги, капитан! - сказал он.
   - Мне трудно будет возвратить, Чайк.
   - Отчего?
   - Оттого,  что если в течение трех суток, считая с этого часа, - теперь
десять часов, Чайк, - если я не получу телеграммы, то ровно в десять часов в
субботу я пущу себе пулю в рот.  Поняли, Чайк, почему я вас прошу остаться и
быть исполнителем моих последних распоряжений...
   Чайкин в страхе смотрел на Блэка.
   - Что вы  так смотрите,  милый мой Чайк?  Вы  думаете,  что так страшно
расстаться с жизнью?.. У меня рука не дрогнет... Не бойтесь. Когда последняя
надежда рухнет - жить будет скучно! - прибавил с грустной улыбкой Блэк.
   Чайкин не сомневался, что капитан приведет свое намерение в исполнение,
и, охваченный чувством ужаса и жалости, воскликнул:
   - Нет, нет, капитан, не делайте этого!..
   - Вам жаль будет меня, Чайк?
   - Жаль!  - с необыкновенной искренностью проговорил Чайкин. - И убивать
себя грех.  Бог дал жизнь,  бог и  возьмет ее.  Надо терпеть,  капитан...  И
теперь уже  вам  не  так  тяжело будет  жить,  хотя  бы  вы  и  не  получили
телеграммы...
   - Почему вы, Чайк, думаете, что мне будет легче жить?
   - А потому,  что бог вам сердце смягчил... заставил мучиться за то, что
вы не по правде жили...
   - Да, совсем не по правде, Чайк! - усмехнулся капитан Блэк.
   - А  теперь вы стали другим человеком и будете по совести жить...  Нет,
не  делайте этого греха,  капитан...  Я...  Вы  извините,  что  говорю так с
вами...  я - матрос, а вы - капитан, но я любя говорю! - застенчиво прибавил
Чайкин.
   И  эти простые немудрые слова,  согретые любовью,  произвели магическое
действие  на  Блэка.   Он  смотрел  на  Чайкина,   и  мало-помалу  лицо  его
прояснилось, брови раздвинулись и что-то бесконечно нежное засветилось в его
глазах.
   Казалось, этот страшный капитан готов был расплакаться. И, по-видимому,
чувствуя это и  стыдясь такой слабости,  он  дрогнувшим от  волнения голосом
проговорил:
   - Довольно,  довольно об этом,  Чайк...  Еще у нас три дня впереди... А
вы... вы, Чайк, славный человек, и вас я никогда не забуду!
   И с этими словами Блэк крепко стиснул руку Чайкина.
   Чайкин тотчас же повеселел и вдруг проговорил:
   - А наши матросики как терпят...  Ах,  как терпят...  А все-таки живут,
надеясь, что лучше будет. И непременно будет! - решительно прибавил он.
   Блэк улыбался и стал расспрашивать Чайкина о прежней его жизни.
   В  двенадцатом часу капитан провел своего гостя в  номер,  показал ему,
как  действовать электрическими звонками,  посоветовал Чайкину  утром  взять
ванну,  которая помещалась в маленькой комнате,  рядом с номером, и с вечера
выставить сапоги и Платье,  чтобы их вычистили,  и,  пожелав спокойной ночи,
ушел,  оставив  молодого  матроса  несколько  ошалевшим при  виде  роскошной
обстановки и большой,  застланной ослепительно белым бельем кровати, которая
была в  его распоряжении.  Первый раз в  своей жизни он,  привыкший к курной
избе и кубрику на судах,  будет спать на такой кровати.  И Чайкин чувствовал
некоторое смущение,  когда,  раздевшись,  осторожно улегся после  молитвы на
прямую  пружинную кровать и,  прикрывшись легким пикейным одеялом,  задернул
кисейный полог "мустикерки".
   Смущение скоро  сменилось приятным чувством удовлетворенности уставшего
тела.  Обрывки мыслей путались в  голове Чайкина,  и  он  никак  не  мог  их
поймать.  Полусонный,  он затушил свечку и через минуту-другую уже храпел во
всю ивановскую.


ГЛАВА XI

   Когда на следующее утро Чайкин проснулся,  он не без изумления протирал
глаза,  находясь еще под впечатлением последних сновидений.  Во сне он видел
себя на  клипере,  и  боцман его  ругал,  обещая "начистить зубы".  На  этом
обещании молодой матрос проснулся и...  несколько секунд не  мог сообразить,
почему  он  лежит  на  мягкой  постели и  через  тонкую  ткань  полога видит
роскошную обстановку номера.
   Наконец он  освободился от чар сна,  вспомнил,  что боцман уже не может
"начистить ему зубы",  и, нащупавши на груди фланелевую маленькую сумочку, в
которой  хранились деньги,  быстро  вскочил с  кровати,  прошел  в  соседнюю
комнату и пустил воду в ванну.
   Освежившийся после ванны, он вымылся в мраморном умывальнике и, окончив
свой туалет,  позвонил.  Вошел слуга-негр и почтительно спросил, чего желает
"масса" (господин).
   - Нельзя ли кофе напиться, милый человек? - ласково спросил Чайкин.
   - Сюда угодно?
   - А разве можно в другом месте?
   - Идите вниз... Там готов завтрак. Я вас проведу.
   Слуга  провел  Чайкина  на  веранду,  на  которой  стоял  длинный стол,
накрытый скатертью.  На столе стояли приборы и большие чашки,  хлеб,  масло,
разные сыры и блюдо горячей ветчины. Один старый господин, весь в белом, уже
сидел за столом и пил кофе.
   Перед верандой был роскошный цветник,  а  за цветником шел сад,  густой
тропический сад,  полный  разных  пальм,  тамариндов,  банановых деревьев  и
хлопчатника.  Чайкин замер от восторга при виде этой роскоши и  жадно вдыхал
аромат цветов.
   "Экая благодать!" - подумал он, любуясь цветами и темной листвой сада.
   Слуга принес кофе,  и Чайкин сел за стол, с удовольствием поглядывая на
блюдо с ветчиной и на миску с большим картофелем.
   Он оказал честь и ветчине,  и сыру, и хлебу с маслом, запивая эти яства
вкусным кофе с  горячим молоком,  и  когда есть уже больше не  мог,  пошел с
веранды в сад.
   Несмотря на восьмой час утра,  солнце палило невыносимо,  и в саду было
так душно,  что Чайкин скоро вернулся в  свою уже прибранную комнату.  Звуки
музыки привлекли его к окну,  и он увидел полк солдат,  мирно шагающий сзади
музыкантов. Вокруг шла целая толпа. Многие женщины плакали.
   "На войну,  верно,  идут!" -  подумал Чайкин,  слышавший, что в Америке
идет  междоусобная  война,  и,  сравнивая  выправку  американских  солдат  с
русскими,  нашел,  что  американцы не  такие  бравые,  как  наши,  и  только
впоследствии убедился,  что  отсутствие выправки не  мешало американцам быть
необыкновенно выносливыми и  не  хуже  русских оказывать чудеса  храбрости и