ость оказался сержантом Бобом Линкольном.
   — Люди уже под ружьями, капитан!
   — Отлично! — воскликнул я, соскакивая с кровати и поспешно натягивая свой
костюм.
   Я выглянул наружу. Луна еще сияла в небе, и при ее свете я  увидал  роту,
выстроившуюся на плацу в две шеренги. Как раз против моей палатки  худощавый
мальчик седлал низкорослую лошаденку. То был Маленький  Джек,  как  прозвали
его солдаты, на своем мустанге Твидгете.
   На Джеке была зеленая куртка в обтяжку, расшитая желтыми шнурами, и узкие
светло-зеленые штаны с лампасами. Форменная фуражка лихо сидела  на  светлых
кудрях; сбоку висела сабля в восемнадцать дюймов длиною,  на  ногах  звенели
мексиканские шпоры. Кроме всего этого у Джека был самый  маленький  карабин,
какой только можно себе представить. В таком обмундировании и вооружении  он
представлял собою настоящего вольного стрелка в миниатюре.
   Твидгет отличался незаурядными качествами. То была коренастая и  жилистая
лошадка, обладавшая способностью на протяжении долгого времени  существовать
одними почками мескито да  листьями  агавы.  Выносливость  ее  была  не  раз
проверена на опыте. В одном сражении  случилось  так,  что  Джек  и  Твидгет
каким-то образом потеряли друг друга, и мустанг четверо суток провел в сарае
разоренного монастыря, где не было никакой пищи, кроме камней и известки!
   Когда я выглянул из палатки, Джек как раз  кончал  седлать  коня.  Увидев
меня, он побежал подавать завтрак. С едой я покончил в одну  минуту,  и  наш
отряд в молчании двинулся по спящему лагерю. Вскоре к  нам  присоединился  и
майор, сидевший на высоком поджаром коне, за ним следовал негр на спокойном,
жирном жеребце, с большой корзиной, в которой заключался майорский провиант.
Этого негра майор называл «доктором» или просто «доком».
   Скоро мы выбрались на дорогу, ведущую к Орисаве. Майор и  Джек  поскакали
во главе кавалькады. Контраст между этими двумя всадниками невольно  вызывал
у меня улыбку; в сером утреннем свете огромный,  толстый  майор  казался  на
своем длинноногом жеребце гигантским кентавром, тогда  как  Джек  и  Твидгет
были похожи на выходцев из царства лилипутов.
   Какой-то всадник выехал из леса на дорогу и двинулся нам навстречу. Майор
сразу придержал коня и пустил его шагом, так  что  вскоре  оказался  в  тылу
отряда.
   Маневр этот был выполнен очень осторожно, но я не мог  не  заметить,  что
верховой мексиканец порядком встревожил моего начальника...
   Всадник  оказался  пастухом-самбо,  разыскивавшим  скот,   убежавший   из
соседнего кораля. Я стал расспрашивать его, где  можно  найти  мулов.  Самбо
показал рукой на юг и сказал по-испански, что там сколько угодно мулов.
   — Hay muchos, muchissimos! (Там много, много!) — говорил он, показывая на
дорогу, уводившую влево, через лес.
   Следуя его  указаниям,  мы  свернули  на  новую  дорогу,  но  она  вскоре
сузилась.  Солдаты  пошли  гуськом  по-индейски.   Тропинка   терялась   под
густолиственными деревьями, ветки которых сплетались у нас над головами.
   Майору все время приходилось склоняться всем своим крупным телом  к  луке
седла. Раз или два он даже спешивался: колючие акации не давали  возможности
ехать верхом.
   Мы  бесшумно  продвигались  вперед.  Тишина  нарушалась   лишь   невольно
вырывавшимися  у  майора  ругательствами.  Впрочем,  здесь,  в  диком  лесу,
трусоватый майор бранился лишь вполголоса. Наконец тропинка  вывела  нас  на
прогалинку, у края которой возвышался холм, поросший чапарралем.
   Оставив отряд под прикрытием деревьев, я поднялся на холм, чтобы оглядеть
местность. Было еще очень рано,  и  солнце  медленно  восходило  над  синими
водами залива.
   Лучи его плясали и играли на блестящих волнах,  и,  только  закрыв  глаза
рукой, я мог различить вдали стройные мачты кораблей и сверкающие колокольни
города.
   К югу и к западу простиралась  обширная  зеленая  страна,  цветущая  всей
роскошью тропической растительности.  Светло-зеленые  луга  и  темно-зеленые
леса, прорезанные там и сям желтыми пятнами полей, редкие  полосы  оливковой
листвы, изредка серебряная полоса тихой  речки  или  гладкого  озера  —  вот
картина, расстилавшаяся под моими ногами.
   Широкая лесная полоса, блистающая яркой зеленью пальм, тянулась до самого
подножия холма. За нею открывалась прерия, на которой паслось  многотысячное
стадо. Оно было слишком  далеко  от  меня,  чтобы  я  мог  различить  породы
животных, но, во всяком случае, некоторые из них казались довольно тонкими и
стройными. Вот где следует искать мулов.
   Итак, мы отправляемся на это пастбище.
   Предстояло пересечь  лес,  и  я  направился  по  тропинке,  которая,  как
казалось, вела именно в нужном направлении.
   Чем гуще становился лес, тем больше расширялась  тропа.  Через  некоторое
время она вывела нас к реке и оборвалась на ее  берегу.  На  противоположной
стороне никаких признаков дороги или тропинки мы не  нашли,  Там  берег  был
покрыт густым кустарником. Перевитые лианами с широкими зелеными листьями  и
тяжелыми кистями красных цветов кусты преграждали путь сплошной стеной.
   Я отрядил несколько человек на ту  сторону  реки  и  приказал  им  искать
тропинку. Через десять минут до нас донесся зов Линкольна. Я перешел речку и
нашел охотника на самом берегу. Он отодвигал загородку из сучьев и лиан,  за
которой открывалась узкая, но тонкая дорожка, уходившая  от  берега  в  лес.
Плетеная загородка вращалась на воткнутом  в  землю  шесте,  как  дверь,  и,
очевидно, была устроена для того, чтобы скрывать дорогу.
   Отряд гуськом вступил на тропинку. Майор Блоссом не без труда протискался
через проход на своем коне.
   Пройдя  несколько  миль,  переправившись  через  ряд  речек   и   ручьев,
пробившись сквозь густые заросли смоковниц и диких агав, мы  вдруг  заметили
впереди  просвет.  Когда  мы  вышли  из  чапарраля,  перед  нами   открылась
прекраснейшая  картина.  Мы  увидели  широкий  луг,  который  явно  когда-то
обрабатывался, но теперь был заброшен. Всевозможные цветы  —  целые  заросли
цветущих розовых кустов и желтых  подсолнечников,  купы  кокосовых  пальм  и
полудиких смоковниц — представляли редкое и очаровательное зрелище.
   По ту сторону луга, из-за деревьев была видна крыша дома. Мы двинулись  к
нему.
   Началась аллея, с обеих сторон обсаженная апельсинными  деревьями,  ветви
которых сплетались над нашими головами.
   Густая листва защищала нас от солнца;  благоухали  цветы;  воздух  звенел
птичьим гомоном.
   Приблизившись к дому, мы остановились. Я приказал людям соблюдать  тишину
и один пошел вперед — на разведку.
 
   Глава Х
   ПРИКЛЮЧЕНИЕ С КАЙМАНОМ
 
   Аллея неожиданно вывела  меня  на  лужайку.  В  центре  лужайки  высилась
круговая живая изгородь из жасминных кустов.
   За изгородью стоял дом, но с того места, где находился я, из-за  жасминов
виднелась только крыша.
   Не находя в изгороди ни прохода, ни тропинки, я осторожно раздвинул кусты
руками и  заглянул  внутрь.  Зрелище,  открывшееся  передо  мной,  было  так
неожиданно, что я не сразу поверил глазам своим.
   На невысоком холмике стоял дом причудливой и странной архитектуры.  Стены
его были  выложены  из  бамбуковых  жердей,  крепко  связанных  между  собою
волокнами питы. Кровля из пальмовой  листвы  далеко  выступала  за  стену  и
кончалась наверху деревянным куполом с крестом. Окон не было, дом и так весь
просвечивал.  Сквозь  промежутки  между  жердями   просвечивала   внутренняя
обстановка.
   Дверью служила зеленая барежевая занавеска на пруте с кольцами.  Она  как
раз была отдернута, и у входа я заметил диван и изящную арфу.
   Вся постройка была похожа на огромную золотую клетку.
   Вокруг дома расстилался сад. Здесь никакой запущенности уже не было,  все
дышало порядком.
   Сзади,  как  темный   фон   картины,   росла   густая   роща   сучковатых
широковетвенных  олив;  справа  и  слева  —  купы  апельсиновых  и  лимонных
деревьев.  Золотистые  плоды  и  яркие  цветы  резко  выделялись   на   фоне
серовато-желтых листьев. На каждой ветке одновременно  хозяйничала  весна  и
осень.
   В больших вазах глазированного фаянса росли редкие экзотические растения,
своей роскошной расцветкой увеличивавшие общую красоту вида.
   Кристальный фонтан бил почти на десять метров в высоту и,  опадая  дождем
радужных брызг, стекал ручейком по заросшему кувшинками и  другими  водяными
растениями ложу, затем терялся в рощице  величественных  смоковниц.  Питаясь
обильно орошенной землей, эти смоковницы далеко  и  широко  простирали  свои
ветви...
   Людей не было. Казалось, этот роскошный тропический  уголок  был  населен
одними птицами. Павлин и пава торжественно выступали по траве, гордясь своим
великолепным радужным оперением. У  фонтана  торчал  высокий  фламинго,  чей
красный цвет резко выделялся  на  фоне  крупных  зеленых  листьев  кувшинок.
Певчие птицы щебетали на всех деревьях и в кустах. Пересмешник,  взобравшись
на  самую  высокую  ветку,  подражал  монотонному  крику  попугая.  Перцеяды
перелетали с дерева на дерево или купались под брызгами фонтана,  а  колибри
сидели на листьях ароматных цветов или, подобно  играющим  солнечным  лучам,
носились над газоном.
   Напрасно обшаривал я глазами весь сад — людей не было... Но вдруг из рощи
смоковниц до меня  донесся  серебристый  женский  голос.  Взрыв  веселого  и
звонкого хохота. Потом —  ответный  смех,  несколько  коротких  восклицаний,
плеск воды, разбрызгиваемой легкою рукой...
   Сердце мое забилось. Первым моим движением было броситься вперед, и я, не
теряя ни минуты, перескочил жасминную изгородь.  Но  в  следующий  момент  я
резко остановился, боясь наткнуться на то, чего не полагалось видеть...
   Я собирался вернуться назад и уже  занес  было  ногу,  чтобы  перешагнуть
изгородь, когда к серебристому смеху присоединился низкий, мужской голос:
   — Anda!  Anda!  hace  mucho  caloo!  Vamos  a  volver.  (Скорей,  скорей!
Становится жарко! Пора вернуться.)
   — Ah, nо, Рере! Un ratito neas. (Ах, нет, Пепе! Еще немножко!)
   — Vayo, carambo! (Ну, скорей, каррамба!)
   И снова — звонкий смех, хлопанье в ладоши, радостные вскрики.
   «Ну, что ж, — подумал я, возвращаясь на газон. — Раз там и без меня  есть
мужчина, было б глупо отступать...»
   И я подошел к роще смоковниц, заслонявшей от меня  людей,  чьи  голоса  я
слышал.
   — Lupe! Lupe! Mira, que bonito! (Люпе, Люпе, погляди, какая прелесть!)
   — Ah, pobrecito! Echalo, Luz!  Echalo!  (Ах,  бедняжка!  Пусти  ее,  Люс!
Пусти!)
   — Voy luego. (Сейчас.)
   Я  нагнулся   и   осторожно   раздвинул   крупные   шелковистые   листья.
Очаровательное зрелище представилось моим глазам.
   Я увидел круглый бассейн, диаметром в несколько  сажен,  со  всех  сторон
окруженный  высокими  смоковницами,  чьи  гигантские  горизонтальные  листья
прикрывали его от солнечных лучей.
   Вокруг  бассейна  шел  невысокий  фарфоровый   барьер   с   желто-зеленым
орнаментом.
   Посредине била и пенилась сильная струя воды. Преломляясь в ней,  золотые
рыбки, плававшие в бассейне, казались бесчисленными.
   Несколько дальше из  бассейна  вытекал  ручей,  весь  в  водяных  лилиях.
Высокая, гибкая шея лебедя белела на фоне плавучих листьев.
   Другой лебедь, самец, стоял на  берегу,  чистя  клювом  свои  белоснежные
перья.
   А в бассейне плескались две прелестные  девушки  в  зеленых  туниках  без
рукавов, с поясками. Вода доходила им до талии и была так прозрачна,  что  я
ясно различал на дне маленькие ножки купальщиц.
   Их пышные волосы свободно ниспадали на плечи. Девушки были  очень  похожи
друг на друга — обе высокие, грациозные и стройные.
   Черты лица были тоже очень сходны. Всякий сразу понял бы, что это сестры,
хотя по цвету кожи они и отличались друг от друга. Словно более темная кровь
струилась в жилах одной из них, просвечивая сквозь нежную кожу и придавая ей
оливковый оттенок. Волосы были черны, как смоль, а еле заметный темный пушок
над верхней губой подчеркивал ослепительную белизну  зубов.  Большие  черные
миндалевидные глаза, казалось, глядели не на вещи, а сквозь них. Весь  облик
этой девушки невольно напоминал мавританскую Испанию. Она явно была  старшей
из двух купальщиц.
   Вторая представляла  совсем  иной  тип.  То  была  блондинка  с  золотыми
волосами. Большие, широко открытые голубые глаза, длинные и  пышные  волосы,
кожа не такая  шелковистая,  как  у  сестры,  но  нежная,  с  очаровательным
румянцем. Под лучами солнца руки этой девушки казались такими же бескровными
и прозрачными, как и  крохотная  золотая  рыбка,  судорожно  бившаяся  в  ее
пальцах.
   — Ah! que barbara!  Pobrecito-ito-ito!  (Ах  какая  ты  жестокая!  Бедная
рыбка!)
   — Со meremos. (Мы ее съедим.)
   — Ah!.. no, echalo, Luz, о tirare la agua en  suos  о  jos!  (Ах!..  Нет,
пусти ее, Люс, или я тебе забрызгаю глаза.) — И девушка  нагнулась  к  воде,
как бы собираясь исполнить угрозу.
   — Ya! No! (Ах так! Ну нет!) — решительно отвечала Люс.
   — Guanda te! (Берегись!)
   И темноволосая девушка, зачерпнув ладонями  воду,  обрызгала  сестру.  Та
сейчас же выронила рыбку и ответила тем же.
   Разгорелась веселая и оживленная потасовка. Радужные  брызги  летали  над
головами девушек, скатываясь по прядям блестящих волос, и обдавали лебедя...
   Но тут мое внимание было отвлечено хриплым голосом. Оглянувшись, я увидел
толстую негритянку, которая лежала под  деревом  и,  опершись  на  руку,  со
смехом глядела на сражавшихся...
   Ее-то голос я и принял за мужской...
   Внезапно осознав  всю  нелепость  своего  положения,  я  хотел  уйти.  Но
внезапный и резкий крик заставил меня снова повернуться к бассейну.
   Лебеди отчаянно хлопали крыльями по воде, рыбки  метались  из  стороны  в
сторону и в ужасе выскакивали из воды, птицы испуганно кричали.
   Я бросился вперед, чтобы посмотреть, чем вызывалась  суматоха,  и  увидел
негритянку, которая, вскочив на ноги и указывая рукой на барьер,  вопила  не
своим голосом:
   — Ninas, ninas! El cayman! El cayman! (Дети, дети! Кайман! Кайман!)
   Я  взглянул  на  противоположную  сторону   бассейна.   Ужасное   зрелище
представилось  мне.  Безобразный  мексиканский  кайман  медленно  переползал
барьер. Его длинное тело извивалось на водяных растениях.
   Короткие передние лапы, покрытые чешуей и складками,  уже  находились  на
барьере, мощное тело напрягалось перед прыжком. Чешуйчатая спина  с  длинным
зубчатым гребнем блестела от влаги; глаза, обычно тупые, яростно блистали  в
своих выдающихся глазницах.
   У меня был с собой карабин. Вскинуть его к плечу и прицелиться было делом
одной секунды. Грянул  выстрел,  и  пуля  угодила  кайману  между  глаз,  но
скользнула по  твердому  черепу,  словно  по  стальной  броне.  Выстрел  мой
оказался бесполезным, если даже не вредным: раздраженное животное  бросилось
в воду и понеслось прямо к девушкам.
   Сестры уже давно бросили свою веселую игру. Они совершенно растерялись  и
вместо того, чтобы выскочить на берег, неподвижно стояли, дрожа от страха  и
сжимая друг друга в объятиях.
   Одним прыжком перескочил я барьер и, выхватив саблю, побежал по бассейну.
   Девушки стояли почти посредине водоема, но кайман  попал  в  него  раньше
меня, а вода мешала мне двигаться. К тому же дно было скользкое, и я два или
три раза падал. Но я  тотчас  вскакивал  и  с  отчаянной  энергией  бросался
вперед, громко крича девушкам, чтобы они бежали на берег.
   Несмотря на мои крики, перепуганные девушки даже  не  пытались  спастись.
Страх приковал их к месту...
   Кайман несся к ним со страшной быстротой. Он уже находился шагах в  шести
от купальщиц; его  длинная  морда  торчала  под  водой,  в  мощных  челюстях
сверкали четыре ряда острых зубов.
   Я застонал от отчаяния.  Глубокая  вода  сковывала  мои  движения.  Чтобы
встать между кайманом и его жертвами, я должен  был  пробежать  почти  вдвое
больше, чем уже пробежал.
   — Опоздаю!..
   И вдруг кайман свернул в сторону: он наткнулся на подводную трубу.
   Это задержало его всего на несколько  секунд,  но  я  успел  добежать  до
девушек и встать так, чтобы принять на себя его нападение.
   — A la orilla! A la orilla! (На берег! На берег!) — кричал я, подталкивая
девушек левой рукой и в то же время вытягивая правую, вооруженную шпагой,  к
приближающемуся кайману.
   Только теперь девушки стряхнули с себя оцепенение и бросились из воды.
   Чудовище приближалось, щелкая зубами...
   Я размахнулся и ударил каймана по голове. Но сабля скользнула по твердому
черепу, и сталь жалобно зазвенела.
   Тем не менее удар заставил крокодила свернуть с пути, и он пролетел  мимо
меня, как стрела. Я с отчаянием оглянулся назад... Какое счастье: девушки  в
безопасности!
   Липкая чешуя задела мое бедро; я отскочил  в  сторону,  чтобы  кайман  не
ударил меня хвостом, которым он бил по воде.
   Кайман повернулся и снова бросился на меня.
   На этот раз я уже не пытался рубить, а вонзил ему саблю в пасть в расчете
проткнуть глотку. Но клинок сломался, как ледяная сосулька. У меня  в  руках
остался обломок не длиннее фута — и этим обломком я колол и резал с энергией
отчаяния.
   Положение  мое  поистине  было  критическим.  Девушки  уже  выбрались  из
бассейна и, отчаянно крича, стояли на парапете.
   Вдруг старшая, схватив с земли жердь,  кинулась  мне  на  помощь.  Но  не
успела она соскочить в бассейн, как  из-за  смоковниц  блеснул  огонь,  и  я
услышал выстрел. Просвистела пуля, и несколько человек  выскочило  из  рощи.
Перескочив парапет, все они побежали к бассейну.
   Громкий плеск,  людские  голоса,  звон  оружия  —  и  кайман,  пронзенный
двенадцатью штыками, погрузился на дно.
 
   Глава XI
   ДОН КОСМЕ РОЗАЛЕС
 
   — Вы не ранены, капитан?
   То был голос Линкольна. Вокруг меня по пояс в воде стояла дюжина  солдат.
Тут же был и Маленький Джек: только голова в фуражке  торчала  над  водой...
Его игрушечная сабля в полтора фута длиной  тоже  была  всажена  в  мертвого
крокодила.
   Я улыбнулся.
   — Цел и невредим, — отвечал я. — Но вы поспели как раз вовремя...
   — Мы прибежали на ваш выстрел, капитан, — объяснил  Линкольн.  —  Раз  вы
стреляете, значит, что-то случилось. Взяв нескольких ребят,  я  поспешил  на
помощь...
   — И хорошо сделали, сержант!.. Но где же...
   И я взглянул в ту сторону, где были девушки. Но они исчезли.
   — Если вы про женщин, — вмешался Чэйн, — то они скрылись за деревьями.
   С этими словами он  вдруг  повернулся  и  стал  яростно  колоть  мертвого
каймана штыком, восклицая:
   — У, черт! Чтоб ты провалился со всем своим  железным  костяком!  Мерзкая
тварь, туда же — лезет к девушкам!.. До чего  крепок,  проклятый!  Ах,  черт
возьми, да на нем не осталось ни одного живого места!
   Мы вылезли на берег, и солдаты вытирали свои мокрые ружья.
   В это время появился Клейли во главе всего отряда. Когда я рассказал  ему
все приключение, он расхохотался:
   — Клянусь жизнью, — сказал он, — тут не о чем  будет  и  докладывать!  Со
стороны неприятеля один убитый, а у нас даже  раненых  нет.  Впрочем,  можно
будет упомянуть об одном пропавшем без вести.
   — Кто же пропал? — насторожился я.
   — Кто же, как не доблестный Блоссом!
   — Но куда он девался?
   — А кто его знает. В последний раз, когда я его  видел,  он  прятался  за
какую-то развалину. Я не удивился бы, если бы он ускакал обратно  в  лагерь.
Несомненно, он так поступил бы, если б запомнил дорогу.
   И Клейли снова громко рассмеялся.
   Мне  и  самому  было  трудно  удержаться  от  смеха,  ибо,   взглянув   в
направлении,  указанном  лейтенантом,  я   разглядел   нечто   лунообразное,
оказавшееся лицом майора.
   Спрятавшись за смоковницами, он осторожно выглядывал оттуда, а  в  глазах
застыл страх. Я видел только его лицо, круглое и  блестящее,  как  луна,  и,
подобно лику луны, испещренное светом и тенью: от страха по  щекам  поползли
красные и белые пятна.
   Разобравшись в положении, майор  на