ил  Мак-Брайер, - что это гнусный исполнитель ваших
кровожадных  приговоров  над  страдальцами  Божьими.  Я одинаково презираю и
вас,  и  его,  и  благодарю  Господа,  что  мне так же мало страшны мучения,
которые  этот  человек  может мне причинить, как приговор, который вы можете
мне  вынести.  Кровь  и  плоть  мои  могут  содрогаться под тяжестью мук, на
которые  в  вашей  власти  меня обречь, мое хрупкое естество может проливать
слезы и испускать крики, но душа моя прочно утверждена на скале вечности.
     - Выполняй свое дело, - приказал палачу герцог.
     Палач  подошел;  он спросил хриплым, отвратительным голосом, какую ногу
преступника он должен зажать первою.
     - Пусть  сам  выбирает,  -  ответил  герцог,  -  я готов пойти на любое
благоразумное его решение.
     - Поскольку  решение  предоставляется  мне,  -  заявил узник, вытягивая
вперед  правую  ногу,  - берите лучшую: я охотно жертвую ею делу, за которое
принимаю страдания*.
     ______________
     *  Так ответил Джеймс Митчел, подвергнутый пытке шотландским сапогом за
покушение на жизнь архиепископа Шарпа. (Прим. автора.)

     Палач  вместе  с  помощником  заключил  ногу пленника в тесный железный
сапог,  вставил  между  коленом  и  краем сапога клин из того же металла и с
молотом  в  руках  замер  в  ожидании  приказаний. Хорошо одетый человек, по
профессии  врач,  подошел  с противоположной стороны к стулу, к которому был
привязан  Мак-Брайер,  взял  его  руку  в свою, нащупал пульс и приготовился
наблюдать  за  тем,  чтобы  пытка  протекала  в  соответствии  с физическими
возможностями  его  пациента.  По  окончании этих приготовлений председатель
Совета тем же мрачным и глухим голосом повторил свой вопрос:
     - Где и когда вы в последний раз видели Джона Белфура Берли?
     Вместо  ответа  узник,  возведя  к  небу  глаза  и  как  бы  моля его о
ниспослании  ему  силы, прошептал несколько слов; последние из них были ясно
слышны:
     - ...Ты  сказал,  что  в  день  власти  твоей  народ  твой  пребудет  в
готовности.
     Герцог  Лодердейл  обвел  взглядом  членов  Совета, как бы спрашивая их
мнение;  прочитав  в  их  глазах  согласие, он кивнул палачу, молот которого
тотчас  же  опустился  на  клин;  загнанный между коленом и краем сапога, он
причинил  страшную  боль,  как  это  можно  было  судить  по лицу пытаемого,
ставшего  сразу  багровым.  Палач  снова поднял свой молот и приготовился ко
второму удару.
     - Может  быть,  вы теперь скажете, - повторил герцог Лодердейл, - где и
когда вы в последний раз видели Белфура Берли?
     - Вы  уже  слышали  мой  ответ, - решительно и твердо сказал несчастный
страдалец,  и  сейчас  же  молот  опустился  во второй раз. За вторым ударом
последовал  третий,  потом  четвертый.  При пятом ударе, когда палач вставил
клин больших размеров, Мак-Брайер испустил душераздирающий крик.
     Мортон,  в котором кипела кровь при виде этих нечеловеческих истязаний,
не  мог  дольше  сдерживаться; он вскочил, чтобы броситься вперед и помешать
палачу,  забыв  о  том, что безоружен и что в его положении требуется особая
осторожность.  Клеверхауз,  заметив  его  волнение,  схватил  его за плечо и
силою  удержал  на  месте.  Удерживая  его  одною  рукой и прикрывая его рот
другою, он шепнул ему на ухо:
     - Вспомните, ради Бога, где вы находитесь!
     Это  движение  Мортона,  к счастью для него, осталось незамеченным, так
как  внимание  членов  Совета  было  полностью поглощено разыгравшейся перед
ними жуткой сценой.
     - Все,  - сказал врач, - он потерял сознание: человеческая природа не в
состоянии вынести большего.
     - Освободите  ногу,  -  приказал  герцог  и,  повернувшись  к  Дэлзэлу,
добавил:  -  На нем оправдается, пожалуй, старая поговорка - ведь сегодня он
едва  ли  мог  бы  поехать  верхом,  хотя и обут в сапоги. Однако пора с ним
кончать, не так ли?
     - Ну  что  ж!  Велите огласить приговор, и с ним будет покончено. И без
того у нас довольно грязной работы.
     Чтобы  привести  узника в чувство, были поспешно применены всевозможные
эссенции  и  настойки,  и когда первые слабые вздохи несчастного возвестили,
что  к нему возвратилось сознание, герцог произнес над ним приговор, как над
предателем,  уличенным  в  открытом восстании претив властей. Приговоренного
должно  было  отнести  из зала суда к месту казни и повесить за шею, а после
умерщвления  отрубить  у него голову и руки и передать их на благоусмотрение
Совета*.  Все  движимое  и  недвижимое  имущество  и  одежду  конфисковать и
зачислить в доход короля.
     ______________
     *  Благоусмотрение  Совета,  который  решал,  что  делать  с  останками
казненных  по  его  приговору, было столь же варварским, как и все остальные
его  действия.  Так,  например, публично выставлялись надетые на пики головы
проповедников,   причем   под   головами   подвязывались  обрубленные  руки,
сложенные  в  жесте  молитвы.  Когда  была  выставлена  в  таком виде голова
знаменитого  Ричарда  Камерона, кто-то из присутствующих в толпе сказал, что
он жил, молясь и проповедуя, а умер, молясь и сражаясь. (Прим. автора.)

     - Пристав, - приказал герцог, - повторите приговор обвиняемому.
     Должность   пристава  в  те  времена,  как,  впрочем,  и  много  позже,
исполнялась  in  commendam*  палачом.  В  его  обязанности входило повторить
несчастному   осужденному   приговор,   оглашенный  до  этого  судьей;  этот
приговор,  прочитанный  гнусною  личностью,  которой предстояло терзать свою
жертву  в  соответствии с содержавшимися в нем указаниями, звучал в ее устах
особенно  жутко  и  выразительно.  Мак-Брайер едва ли понял содержание слов,
сказанных  лордом  -  председателем  Совета,  -  его  сознание только-только
начинало  возвращаться  к  нему.  Но  теперь  он был в состоянии внимательно
вслушиваться  в  текст  приговора  и  отзываться на то, что бормотал над ним
хриплый  и  отвратительный  голос  того негодяя, которому надлежало привести
его  в  исполнение.  После  страшных заключительных слов: "И я произношу это
как приговор" - он смело сказал:
     ______________
     * по совместительству (лат.).

     - Благодарю,  милорды, за дарование мне единственной милости, которой я
чаял  и  которую  мог  бы  от  вас  принять;  благодарю  вас  за  то, что вы
предназначили  моему  разбитому,  искалеченному и истерзанному сегодня вашей
жестокостью  телу  такой  быстрый  конец.  Для  меня  в  конце  концов почти
безразлично:  умереть  ли  на  виселице  или  в  тюрьме.  Но если бы смерть,
пришедшая  следом  за  тем,  что  я  испытал  сегодня  в  вашем присутствии,
настигла  меня  во  мраке  моей  темницы, многие не смогли бы увидеть, какие
страдания  способен  переносить христианин ради правого дела. Итак, я прощаю
вас  и  за  то,  что  вы  приказали  надо  мной  сотворить,  и  за то, что я
претерпел.  В самом деле, почему бы мне вам не простить, милорды? Из царства
хрупкой  плоти  и бренного праха вы посылаете меня в мир, где все неизмеримо
лучше,  чем  в здешнем, туда, где я буду пребывать вкупе с ангелами и душами
праведников:  вы  посылаете  меня  из тьмы на ослепительный свет, из обители
смертных  -  в  обитель  бессмертия,  короче  говоря,  с земли на небо! Если
благодарность  и  прощение  умирающего могут послужить вам ко благу, примите
их  от  меня,  и  пусть  последние  мгновения  вашей  жизни  будут  столь же
счастливыми, как мои!
     После  того  как  он  произнес  эти  слова,  его вынесли, по приказанию
герцога,  те же стражники, которыми он был принесен в зал; лицо его излучало
радость  и  торжество.  Через  полчаса  он  был  казнен;  он  умер  с той же
восторженной твердостью, с какою прожил свою короткую жизнь.
     Заседание  Совета закрылось, и Мортон снова оказался в карете наедине с
генералом Грэмом.
     - Какая   твердость,  какое  мужество!  -  сказал  Мортон,  восхищенный
поведением  на суде Мак-Брайера. - И как жаль, что такое самопожертвование и
такой героизм сочетаются в нем с изуверством, свойственным его секте.
     - Вы  имеете в виду, - спросил Клеверхауз, - его готовность осудить вас
на  смерть?  Чтобы сделать это со спокойной совестью, ему достаточно было бы
вспомнить  какой-нибудь  текст  из  Писания,  например:  "И восстал Финеас и
произвел  суд",  или  что-нибудь  в  этом  роде.  Но как вы думаете, куда мы
теперь направляемся?
     - Мне  кажется, что мы на пути к Лису, - ответил Мортон. - Можно ли мне
до отъезда повидаться с друзьями?
     - Вашему   дядюшке,   -   сказал   Клеверхауз,   -  была  предоставлена
возможность  встретиться  с вами, но он отказался. Достопочтенный джентльмен
пребывает  в  трепете  -  и  не без основания, - как бы ваше преступление не
отразилось  на  его  землях и прочем имуществе. Тем не менее он посылает вам
свое  благословение  и  немного  денег.  Лорд  Эвендел все еще тяжело болен.
Майор  Белленден  находится  в Тиллитудлеме, он приводит в порядок дела. Эти
негодяи  произвели  страшное  опустошение  и сломали то кресло, которое леди
Маргарет  зовет  троном  его  священнейшего величества. Быть может, есть еще
кто-нибудь, кого бы вы пожелали увидеть?
     - Нет,  - тяжко вздыхая, ответил Мортон, - нет, это было бы бесполезно.
Однако, как ни несложны мои сборы к отъезду, без них не обойтись.
     - Все,  что  может  понадобиться  вам  в  путешествии и на чужбине, уже
приготовлено,  - сказал генерал. - Лорд Эвендел подумал об этом заранее. Вот
пакет,   который   он   просил   отдать  в  ваши  руки.  В  нем  вы  найдете
рекомендательные  письма  ко двору штатгальтера, принца Орлеанского; к ним я
добавил  несколько писем и от себя. Вы знаете, свои первые походы я проделал
у  него  под началом и впервые понюхал пороху в битве при Сенефе*. Тут же вы
обнаружите  векселя  на  голландских банкиров, по которым получите деньги на
текущие нужды; в дальнейшем деньги будут переводиться по мере надобности.
     ______________
     *  Август  1674 года. Клеверхауз отличился в этом деле и был произведен
за него в капитаны. (Прим. автора.)

     Ошеломленный  и  взволнованный тем, что услышал, Мортон взял протянутый
ему  Клеверхаузом  пакет.  Его  глубоко  поразила  и огорчила поспешность, с
какою осуществлялся указ о его изгнании.
     - А как мой слуга? - спросил он.
     - О  нем позаботятся: его снова устроят, если удастся, на службу к леди
Маргарет  Белленден.  Думаю,  что  теперь он не станет отлынивать от смотров
феодального  ополчения  и  больше  не  пойдет  к  вигам.  Но  вот  мы  и  на
набережной, тут вы найдете ожидающую вас шлюпку.
     Все  обстояло  в  точности  так,  как  сказал  Клеверхауз. У набережной
капитана  Мортона  ждала  шлюпка,  нагруженная  сундуками и другою поклажей,
подобающей  путешественникам в его ранге. Клеверхауз пожелал ему на прощание
всякого  благополучия  и счастливого возвращения в Шотландию, когда наступят
более спокойные времена.
     - Я  не  забуду,  -  сказал  он,  -  вашего  благородного  поведения по
отношению  к моему другу Эвенделу, и притом в таких обстоятельствах, в каких
многие постарались бы устранить его со своего пути.
     Еще  одно  дружеское  рукопожатие,  и  они  расстались.  Когда  Мортон,
направляясь  к  шлюпке, сходил по спуску на пристань, кто-то незаметно сунул
ему  в  руку  много раз сложенную, крошечную записку. Он оглянулся. Человек,
вручивший  ему  послание,  старательно  кутался  в плащ; он приложил палец к
губам  и  тотчас  исчез  в  толпе.  Это  происшествие  возбудило  в  Мортоне
любопытство.  Взойдя  на  борт судна, готового отплыть в Роттердам, и застав
своих   спутников   за   устройством   собственных  дел,  он  воспользовался
представившейся  возможностью и прочитал эту, так таинственно переданную ему
записку. В ней заключалось следующее:

     "Мужество,  проявленное  тобой  в  роковой день, когда Израиль бежал от
врага,  до  некоторой степени примирило меня с твоим злосчастным влечением к
эрастианству.  Теперь  не  время Эфраиму бороться с Израилем. Я знаю, сердце
твое  принадлежит дщери из стана врагов. Но выкинь из него эту блажь. Где бы
я  ни  находился: в изгнании, на чужбине или на родине, таясь от врагов, или
даже  в  объятиях  самой  смерти,  рука  моя  будет всегда тяготеть над этой
забрызганной  нашей  кровью,  злонамеренною,  языческою семьей, и провидение
даровало  мне  средство,  чтобы  отмерить им их собственной мерой, доведя до
разорения  и нищеты. Сопротивление, оказанное нам их твердынею, было главной
причиной  нашего  разгрома  у  Босуэлского  моста,  и я поклялся собственной
душою  отметить  им  за  это.  Итак,  не  думай  о  ней,  а сойдись с нашими
изгнанными  с  родины  братьями,  сердце  которых  все  еще  тянется к нашей
несчастной  стране, горя желанием принести ей помощь и спасение от погибели.
В  Голландии  ты  найдешь  некоторое  число  честных шотландцев, стремящихся
всеми  помыслами  своими  к  нашему  освобождению.  Присоединись  к ним, как
подобает  сыну  мужественного и славного Сайлеса Мортона; ты встретишь у них
радушный  прием  и  в  память  твоего  отца,  и  в  уважение  к твоим личным
заслугам.  Если ты и впредь будешь сочтен достойным трудиться на вертограде,
ты  сможешь  в  любое  время  узнать,  что  я  делаю и где нахожусь, спросив
Квентина  Мак-Кейла Айронгрея в доме благочестивейшей женщины Бесси Мак-Люр,
недалеко  от  трактира,  именуемого  "Приют",  где  Нийл Блейн потчует своих
посетителей.  Вот  и  все, что хотел сказать тебе тот, кто уповает услышать,
что  ты  в  среде  наших  братьев,  и  сражаешься  с кровавою тиранией, и не
склоняешься  перед  грехом.  А пока исполнись терпения. Пусть меч твой будет
всегда  у  бедра,  пусть  светильник  твой  неугасимо горит, как у того, кто
бодрствует  в  ночи,  ибо  тот,  кто  будет  судить  гору  Исава и превратит
лжеверующих  в  солому, а неверных в жнивье, тот грядет в четвертую стражу в
одеждах,  забрызганных  кровью,  и дом Иакова будет отдан на разграбление, а
дом  Иосифа  предан  огню.  Я тот, кто написал эти строки, кто наложил среди
пустынного поля руку на власть имущего".

     Странное  письмо  было  подписано  тремя  буквами: Д.Б.Б.; впрочем, эти
инициалы  были  совершенно  излишни,  так как Мортон и без того понимал, что
это  послание  могло исходить только от Берли. Оно еще больше укрепило в нем
уважение  к  неукротимому  духу этого человека, который с искусством, равным
его  мужеству  и упорству, принимался восстанавливать только что разорванную
в  клочья  сеть  заговора. Но Мортон не хотел начинать опасную переписку или
возобновлять  связь,  оказавшуюся  для  него роковой. Он считал, что угрозы,
расточаемые  Берли  в  адрес  семьи  Белленден,  вызваны  раздражением из-за
успешной  обороны  Тиллитудлема:  и в самом деле, думал он, какое влияние на
судьбу  этой  семьи,  когда  ее  партия торжествует победу, может оказать их
потерпевший поражение и скрывающийся противник.
     Впрочем,  на  мгновение  в  Мортоне  все  же  зародилось  сомнение,  не
известить  ли  майора  или  лорда  Эвендела  о  содержащихся  в письме Берли
угрозах.  Поразмыслив,  однако,  он  решил,  что,  делая  это, должен был бы
назвать  своего тайного корреспондента, так как предупреждать об угрозах, не
представив  одновременно  средства  к  их  отвращению,  то есть не назвав по
имени  Берли,  было  бы  почти  бесполезно; назвать же Берли по имени, думал
Мортон,  было  бы  предательством  по  отношению к человеку, выказавшему ему
столько  доверия,  и  притом  ради  пресечения  зла, по всей видимости, лишь
воображаемого...   По   здравом  размышлении  он  разорвал  письмо,  записав
предварительно  имя  и  местопребывание  той,  у  кого  можно  было получить
сведения о его авторе. Обрывки письма он выбросил в море.
     Пока  Мортон  был  занят  этими  мыслями,  судно снялось с якоря, и его
белые  паруса  наполнил попутный северо-западный ветер. Накренившись на один
борт,  оно  стремительно  понеслось  по  волнам,  оставляя  за собой длинный
бурлящий  след. Город и гавань, из которого оно вышло в плавание, скрылись в
отдалении,  холмы,  их окружавшие, растаяли в конце концов в голубом небе, и
Мортон на долгие годы разлучился с родной землей.


                                Глава XXXVII

                                                 А с кем время идет галопом?

                                                    "Как вам это понравится"

     Какое  счастье,  что  романисты,  в  отличие от драматургов, не связаны
единством  времени  и  места  и  могут  по  своему  усмотрению ссылать своих
персонажей  из  Афин  в  Фивы,  а если заблагорассудится, то и возвращать их
назад.   Время,  пользуясь  сравнением  Розалинды,  до  сих  пор  размеренно
шествовало  вместе  с  нашим  героем  -  ведь  с момента появления Мортона в
качестве  одного  из  участников  стрелкового  состязания и до его отъезда в
Голландию  миновало  не больше двух месяцев. Далее наш рассказ обрывается, и
в  нем  -  многолетний пробел; теперь мы снова считаем возможным вернуться к
нити  прерванного  повествования, и выходит, что упомянутый промежуток Время
покрыло  галопом.  Итак,  желая  использовать привилегии моей касты, я прошу
читателя  подарить  вниманием продолжение повествования, возобновляющегося с
новой эры нашей истории, то есть с года революции.
     Шотландия  начала уже оправляться от потрясений, пережитых ею при смене
династии,  и  благодаря  разумной  терпимости короля Вильгельма благополучно
избегла  ужасов  затяжной  гражданской  войны.  Начало оживать земледелие, и
люди,  чьи  души были приведены в смятение бурными политическими событиями и
коренными  переменами в управлении церковью и государством, начали приходить
в  себя  и  думать  о  своих  привычных делах, вместо того чтобы предаваться
политическим   спорам.   Только   горцы   продолжали   сопротивляться  вновь
установленному  порядку  и  с  оружием  в руках собрались в довольно большом
количестве  под  начальством  виконта  Данди, известного нашим читателям под
именем  Грэма  Клеверхауза.  Но  так  как  среди горцев постоянно происходят
волнения,  то  считали,  что  эти  беспорядки  не могут существенно нарушить
общего  спокойствия  государства,  пока  они  не  выходят  за пределы горных
районов.  В  Нижней  Шотландии  якобиты,  ставшие  теперь  опальной партией,
перестали  надеяться  на  непосредственный  успех  открытого сопротивления и
были  принуждены,  в  свою  очередь,  устраивать  тайные сборища и создавать
союзы  самообороны.  Правительство  называло  это  государственною  изменой,
тогда как якобиты повсюду кричали, что их преследуют.
     Победоносные   виги,   восстановив   в  качестве  национальной  религии
пресвитерианство  и  возвратив  общим  собраниям церкви прежнее их значение,
были  тем  не  менее далеки от тех крайностей, которых требовали камеронцы и
наиболее  непримиримые из нонконформистов в царствования Карла и Иакова. Они
решительно  не  хотели  восстановления Торжественной лиги и ковенанта, и те,
кто   рассчитывал   найти   в   короле  Вильгельме  ревностного  приверженца
ковенантеров,  были  горько  разочарованы,  когда, со свойственной его нации
флегматичностью,  он  заявил  о  своем  намерении относиться с терпимостью к
любому  исповеданию,  совместимому с безопасностью государства. Торжественно
провозглашенная  правительством  веротерпимость  вызывала  негодование среди
представителей    крайней   партии,   осуждавшей   ее,   как   нечто   прямо
противоположное  Писанию.  Для  подкрепления  своих  узколобых  взглядов они
приводили  многочисленные  цитаты,  как нетрудно себе представить, вырванные
из  контекста  и  взятые,  по  большей  части,  из тех предписаний Моисеевых
иудеям,   которые   были  направлены  на  искоренение  в  обетованной  земле
язычества.  Кроме  того,  они  открыто  протестовали против влияния, которое
приобрели   светские  лица  на  дела  церкви  благодаря  праву  осуществлять
патронаж,  и  утвер