возьмет да и загубит свое грешное тело?  Кто  б  подумал,  что
возрится она с вождилением на такое  пугало,  как  Лишмахага,  старого,  как
Марфусаил, тощего, как силедка, и нищего, как цирковная мышь?
     Ох, Молли! Видала бы ты, как он спущался по леснице в одной  рубахе,  а
рубаха была такая худая, что все  было  наружу!  Молодой  сквайр  зовет  его
Дункихетом, но на  мой  глаз  он  точка  в  точку  Крадок-ап-Морган,  старый
лудильщик, которому попало в Аберганнн, потому как он украл котелок. К  тому
же он нечистивая тварь и, как сказывает мистер Клинкер, не лучше беса, и все
смеется над пиблией и новым рождением. И как нет у него  денег,  так  нет  и
обхождения. Словечка ласкового не скажет, а куда там чтобы  подарочек  какой
сделать, перчатки мне подарить! А похоже на то, что  хочет  он  дерзость  на
себя напустить и преударить. Ума  не  приложу,  как  это  можит  благородная
старая женщина с понятиями рвать на себе волосья и плакать  и  себя  унижать
из-за такого придмета! Уж впрямь как в песне поется;

                          Заполучит девка птичку,
                          Коли плачет по сове.

     Но, видно, спутался он с каким-нибудь шотландским колдуном, коли  сумел
ее так оплести. А я уповаю на бога, а в складку нижней юбки  зашила  щепочку
от граба. А мистер Клинкер говорит, что ежели я узрела новый свет благодати,
так нечего бояться дьявола и всех дел его. Ну, да я знаю, что знаю.
     Коли хозяйка пойдет за Лишмахагу, мне у ней  не  служить.  Слава  богу,
местов много, и ежели бы не одна вещь,  так  я  бы...  ну,  да  это  пустое.
Горничная мадамы Байнар получает добрых двадцать фунтов  в  год,  и  еще  ей
перепадает, и одета она, как знатная леди. Я обедала с ней и  камардинами  в
париках с кошельком и в золоченых камзолах, но пища была никуда, потому  как
получают они деньги на прокорм. И съела-то я всего кусочек холодного  пирога
да немножко бламаже, а начались у меня колики, и счастье, что  у  хозяйки  в
карете был плакончик с ликарством от живота.
     Но, как я уже сказывала, кажется, будет  у  нас  свадьба,  потому  дело
дошло до криктического  положения,  и  я  своими  глазами  видела,  как  они
цилова... ну, да я не таковская, чтобы болтать симейные сикреты. А коли быть
свадьбе, то кто знает, какое пойдет тогда веселье. Я думаю,  мисс  Лидди  не
стала бы тужить, если б объявился здесь ее  любезный,  а  вы  удивились  бы,
Молли, когда б получили невестин бант от вашей покорной слуги. Но  все  это,
милая моя, еще ничего неизвестно,  а  я  поклялась  преторжественно  мистеру
Клинкеру, что ни единый человек, ни  мужчина,  ни  женщина,  ни  ребенок  не
узнают, какие были мне говорены ласковые слова.
     Надеюсь, что еще месяц этот не пройдет, как буду  я  в  Брамблтон-Холле
пить за ваше здоровье октябрьское пиво.  Сделайте  милость,  периворачивайте
кажний день мою постелю и окно открывайте, покуда погода  хорошая;  и  пущай
сожгут несколько вязанок на лакейском чердаке  да  посмотрят,  чтобы  тюфяки
были сухие-пресухие, а то оба наши джентльмена попростужались оттого, что  у
сэра Томаса Булфата спали на сырых простынях.
     Писать больше  нечего,  и  поклонитесь  от  меня  Сауле  и  всей  нашей
прислуге, и с тем остаюсь, милая Мэри Джонс, всегда ваша
                                                               Уин Дженкинс.
                                                               4 октября


                        Мисс Летиции Уиллис, Глостер

     Моя дорогая Летти!

     Писать вам время от времени, не имея надежды получить ответ, доставляет
мне, признаюсь, некоторое утешение и удовольствие, так как отчасти облегчает
бремя печали; но, во всяком случае, эти радости дружбы  очень  несовершенны,
потому что нет взаимных признаний и доброго совета. Я готова отдать  все  на
свете, только бы провести с вами хоть один денек. Очень  устала  я  от  этой
бродячей жизни. Голова кружится от беспрестанной смены  картин,  к  тому  же
невозможно в таком  долгом  путешествии  избежать  неудобств,  опасностей  и
неприятных происшествий, которые очень тягостны для такого бедного  создания
со слабыми нервами, как я, и дорого приходится мне платить за удовлетворение
моей любознательности.
     Природа не предназначила меня  для  суетной  жизни;  я  жажду  покоя  и
уединения, чтобы наслаждаться бескорыстной  дружбой,  которой  не  сыщешь  в
многолюдной толпе; я хочу предаваться тем сладостным мечтаниям, которым  нет
места в водовороте светской жизни. Хоть и  неопытна  я  в  делах  житейских,
однако же повидала достаточно, чтобы почувствовать отвращение к  большинству
людей, вращающихся в этом обществе. Столько  здесь  злобы,  предательства  и
притворства даже среди близких друзей и приятелей, что преисполняется ужасом
добродетельная душа; когда же порок на минуту уходит  со  сцены,  его  место
тотчас заменяет глупость, которая часто бывает отнюдь не смешна, но вызывает
только сожаление.
     Может быть, надлежало бы мне помолчать о слабостях бедной моей тетушки,
но от вас, любезная моя Уиллис, у меня нет секретов, а слабостей  тетушкиных
поистине нельзя сокрыть.
     С той минуты, как приехали мы в Бат, она беспрестанно расставляла  сети
мужскому полу и наконец уловила в них престарелого лейтенанта,  который  как
будто не прочь, чтобы она переменила свое имя на его. Дядюшка  и  брат  мой,
кажется, не имеют возражений против этого удивительного союза, который,  без
сомнения, даст повод к бесконечным  пересудам  и  насмешкам;  я  же  слишком
хорошо знаю свои собственные слабости, чтобы забавляться  слабостями  других
людей. Сейчас на сердце моем лежит у меня нечто такое, что занимает все  мои
помыслы и повергает душу мою в ужас и трепет.
     Вчера поутру, когда я стояла с братом у окна залы в гостинице,  где  мы
остановились, мимо проскакал всадник, в котором  -  о  силы  небесные!  -  я
тотчас признала Уилсона! На нем был белый редингот с пелериной,  застегнутой
под подбородком; он казался  очень  бледным  и  промчался  рысью,  будто  не
заметив нас; в самом деле, он мог нас не разглядеть, потому  что  скрыты  мы
были шторой.
     Можете вообразить, что почувствовала я при его появлении. Свет померк в
глазах моих, и меня охватили такая дрожь и трепет, что ноги  подкосились.  Я
села на диван и старалась оправиться, чтобы брат не приметил моего смятения,
но невозможно скрыться от зорких его глаз. Он увидел  того,  кто  взволновал
меня, и, без сомнения, узнал его  с  первого  взгляда.  Он  обратил  ко  мне
суровое лицо, потом выбежал на улицу, чтобы посмотреть, какой дорогою поехал
несчастный всадник. Затем он послал своего слугу собрать подробные  сведения
и, кажется мне, замыслил что-то ужасное...
     Так как дядюшке  неможется,  мы  остались  еще  на  одну  ночь  в  этой
гостинице, и весь долгий день Джерри неутомимо  шпионил  за  мной;  с  таким
жадным вниманием всматривался он в мое лицо, как будто  хотел  проникнуть  в
самые сокровенные уголки моего сердца. Может  быть,  понуждала  его  к  тому
забота о моей чести, а может быть, и собственная его гордость; но  он  такой
вспыльчивый, неистовый и упрямый, что один вид его приводит меня  в  трепет:
и, право же, я не в силах буду его любить, если он вздумает и  дальше  столь
упорно меня преследовать. Боюсь, что задумал он мщение, которое принесет мне
великое  несчастье!  Боюсь,  что  при  появлении  Уилсона  возникло  у  него
подозрение о каком-то сговоре. Боже  милостивый!  Был  ли  то  действительно
Уилсон или только видение, бледный призрак, возвещавший о его смерти?
     О Летти! Что мне делать? К кому обратиться за советом и  утешением?  Не
прибегнуть  ли  мне  к  покровительству  дядюшки,  всегда  столь  доброго  и
сочувствующего?.. Но это последнее мое прибежище. Я страшусь  мысли  смутить
его покой и скорее  согласилась  бы  претерпеть  тысячу  смертей,  чем  быть
причиною семейного раздора. Я не могу понять,  зачем  приехал  сюда  Уилсон;
может быть, он отыскивал нас, чтобы открыть настоящее  свое  имя  и  кто  он
такой; но для чего же проехал он мимо и не остановился ни на  минуту,  чтобы
расспросить о нас?
     Любезная моя Уиллис, я теряюсь в догадках; с тех пор как его увидела, я
не смыкала глаз. Всю ночь напролет металась я, и меня терзали противоречивые
мысли. Рассудок мой не  находит  покоя.  Я  молилась,  вздыхала,  заливалась
слезами. Если еще продлится эта ужасная неизвестность, я  снова  заболею,  а
тогда вся семья придет в смятение. Если  бы  на  то  была  воля  провидения,
хотела бы я лежать в могиле, но долг требует смириться.
     Дорогая моя Летти, простите мне мою слабость,  простите  эти  пятна  на
бумаге, но я не могу не омочить ее  слезами  -  они  льются  из  глаз  моих.
Конечно, я понимаю, я должна подумать, что еще нет у  меня  никакой  причины
предаваться отчаянию. Но я такое трусливое, робкое создание!
     Слава богу, дядюшке моему гораздо лучше, чем было вчера; он решил ехать
прямой дорогой в Уэльс. Надеюсь, что по пути  заглянем  мы  в  Глостер;  эта
надежда доставляет отраду бедному моему сердцу; снова заключу  я  в  объятия
мою горячо любимую Уиллис и все свои печали поведаю дружескому ее сердцу.  О
боже! Неужто такое счастье ждет печальную и одинокую
                                                              Лидию Мелфорд.
                                                              4 октября


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Любезный Уоткин!

     Вчера произошло маленькое событие, которое, как  полагаю  я,  покажется
вам весьма удивительным. Вместе с Лидди я стоял у окна гостиницы, как  вдруг
мимо проехал верхом кто бы вы думали? - Уилсон! Ошибиться я не  мог,  потому
что смотрел ему прямо в лицо, когда он подъезжал; по  смущению  моей  сестры
понял я, что и она его узнала. Я был и удивлен  и  взбешен  его  появлением,
которое мог принять только за  оскорбление,  если  не  за  нечто  худшее.  Я
выбежал за ворота и, увидав, как он завернул за угол,  послал  своего  слугу
проследить за ним, но слуга опоздал и вернулся ни с чем. Однако  он  сказал,
что в том конце города есть гостиница под вывеской "Красный  лев",  где,  по
мнению его, и остановился приезжий, но что более он ни о чем  не  спрашивал,
ибо не получил от меня распоряжений.
     Я немедленно послал его туда разузнать о постояльцах, и он  вернулся  с
докладом, что недавно прибыл в гостиницу некий Уилсон. Получив эту весть,  я
поручил ему отнести записку, адресованную сему  джентльмену,  с  требованием
захватить с собой ящик с пистолетами и  через  полчаса  явиться  в  поле  за
городом  для  встречи  со  мной,  чтобы  покончить  дело,  которое  осталось
нерешенным при последнем нашем свидании.  Письмо  свое  я  не  почел  нужным
подписать. Слуга уверял меня, что оно передано Уилсону в собственные руки  и
что тот, прочитав его, изъявил согласие ждать джентльмена в назначенный  час
и в указанном месте.
     М'Алпин - старый солдат, и как был он в это время, по  счастью,  трезв,
то я доверил ему свою тайну. Я приказал ему не отлучаться и,  отдав  письмо,
которое  он  должен  был  передать  дядюшке  в  случае  несчастья  со  мной,
отправился к месту встречи - огороженному полю близ большой  дороги.  Там  я
уже застал своего противника в темном плаще для верховой езды и в надвинутой
на глаза шляпе, обшитой галуном. Но каково же было мое удивление,  когда  он
сбросил плащ и предо мной предстал человек, которого я отроду не видывал!
     Один пистолет был заткнут у него за кожаный пояс, а другой, заряженный,
он держал в руке и, приблизившись ко мне на несколько шагов, громко спросил,
готов ли я.  На  это  я  отвечал:  "Нет",  -  и  предложил  ему  вступить  в
переговоры, после чего он направил пистолет дулом в землю, потом заткнул его
за пояс и пошел мне навстречу.
     Когда я стал уверять его, что он  не  тот,  кого  я  ждал  увидеть,  он
отвечал, что это возможно: он получил записку, адресованную мистеру Уилсону,
с предложением явиться сюда, а так как никого другого, носящего это  имя,  в
гостинице не было, то он, натурально, заключил, что письмо писано ему, а  не
кому-либо иному.  Тогда  я  рассказал  ему,  что  был  оскорблен  человеком,
назвавшимся этим именем, и не более часа тому назад видел, как  тот  проехал
верхом по улице;  узнав  же  о  некоем  мистере  Уилсоне,  остановившемся  в
гостинице "Красный лев", я не сомневался, что это и есть тот самый  человек,
и, пребывая в такой уверенности,  написал  свою  записку.  Выразил  я  также
удивление, почему он, не зная ни меня, ни забот моих,  согласился  на  такую
встречу, не потребовав сначала объяснения.
     Он отвечал, что в этих краях нет ни одного его  однофамильца,  а  после
девяти часов, когда он сам остановился в "Красном льве", не заезжал туда  ни
один всадник; что, удостоившись чести служить  его  величеству,  он  почитал
недостойным себя отклонять такого  рода  приглашения,  от  кого  бы  они  ни
исходили, а если и была надобность в каком-нибудь объяснении,  то  требовать
его надлежало не ему, но джентльмену, приславшему вызов.
     Сколь ни был я раздосадован этим приключением,  однако  же  не  мог  не
восхищаться хладнокровием офицера, чье открытое лицо сразу расположило  меня
к нему. Было ему лет за сорок; короткие черные его волосы  завивались  около
ушей, одежда отличалась простотой. Когда я принес извинения  за  причиненное
ему беспокойство, он принял их весьма благодушно. Сказал, что живет милях  в
десяти отсюда, на маленькой ферме, где он предоставит мне все удобства, если
я пожелаю погостить у него несколько недель  и  вместе  с  ним  позабавиться
охотой; в таком случае, может быть, удастся  нам  разыскать  человека,  меня
оскорбившего.
     Я  искренно  благодарил  его  за  любезное  предложение,  которое,  как
объяснил  я  ему,  не  имею   возможности   принять,   ибо   путешествую   с
родственниками. Так мы  и  расстались,  обменявшись  добрыми  пожеланиями  и
засвидетельствовав друг другу свое уважение.
     Теперь  скажите,  любезный  баронет,  как  мне  понять   это   странное
приключение? Полагать ли, что виденный мною всадник действительно человек во
плоти, либо тень, рассеявшаяся в воздухе? Или мне  должно  подозревать,  что
Лидди известно об этом деле  более,  нежели  хочет  она  признать?  Если  бы
почитал я ее способной к  тайным  сношениям  с  таким  человеком,  я  тотчас
отказался бы от нежной привязанности к ней и  позабыл  бы  о  том,  что  она
связана со мною кровными узами. Но  может  ли  быть,  чтобы  тайное  общение
поддерживала  девушка  столь  простодушная  и  неопытная,   которая   лишена
возможности укрыться  от  многих  глаз,  надзирающих  за  нею,  и  ежедневно
переезжает с места на место? К тому же она  дала  торжественное  обещание...
Нет, не могу я почитать ее столь  недостойной,  столь  равнодушной  к  чести
семьи!
     Более всего встревожен я тем, что события эти смутили ее душу. Судя  по
некоторым признакам, я заключаю, что негодяй все еще  имеет  власть  над  ее
сердцем. Без сомнения, у меня есть право называть  его  негодяем  и  считать
намерения его бесчестными, и  не  моя  будет  вина,  если  не  придется  ему
когда-нибудь раскаяться в своей наглости! Признаюсь, я не могу думать и  тем
более писать об этом, сохраняя спокойствие и не теряя  терпения.  Поэтому  я
обрываю это письмо, известив вас  только  о  том,  что  к  концу  месяца  мы
надеемся быть в Уэльсе, но до той поры вы, вероятно, еще услышите
                                                  о преданном вам
                                                               Дж. Мелфорде.
                                                               4 октября.


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой Филипс!

     Когда писал я вам с последней почтой, мне и в голову не приходило,  что
так скоро захочу тревожить вас снова, но чувства, переполняющие мое  сердце,
переливаются через край; тем не менее нахожусь я в таком смятении, что вы не
найдете в этом послании ни порядка, ни связного изложения.
     Сегодня мы едва не лишились достойного Мэтью  Брамбла,  жизнь  которого
висела на волоске по вине несчастного случая, который я попытаюсь описать.
     Дабы выехать на почтовую дорогу, мы  должны  были  переправиться  через
реку, и те, что были верхом, совершили переправу без труда,  не  подвергаясь
никакой опасности.  Но  накануне  и  сегодня  утром  лил  сильный  дождь,  и
скопилось столько воды, что мельничную плотину прорвало как раз в  тот  миг,
когда карету перевозили пониже запруды. Вода  хлынула  с  такою  силой,  что
карета сначала поплыла, а  потом  опрокинулась  на  самой  середине  потока.
Лисмахаго, я и двое слуг в одно мгновение спешились и кинулись в реку, чтобы
оказать посильную помощь. Тетушке нашей, мисс Табите,  посчастливилось;  она
очутилась поверх всех в опрокинувшейся карете и уже до  половины  высунулась
из окошка, когда подоспел ее возлюбленный и высвободил ее оттуда. Но  то  ли
он поскользнулся, то ли ноша  оказалась  слишком  тяжела,  только  оба  они,
сжимая друг друга в  объятиях,  пошли  ко  дну.  Несколько  раз  он  пытался
приподняться и вырваться из ее объятий, но она висела у  него  на  шее,  как
жернов (неплохая эмблема супружеской жизни), и, если бы мой слуга не показал
себя  надежным  помощником,  по  всей  вероятности,  сия   влюбленная   чета
отправилась бы рука об руку в страну теней.
     Что до меня, то я был слишком озабочен другим, чтобы  уделять  внимание
их бедственному положению. Я схватил за волосы мою сестру и, вытащив  ее  на
берег, опомнился и увидел, что дядюшки моего еще не видать. Снова бросившись
в реку, я наткнулся на Клинкера, волочившего к берегу мисс Дженкинс, которая
со своими растрепанными волосами похожа была на русалку. Но когда я  спросил
Хамфри, спасен ли его хозяин, он немедля отпихнул ее от себя, и несдобровать
бы ей, если бы не подоспел на помощь мельник.
     Клинкер же с быстротою молнии кинулся к  карете,  уже  наполнившейся  к
тому времени водой, нырнул в нее и извлек бедного  сквайра,  не  подававшего
никаких признаков жизни.
     Не в силах я описать, какие чувства овладели мною  при  этом  горестном
зрелище. Такую печаль невозможно изобразить словами! Верный Клинкер взял его
на руки, как полугодовалого младенца, и, жалобно завывая, понес к берегу,  я
же следовал за ним, не помня себя от ужаса и горя.
     Когда положили его на траву и стали переворачивать с боку на  бок,  изо
рта у него хлынула вода, потом он открыл глаза и  испустил  глубокий  вздох.
Заметив эти признаки жизни, Клинкер тотчас "перетянул ему руку подвязкой  и,
достав нож для кровопускания, пустил ему кровь, как опытный коновал. Сначала
показалось только несколько капель, но немного погодя, когда  согрели  руку,
кровь потекла струйкой, и  дядюшка  пробормотал  какие-то  невнятные  слова,
показавшиеся мне сладчайшими звуками.
     Неподалеку находился деревенский трактир,  хозяин  которого  вместе  со
своими домочадцами прибежал к тому времени на помощь. Туда  перенесли  моего
дядюшку, раздели и уложили в постель, окутав теплыми  одеялами;  но,  видно,
потревожили его слишком рано, потому что он снова потерял сознание  и  лежал
без чувств и недвижимый, несмотря на все старания  Клинкера  и  трактирщика,
которые непрерывно смачивали ему виски венгерской водой и подносили  к  носу
флакон с нюхательной солью.
     Наслышавшись о целебном действии соли в подобных  случаях,  я  приказал
насыпать под его тело и под голову всю соль, какая нашлась в доме, и  то  ли
это средство возымело действие, то ли сама природа пришла на помощь,  но  не
прошло  и  четверти  часа,  как  дыхание  его  стало  ровным,  и  вскоре  он
опамятовался к невыразимой радости всех присутствующих. Что до Клинкера,  то
он чуть не рехнулся. Он смеялся, плакал, приплясывал с таким дурацким видом,
что трактирщик весьма благораз