ждали,  что  это  посягательство  на  ее  целомудрие. Они
критиковали  и  осуждали,  как  чисто  эрастианские,  многие  мероприятия, с
помощью  которых  правительство  пыталось вмешаться в управление церковью, и
решительно  отказывались присягнуть королю Вильгельму и королеве Марии, пока
те,  в  свою  очередь, не присягнут Священной лиге и ковенанту, этой великой
хартии пресвитерианства, как они его называли.
     Таким  образом,  эта  партия по-прежнему роптала и была недовольна; она
постоянно  твердила об отступничестве властей и о причинах гнева Господня, и
если  бы  эти ее выступления подвергались таким же преследованиям, как в два
предыдущих   царствования,   дело   кончилось   бы,   несомненно,   открытым
восстанием.   Но   так   как   ропщущим   была   предоставлена   возможность
беспрепятственно  собираться,  так  как  они  могли громить, сколько им было
угодно,  социниан,  эрастиан,  попустителей  и  всех отступников от истинной
веры,  их  пыл,  не  подогреваемый гонениями, постепенно охладевал, число их
приверженцев  уменьшалось,  и  они в конце концов превратились в разобщенных
между  собою  глубокомысленных,  требовательных  к  себе и вполне безобидных
энтузиастов,   неплохим  представителем  которых  был  наш  старый  знакомый
Кладбищенский  Старик,  чьи  рассказы  послужили  основою  для моего романа.
Впрочем,  в  годы, непосредственно следовавшие за революцией, камеронцы были
еще  многочисленной,  приверженной  крайним  политическим убеждениям сектой;
правительство  благоразумно  ее  терпело, но вместе с тем старалось ослабить
ее   влияние.   Эти   люди   были,   таким   образом,  единственной  сильной
оппозиционной  партией  в  государстве. Вот почему приверженцы епископства и
якобиты,   несмотря  на  существовавшую  между  ними  и  камеронцами  давнюю
ненависть  и  национальную  рознь,  неоднократно  вступали  с  ними в связь,
интриговали  и  пытались воспользоваться их недовольством, чтобы добиться от
них  помощи  в  борьбе  за  возвращение Стюартов. Поддерживали правительство
главным  образом  народные  массы  Нижней Шотландии; в своем большинстве они
склонялись  к  умеренному  пресвитерианству,  разделяя  взгляды  той партии,
которую   во   времена   преследований   камеронцы   клеймили   за  принятие
индульгенции  и  исповедание  религии  на  основе акта, изданного Карлом II.
Таково было в Шотландии положение партий в первые годы после революции.


     В  один  восхитительный летний вечер какой-то всадник на отличном коне,
похожий  на  военного  в  большом  чине,  медленно  съезжал  вниз извилистой
тропой,  в  конце которой открывался вид на романтические руины замка Босуэл
и  реку  Клайд,  красиво  извивающуюся среди скал и лесов и омывающую своими
водами  башни,  некогда  возведенные  Эме  де  Валансом.  Невдалеке виднелся
Босуэлский  мост.  Расстилавшиеся  на  противоположном берегу обширные поля,
где  когда-то произошла страшная битва, завершившаяся поражением повстанцев,
теперь  были  столь  же  спокойны  и  безмятежны,  как  поверхность  озера в
безветренный  летний  день.  Кусты  и деревья, росшие кругом в романтическом
беспорядке,  едва  трепетали  под  дуновением  вечернего ветерка. Даже рокот
реки, и он, казалось, сделался глуше, чтобы не нарушать окружающей тишины.
     Тропа,  по  которой  спускался всадник, проходила то в тени раскидистых
могучих  деревьев,  то  вдоль  изгородей  и  изобильных фруктовых садов, где
созревал богатый летний урожай.
     Ближайшим  строением,  привлекшим  к  себе взоры путника, была довольно
большая  ферма, или, возможно, усадьба мелкого землевладельца, расположенная
на  солнечной  стороне  склона,  засаженного  яблонями  и  грушами.  В конце
тропинки,  ведшей  к  этой скромной усадьбе, стоял небольшой домик, который,
судя  по  расположению,  должен  был  быть  сторожкой  привратника, хотя все
прочее  говорило,  что  это  не так. Хижина казалась уютной и удобной и была
построена  основательнее,  чем  принято  строить в Шотландии. К ней примыкал
небольшой  сад,  где  росло  несколько  ягодных  кустов и плодовых деревьев,
между  которыми  был разбит огород. Рядом, на выгоне, паслись корова и шесть
овец.  У  дверей, чванясь и важничая, созывая свое многочисленное семейство,
кукарекал  петух.  Аккуратно  сложенные  валежник и торф свидетельствовали о
том,  что  жилище  хорошо обеспечено на зиму топливом. Легкий голубой дымок,
поднимавшийся  из  трубы  над  соломенной крышей, медленно расплывался среди
зеленых  деревьев,  -  он  говорил о том, что в домике готовится ужин. Чтобы
дополнить  эту  мирную  картину сельского благополучия и покоя, добавим, что
не  далее  как  в  двадцати ярдах от дома девочка лет пяти набирала кувшином
воду  из  чудесного, прозрачного, как кристалл, ключа, журчавшего у подножия
старого, иссохшего дуба.
     Всадник  остановил коня и спросил у маленькой нимфы дорогу на Фери-ноу.
Девочка,  с  трудом  поняв,  что  ей  говорят,  поставила  кувшин  на землю,
откинула  со  лба  белокурые  пряди  льняных  волос,  широко открыла круглые
голубые  глаза  и произнесла удивленно: "Что вам угодно?" - неизменный ответ
крестьян  -  если  это  только  можно назвать ответом - на любой заданный им
вопрос.
     - Я хотел бы знать, где дорога на Фери-ноу.
     - Мамочка,  мамочка! - закричала маленькая крестьянка и бросилась бегом
к дверям дома. - Мамочка, выйди и поговори с джентльменом!
     На  пороге  появилась  мать  девочки  -  миловидная молодая деревенская
женщина;  в  ее  лице  можно  было уловить природное лукавство и бойкость, к
которым   замужество   добавило   выражение   достоинства   и   деловитости,
характерные  для  большинства  замужних крестьянок в Шотландии. В одной руке
она  держала  грудного  младенца,  другой  оправляла  передник,  за  который
цеплялся  двухлетний  бутуз.  Старшая  девочка  -  та,  которую  встретил на
тропинке  наш  путешественник,  -  сейчас  же  спряталась  за спину матери и
теперь то и дело высовывала головку, посматривая на незнакомца.
     - Что   вам  угодно,  сударь?  -  сказала  женщина  тоном  почтительной
обходительности,  не  совсем обычной для людей ее круга, но вместе с тем без
малейшего оттенка угодливости.
     Путешественник пристально взглянул на нее и ответил:
     - Я  разыскиваю  место  под  названием  Фери-ноу  и  человека  по имени
Кутберт Хедриг. Может быть, вы укажете, как мне его найти?
     - Это  мой  муж,  сударь, - сказала женщина с приветливой улыбкой. - Не
сойдете  ли  вы  с коня и не войдете ли в нашу скромную хижину? Кадди, Кадди
(на  пороге  появился белоголовый мальчуган лет четырех), сбегай, мой милый,
да  скажи  отцу,  что его дожидается один джентльмен. Или погоди! Дженни, ты
посмышленее,  сбегай,  пожалуй,  ты;  он  внизу,  в четырехакровом парке. Не
сойдете  ли  с коня, сударь; придется чуточку обождать. И не хотите ли хлеба
с  сыром  или  выпить  глоточек  эля,  пока  придет  наш  хозяин? Эль у меня
хороший,  хоть  мне  самой  и не годится его хвалить. Но работа пахаря не из
легких,  и им нужно чего-нибудь покрепче для бодрости, вот я и кладу в котел
добрую горсточку солода.
     Пока  незнакомец  отказывался  от  любезно  предложенного ему угощения,
появился  собственною  персоною  наш  старый  знакомый  -  Кадди. В его лице
по-прежнему   явная  простоватость  озарялась  время  от  времени  искорками
сметливости,  что  свидетельствовало  о присущем ему лукавстве, столь частом
между   деревенскими  увальнями.  Взглянув  на  всадника,  как  на  человека
совершенно  ему  незнакомого,  он,  подобно  жене и дочери, начал разговор с
неизменного: "Что вам угодно, сударь?"
     - Я  хочу  узнать кое-что об этих местах, - отвечал путешественник, - и
мне сказали, что вы можете снабдить меня нужными сведениями.
     - Конечно,  сударь,  -  сказал  Кадди после некоторого раздумья, - но я
хотел  бы  знать  наперед,  о  чем  вы  будете  спрашивать. В свое время мне
пришлось  отвечать  на  столько вопросов и таких каверзных, что, когда бы вы
их  только  слышали,  вы не стали бы удивляться моей подозрительности в этих
делах.  Матушка заставляла меня учить катехизис, и это было большое мучение;
потом  я  постарался  выучить  кое-что  в  угоду  моей старой хозяйке о моих
восприемниках  и  восприемницах,  но  все  перепутал  и не угодил ни той, ни
другой;  а  когда  я  стал  взрослым,  тут  уж пошли другие вопросы, которые
пришлись  мне  по душе еще меньше, чем действительное призвание христианина;
и  только  сказав  "обещаю  и клянусь" по катехизису, я наконец отделался от
этих  вопросов.  Теперь  вы  видите,  сударь,  почему я сначала хочу слышать
вопросы, а потом уже на них отвечать.
     - Меня   вам  нечего  бояться,  приятель;  я  хочу  спросить  только  о
положении в ваших краях.
     - В  наших  краях?  - подхватил Кадди. - О, все было бы хорошо, если бы
не  этот упрямый сатана Клеверз (теперь они его называют Данди); он все еще,
как   говорят,  бродит  в  горах  со  всякими  там  Доналдами,  Дунканами  и
Дугалдами,  которые испокон веков разгуливают без штанов, собираясь сообща с
ними  повернуть  все  на  старое,  когда мы только что стали устраивать наши
дела,  словно как умные люди. Но ничего, Мак-Кей даст им как полагается, тут
нечего и сомневаться, готов поручиться.
     - Почему вы так уверены, мой друг? - спросил всадник.
     - Я  слышал  собственными  ушами,  -  отвечал  Кадди,  -  как  это было
предсказано  Клеверзу  одним  человеком,  который  три часа был мертвецом, а
потом  возвратился  на  землю,  чтобы  выложить  ему начистоту, что он о нем
думает. Это было в том месте, что называют Драмсхиннелом.
     - В самом деле?.. - сказал незнакомец. - Но мне как-то не верится...
     - Вы  могли бы спросить мою матушку, будь она в живых, - ответил на это
Кадди,  -  она-то мне все и растолковала, ведь я думал, что этот человек был
всего-навсего  ранен.  Во  всяком случае, он говорил и об изгнании Стюартов,
называя  их  всех  по  именам,  и  об  отмщении,  готовящемся Клеверзу и его
драгунам.  Звали  его  Аввакум  Многогневный.  Мозги  у  него  были  немного
набекрень, но все же он был замечательный проповедник.
     - Вы  живете  как  будто  в  богатой  и  спокойной  местности, - сказал
незнакомец.
     - Да,  жаловаться  нам,  сударь,  нечего,  когда  урожай  подходящий, -
произнес  Кадди. - Но на том мосту кровь когда-то текла такими потоками, как
вода  под  ним  не  течет,  и,  если бы вам пришлось это увидеть, вам бы это
зрелище не очень понравилось.
     - Вы  говорите  о битве, которая произошла несколько лет назад? Я был в
то  утро  у  Монмута,  дорогой друг, и частично видел происходящее, - сказал
незнакомец.
     - В  таком случае вам довелось повидать жаркое дело, - заметил Кадди. -
Оно  навеки  избавило  меня  от  желания  воевать.  Я  так и подумал, что вы
военный,  судя  по  вашему  красному,  расшитому  галуном  кафтану и шляпе с
полями.
     - А   на   какой   стороне   были   вы  сами,  друг  мой?  -  продолжал
любознательный незнакомец.
     - Ага,  молодой  человек! - отозвался Кадди, лукаво поглядев на него, -
таковым,  во  всяком  случае, этот взгляд показался ему самому. - Что же мне
отвечать на этот вопрос, когда я не знаю, кто его задает.
     - Одобряю  ваше  благоразумие,  но  только  оно излишне: я знаю, что вы
принимали участие в этом деле как слуга Генри Мортона.
     - Верно!  - воскликнул изумленный Кадди. - Но как вы про это дознались?
Мне,  конечно, нечего беспокоиться, потому что солнышко светит теперь в нашу
сторону.  Хотел  бы  я,  чтобы  мой  господин  был  жив  и  увидел,  как все
обернулось.
     - А что с ним случилось? - спросил незнакомец.
     - Он  погиб  на  судне,  когда плыл в эту постылую Голландию, - сгинул,
как  его  и  не  было:  все на судне погибли, и мой бедный господин вместе с
ними.  Ни  о  ком  из  них  с  той поры не было ни слуху ни духу. (Тут Кадди
громко вздохнул.)
     - Вы были к нему привязаны, не так ли? - продолжал незнакомец.
     - А  как  же иначе? Его лицо манило, как говорится, точно скрипка, ведь
кто  бы  на  него  ни  взглянул,  тому  он сразу по душе приходился. А какой
храбрый  солдат!  Если  б  вы  видели  его  на  мосту, как он носился взад и
вперед,  словно  летучий  дракон,  заставляя  наших людей сражаться, хотя им
этого  не  слишком  хотелось.  Там только и были что он да этот виг по имени
Берли;  когда бы два человека могли выиграть битву, нам бы потом не пришлось
платить за этот день своей шкурой.
     - Вы упомянули о Берли. Не слышали, жив ли он?
     - Не  очень-то  много я о нем знаю. Болтают, что он побывал за границей
и  что  с  ним наши страдальцы не пожелали встречаться, потому что он убийца
архиепископа.  Вот  он  вернулся  домой еще упрямее прежнего и, как говорят,
порвал  со  многими  пресвитерианами. И даже теперь, когда к нам в последний
раз  прибыл  принц  Оранский,  Берли не смог добиться ни покровительства, ни
должности,  потому  что  с ним никто не захотел иметь дела из-за его чертова
нрава,  и  с  той  поры о нем ничего не слыхать. Правда, поговаривают, будто
досада и злость сделали его совсем сумасшедшим.
     - А  скажите...  -  запинаясь,  произнес  незнакомец,  -  знаете  ли вы
что-нибудь о лорде Эвенделе?
     - Знаю  ли  я что-нибудь о лорде Эвенделе? Знаю ли я? Разве моя молодая
леди  не  живет  вон  в том доме на горке? И разве она почти что не вышла за
него замуж?
     - Значит, они не женаты? - торопливо спросил всадник.
     - Нет,  они,  что  называется, лишь обручились; я и моя жена были у них
свидетелями  -  тому  уже  несколько  месяцев. Долгонько ему пришлось за нею
ухаживать,  да, кроме Дженни и меня самого, мало кто знает причину этого. Но
почему  вам  не  спешиться?  Что  мне  задирать  на  вас голову! И потом, на
западе,  над  Глазго,  собираются  тучи,  а сведущие люди считают, что это к
дождю.
     Действительно,   густая  черная  туча  почти  закрыла  собой  заходящее
солнце;  упало  несколько  крупных  капель  дождя, и в отдалении послышались
глухие раскаты грома.
     "Что  за  дьявол!  -  подумал про себя Кадди. - Уж сходил бы с коня или
ехал  своею  дорогой,  чтобы  остановиться  на  ночлег в Гамильтоне, пока не
полило как из ведра".
     Но  всадник  после  своего вопроса продолжал неподвижно сидеть на коне,
точно  человек,  измученный  каким-то чрезмерным усилием. Наконец он очнулся
и,  видимо,  сделав  над  собой  еще  одно  внезапное  и мучительное усилие,
обратился к Кадди с вопросом, жива ли старая леди.
     - Да,  жива,  -  отвечал  Кадди,  -  но  очень уж она ослабела. Их дела
теперь  не  те: все как есть изменилось, когда наступили тяжелые времена. Им
пришлось  много чего вынести и вначале и под конец, они потеряли свой старый
замок,  и  баронство,  и  землю  при ферме, где я когда-то пахал, и основные
земли  поместья,  и мой огород, который мне так хотелось заполучить снова, -
и  все  это,  можно  сказать,  из-за  сущего  пустяка, из-за каких-то кусков
старой овечьей кожи, пропавших в суете при занятии Тиллитудлема.
     - Я  что-то  об  этом  слышал,  - глухо проговорил незнакомец куда-то в
сторону.  -  Я  хорошо  знаю  эту  семью  и охотно помог бы им. Можете ли вы
приютить меня на ночь, приятель?
     - Места  у  нас  немного,  - сказал Кадди, - но ничего, попытаемся: все
лучше,  чем  ехать  под  дождем во время грозы, ведь, если позволите сказать
откровенно, вид у вас не очень здоровый.
     - У  меня  бывают  головокружения, - ответил незнакомец, - но это скоро
проходит.
     - Думаю,  что мы сможем угостить вас неплохим ужином, - сказал Кадди, -
и  позаботиться  о  постели для вас. Нехорошо было бы не поделиться тем, что
мы  сами  имеем,  но  вот с постелями плоховато, потому что у Дженни столько
ребят  (да  благословит  Господь  и  их  и  ее!), что мне, говоря по правде,
придется  попросить  лорда  Эвендела  -  пусть  даст нам еще кусочек земли и
пристроит что-нибудь к нашему домику.
     - О, я неприхотлив, - сказал незнакомец, входя в дом.
     - Можете  не  беспокоиться за вашу лошадку, - заявил Кадди, - с ней все
будет  в полном порядке. Кому-кому, а мне хорошо известно, как нужно кормить
лошадей. А у вас конь хоть куда.
     Кадди  повел  коня  в  хлев  и  велел  жене  позаботиться об устройстве
ночлега  для  незнакомца.  Офицер  вошел  в горницу и сел подальше от очага,
повернувшись  спиною  к  небольшому  окошку  с  решеткой. Дженни, или миссис
Хедриг,  если угодно читателю, предложила ему снять с себя плащ, портупею со
шпагой  и  широкополую  шляпу,  но он отклонил ее предложение, сославшись на
то,  что  его  немного  знобит. И чтобы убить время, пока Кадди вернется, он
затеял  болтовню  с  ребятишками,  старательно  избегая  любопытных взглядов
хозяйки.


                               Глава XXXVIII

                                           О, сколько слез прольешь из глаз,
                                           Пока придет твой смертный час!
                                           Оплачешь дружбу юных лет,
                                           Любовь, которой больше нет.

                                                                       Логан

     Кадди  скоро  вернулся  и весело объявил незнакомцу, что его лошадка на
славу  поужинала  и  что  хозяйка  постелет для него в барском доме: там ему
будет спокойнее и удобнее, чем у них.
     - А  кто-нибудь из Белленденов сейчас здесь? - спросил незнакомец глухо
и запинаясь.
     - Нет,  сударь,  они  уехали  вместе  со слугами, - теперь у них только
двое  слуг;  все  ключи  у  моей  хозяйки,  и она вместо ключницы, хотя и не
получает  жалованья.  Она  родилась  и  выросла  в  этой семье, и ей во всем
доверие  и  полная воля. Если бы они были тут, мы не решились бы сделать это
без  их  позволения,  но  их  нет,  и  они  будут  довольны, что мы услужили
проезжему  джентльмену.  Мисс  Белленден  готова помочь всему свету, будь ей
это  по силам, а ее бабка, леди Маргарет, очень уважает дворян, да и бедному
люду нет от нее обиды. Что же ты, женка, не торопишься с ужином?
     - Ничего,  дружок,  -  ответила Дженни, - ты получишь его в свое время,
уж я-то знаю, ты любишь, чтобы похлебка была прямо с огня.
     Кадди   сначала  немного  смутился,  но  потом  от  души  рассмеялся  и
посмотрел  на  жену лукавым взглядом. Между супругами начался несущественный
для  нас  разговор,  в  котором  незнакомец не принял участия. Наконец он их
внезапно прервал, спросив:
     - Не можете ли вы мне сказать, когда состоится свадьба лорда Эвендела?
     - Наверно,  очень  скоро,  -  быстро  проговорила  Дженни,  не дав мужу
собраться  с  ответом,  - она бы уже состоялась, да ее отложили из-за смерти
старого майора Беллендена.
     - Превосходный  был  человек,  - сказал незнакомец, - еще в Эдинбурге я
слышал о его смерти. Что же, он долго болел?
     - Он  захворал,  можно  сказать,  с  той  поры, как жену его брата и ее
внучку,  а  его  племянницу, выгнали из их собственного дома. И ему пришлось
скрепя  сердце  призанять денег и начать суд, но это случилось в самом конце
царствования  короля Джеймса, а Бэзил Олифант, который тягался за их имение,
превратился  в  паписта, чтобы понравиться нашим тогдашним правителям, и тут
ему  уж  ни  в  чем не стало отказу! Так вот, в конце концов закон обратился
против  обеих  леди,  хотя  они много лет отстаивали свои права; майор после
этого  больше  не  поправлялся. А потом прогнали Стюартов, и, хотя ему не за
что  было  их  обожать,  он  все  же  не  смог перенести этого, и это совсем
разбило  его  старое  сердце.  А  потом  в  Чарнвуд  нагрянули  кредиторы  и
обчистили  его  так,  что  там  ничего  не  осталось, - майор никогда не был
богат: ведь он не мог видеть, чтобы кто-нибудь был в нужде.
     - Действительно,  он  был  замечательным  человеком, - с грустью сказал
незнакомец,  -  так  мне  говорили  о  нем.  Значит, обе леди остались и без
имущ