дело мрачное предчувствие. Вспомнились рассказы  о  сомнительных
подвигах наших солдат в окрестностях Вера-Круца. По-видимому, слухи о героях
из мародеров нисколько не преувеличены.
   Раньше  я  был  уверен,  что  мародеры  не  забирались  так  далеко,   но
встречавшиеся   на   каждом   шагу   картины   разрушения   заставили   меня
призадуматься.
   За  несколько  километров  от  ранчо  дона   Косме   мы   наткнулись   на
изуродованный труп солдата. Он лежал на спине, открытые глаза смотрели прямо
на луну. У него были вырваны язык и сердце и отрезана по локоть левая  рука.
В десяти шагах от него лежал в таком же виде другой солдат...
   Мы въехали в лес; беспокойство стало невыносимым.  Я  видел,  что  Клейли
тревожился не менее моего.
   — Трудно допустить, чтобы мародеры проникли сюда, — сказал  он.  —  Нужно
бояться другого, — добавил он немного  спустя,  —  негодяя  Дюброска  с  его
шайкой...
   — Вперед, вперед! — крикнул я, дал шпоры коню и понесся вперед галопом.
   Больше я не мог говорить. Клейли выразил мои  самые  тайные  опасения,  и
сердце мое сжалось от сильной боли.
   Остальные тоже пришпорили коней. Вдруг Рауль  остановился  и  сделал  нам
знак тоже остановиться.
   — В чем дело? — спросил я шепотом.
   — В лесу кто-то есть, капитан!
   — Где?
   — Там, налево... Я не мог различить, кто это...
   — Я видел, это мустанг, — заметил Линкольн.
   — С седоком?
   — Не могу вам наверное сказать, капитан! Он был  слишком  далеко  отсюда,
трудно было рассмотреть. Но что это мустанг — ручаюсь головой...
   — Позвольте мне проследить его, тогда я скажу вам, с седоком он или  нет,
— продолжал он.
   — Пожалуй, это будет лучше... Рауль, Чэйн... сойдите с лошадей и  пойдите
с сержантом, а ты, Джек, держи лошадей...
   — Если позволите,  капитан,  я  лучше  пойду  один,  —  шепотом  произнес
Линкольн. — Рауль и Чэйн, правда, прекрасные товарищи и  выручат  из  всякой
беды, но я привык выпутываться один...
   — Хорошо, сержант, делайте, как  хотите.  Мы  будем  ждать  здесь  вашего
возвращения.
   Охотник соскочил с лошади, тщательно осмотрел  свой  карабин  и  пошел  в
сторону, как раз  противоположную  той,  где,  по  его  указаниям,  пробежал
мустанг.
   Мы ждали его с полчаса, сгорая от нетерпения. Я уже  начал  опасаться  за
Линкольна,  когда  до  нас  донесся  звук  выстрела  со  стороны   как   раз
противоположной той, куда скрылся охотник.
   — Это выстрелил сержант, — заметил Чэйн.
   — Вперед! — скомандовал я.
   И мы поспешили к тому месту, откуда послышался выстрел. Метров через  сто
мы встретили Линкольна, который шел назад с ружьем на плече.
   — Ну? — произнес я.
   — На мустанге в самом деле был седок, капитан, но теперь его больше нет.
   — Что это значит, сержант?
   — То, что на мустанге сейчас уже никто не сидит. Один из  них  удрал,  то
есть это мустанг, а седок остался на месте.
   — Как! Сержант, вы убили...
   — Да, капитан, и убил не зря.
   — А именно?
   — Во-первых, это был гверильяс, а во-вторых, конный разведчик.
   — Как вы узнали это?
   — Как не узнать, капитан! Я все время  шел  по  его  следам.  На  поляне,
которую, мы перед тем пересекли, не было следов: значит, он ехал не  отсюда.
В одном месте,  у  густой  заросли,  была  стоянка...  много  разных  следов
осталось...
   — Хорошо. Дальше что?
   — Я все шел по следам, пока не увидел  его  самого.  Он  почти  лежал  на
лошади, а не сидел, как сидят обыкновенно добрые люди.  Это  показалось  мне
очень подозрительным. Вгляделся — оказывается, и ружье есть у  него.  «Плохо
дело!» — думаю. Ну, взял и выстрелил... Проклятый мустанг удрал, но седока я
обшарил и нашел вот что... С этой штучкой не выйдешь на гризли...
   — Что вы сделали! — крикнул я, схватив  блестящий  предмет,  который  мне
подал охотник.
   Это был стилет с серебряной ручкой, который я в  прошлое  свое  посещение
подарил молодому Нарсиссо.
   — Я полагаю, ничего дурного, капитан...
   — А каков собой этот мексиканец... какое  у  него  лицо?  —  спрашивал  я
тревожно.
   — Каков собой? Да не особенно красив. Похож на  индейца.  Не  угодно  ли,
впрочем, вам самим посмотреть: он валяется недалеко отсюда...
   Я соскочил с коня и бросился вслед за  Линкольном  в  чащу.  Шагов  через
двадцать я чуть-чуть не споткнулся о тело, лежавшее в тени.  Оно  лежало  на
спине, а лицо его было ярко освещено лунным светом. Я  наклонился  над  ним.
Одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться, что я никогда не видел
его прежде. Это был самбо  с  длинными  волосами,  похожими  на  шерсть.  По
полувоенной одежде можно было узнать в нем гверильяса. Линкольн был прав.
   — Не правда ли, капитан, хорош? — сказал Линкольн, когда я кончил осмотр.
   — Вы думаете, он выслеживал нас?
   — Нас или еще кого, но что он выслеживал — это верно.
   — Никто не знал, что мы поедем сюда. Едва ли он гнался за нами, — заметил
я.
   — Нет, это очень может быть, — проговорил подъехавший Клейли, —  кому-то,
наверно, хорошо известно все, что мы делаем. Этот «кто-то» знает, конечно, и
об уводе из города Нарсиссо, и о наших визитах на гасиенду...
   — Да,  это  верно...  А  мы  все  еще  медлим...  Рауль,  вперед,  только
осторожнее, тише, как можно тише...
   Мы поехали гуськом по узкой тропинке.
 
   Глава XXXI
   В ПЛЕНУ У ГВЕРИЛЬЯСОВ
 
   В полях, окружавших ранчо, все было тихо. Дом стоял  цел  и  невредим.  Я
начал успокаиваться.
   — Вперед! — скомандовал я громко.
   — Капитан! — окликнул меня шепотом француз, придерживая  лошадь  у  живой
изгороди,
   — Ну, что такое?
   — В том  конце  аллеи,  по  которой  нам  нужно  ехать,  идет  кто-то,  —
вполголоса сообщил Рауль.
   — Наверно, кто-нибудь из слуг... Бояться нечего... Вперед...
   Доехав до конца аллеи, Клейли и я спешились,  приказав  людям  дожидаться
нас, и пошли к дому. В нем было тихо, и все казалось по-старому.
   — Уж не легли ли они спать? — заметил Клейли.
   — Нет, слишком рано... Может быть, они внизу, ужинают?..
   — Вот это было бы очень кстати: я страшно голоден...
   Мы подошли к веранде. По-прежнему стояла тишина.
   — Где же собаки? — недоумевал я.
   Мы вошли в дом.
   — Странно! — бормотал я. — Никто не показывается... Но куда  же  девалась
мебель?
   Мы подошли к лестнице. Я взглянул вниз — ни света, ни звука...
   Я обернулся и вопросительно взглянул на своего спутника. В это время  мое
внимание привлек странный шорох в тени оливковых деревьев у входа в ранчо. А
в следующий  момент  нас  окружила  целая  гурьба  людей,  и  не  успели  мы
опомниться, как уже лежали на спине со связанными руками и ногами.
   В то же время послышался шум борьбы в аллее, где мы оставили наших людей.
Раздались выстрелы... Через минуту толпа мексиканцев повалила оттуда, ведя в
середине связанных Линкольна, Чэйна и Рауля. Нас всех уложили рядом. Лошадей
привязали к деревьям.
   Человек двенадцать  остались  караулить,  остальные  отправились  в  сад,
откуда вскоре послышались смех и веселые  голоса.  Мы  не  видели,  что  там
делалось. Нам казалось, что все происходящее — какой-то тяжелый кошмар...
   Линкольн был весь опутан веревками. Он сопротивлялся ожесточенно  и  убил
одного из мексиканцев. Спеленатый точно мумия, он скрипел зубами,  на  губах
его от ярости выступила пена. Рауль и ирландец Чэйн  относились  спокойно  к
своему положению.
   — Хотелось бы мне знать, сегодня прикончат нас или подождут до утра?  Как
ты думаешь, Чэйн? — посмеивался Рауль.
   — Вероятно, времени терять даром не будут, — отозвался  Чэйн.  —  Того  и
гляди, вздернут всех на воздух...
   — А разве ты не надеешься на помощь Патрика, образок которого  носишь  на
груди?
   — Патрик вряд ли прибежит спасать  меня,  но  мексиканцы,  узнав,  что  я
католик, быть может, смягчатся. Хорошо бы достать образок, но я и пальцем не
могу пошевельнуть.
   — О, это  сейчас  можно  устроить...  Hola,  senor!  —  крикнул  француз,
обращаясь к одному из гверильясов.
   — Quien? (Кого зовешь?) — спросил тот, приближаясь.
   — Usted su mismo! (Тебя самого!)
   — Que cosa? (В чем дело?)
   — У этого вот джентльмена, — продолжал  Рауль  по-испански,  указывая  на
Чэйна, — карманы полны серебром...
   Этих слов было достаточно. Гверильясы, почему-то забывшие обыскать нас, в
один миг обшарили наши карманы, К сожалению, во всех наших кошельках, вместе
взятых, оказалось не больше двадцати долларов. У Чэйна же,  как  нарочно  не
было ни цента. Пострадал за  это  Рауль,  которому  обманутый  им  гверильяс
отплатил проклятьями и пинками. При обыске разорвали ворот куртки  ирландца,
и мексиканцы заметили католический образок.
   Гверильясы пошептались о чем-то и слегка ослабили веревки ирландца.
   — Благодарю вас за любезность, сеньоры! — сказал Чэйн.  —  Чувствую  себя
теперь гораздо лучше.
   — Muy bueno! (Очень хорошо!) — ухмыляясь, проговорил один из мексиканцев.
   — Да, muy bueno, клянусь честью, но я вовсе не обиделся бы, если  бы  мне
было еще лучше... Не можете ли вы ослабить еще  чуть-чуть  веревку  на  этой
руке? Она режет, как бритва.
   Все невольно рассмеялись. Лишь один Линкольн лежал безмолвно.
   Маленький Джек был положен рядом с  охотником.  Считая  его  слабосильным
ребенком, мексиканцы связали его очень небрежно. Наблюдая за ним исподтишка,
я заметил, что он украдкой выделывал разные фокусы, стараясь освободиться от
уз. Но, должно быть, ему не удавалось это, потому  что  он  вдруг  застыл  в
неподвижности.
   Однако,  когда  гверильясы  занялись  Чэйном  и  его  образками,  мальчик
подкатился совсем близко к Линкольну. Один из  мексиканцев  заметил  это  и,
схватив его за пояс, поднял на воздух и воскликнул:
   — Mira camarados, qui  briboncito!  (Смотрите,  товарищи,  вот  маленький
негодяй!)
   И при дружном хохоте гверильясов он швырнул Джека точно котенка в  кусты,
где он и скрылся из наших глаз.
   — Ох, чтоб мне  провалиться  на  этом  месте,  если  это  не  французишка
Дюброск! — заорал вдруг Чэйн.
   Я поднял глаза: передо мной действительно стоял Дюброск!
   — А! Капитан! — насмешливо сказал  он.  —  Comment  vous  porte-vous?  Вы
пожаловали  сюда  на  охоту  за  птичками?  К  сожалению,  они  улетели   из
гнездышка...
   Будь я связан только ниточкой, я и  то  бы  не  пошевельнулся,  до  такой
степени меня поразило появление Дюброска и его злорадное сообщение. Мысль  о
том, что Гвадалупе несчастна, парализовала меня.
   «Неужели, — подумал я, — она во власти злого духа?»
   — А! Какая чудная лошадь! — воскликнул креол, подходя к  моей  лошади.  —
Это — чистокровный араб. Посмотри, Яньес! Если вы ничего не имеете против, я
оставлю ее себе.
   — Берите, — процедил сквозь зубы гверильяс.
   Это был, очевидно, начальник отряда.
   — Благодарю вас... Позвольте, капитан, — обратился он ко мне, —  принести
и вам благодарность за прекрасный подарок. Вы возмещаете  мне  потерю  моего
доброго мустанга, которого ты, негодяй, загнал неизвестно куда, sacre!
   Последние слова относились  уже  к  Линкольну  и  сопровождались  сильным
пинком в грудь.
   Этот удар вызвал эффект, которого никто не мог  ожидать.  Линкольн  разом
вскочил на ноги, а веревки  упали...  Схватив  лежавший  возле  карабин,  он
ударил им Дюброска по голове; француз тяжело рухнул на землю...
   В тот же миг охотник был окружен мексиканцами, замахивавшимися  ножами  и
саблями.
   Однако, размахивая ружьем, он проложил себе таким образом дорогу и  исчез
в темноте, испуская вой, как раненый зверь.
   Некоторые из гверильясов с криками ярости кинулись за ним.
   Послышались выстрелы и новые крики...
   Дюброска отнесли в ранчо. Он был без чувств...
   Мы все еще не могли понять, каким образом освободился наш товарищ,  когда
один из гверильясов, подняв обрывок веревки воскликнул:
   — Carajo! ha cortado el briboncito!  (Этот  маленький  негодяй  перерезал
веревки!) — Он побежал в кусты, куда был брошен Джек.  Мы  затаили  дыхание,
ожидая услышать вопли безжалостно убиваемого мальчика. Сердца наши  замерли.
— Рог todos santos! Se fue! (Клянусь всеми святыми! Он  убежал!)  —  донесся
голос гверильяса.
   — Ура! — рявкнул Чэйн. — Вот так молодчина наш Джек!
   Гверильясы бросились в погоню за мальчиком, но скоро  возвратились  ни  с
чем...
   Нас разъединили, так что мы не могли говорить друг с  другом.  К  каждому
был приставлен отдельный часовой.
   Возвратились и те, которые гнались за Линкольном. Из их разговоров  можно
было заключить, что им не удалось поймать ни охотника, ни Джека.
   Гверильясы совещались о чем-то около ранчо  —  мы  чувствовали,  что  там
решалась  наша  судьба.  Наконец  совещание  окончилось.  Мексиканцы  начали
готовиться к  отъезду.  Наших  лошадей  увели  куда-то,  вместо  них  вывели
оседланных мулов. Нас посадили на них и крепко привязали к седлу. Сверху  на
каждого накинули серапе, глаза  завязали.  Труба  подала  сигнал  к  походу,
послышался стук копыт, и мы почувствовали, что наши мулы тронулись в путь...

   Глава XXXII
   СКАЧКА ВО МРАКЕ
 
   Ехали всю ночь. Не будь глаза наши завязаны, нам непременно выхлестало бы
их ветвями, то и дело ударявшими нас  по  лицу.  Шуршание  листьев  и  треск
сучьев, стегавших нас со  всех  сторон,  доказывали,  что  мы  едем  посреди
густого леса. Веревки глубоко врезались в тело. Руки и ноги затекли.
   Под  утро  мы,  судя  по  движению  мулов,  очутились  в  горах.  Мы   то
поднимались, то опускались. Затем все поехали гуськом, —  значит,  попали  в
ущелье.
   Рауль ехал впереди меня,  и  от  времени  до  времени  мы  перекидывались
несколькими фразами.
   —  Как  ты  думаешь,  Рауль,  куда  это  нас  везут?  —  спросил  я   его
по-французски.
   — В гасиенду Сенобио. По крайней мере, я надеюсь на это...
   — На что же тут надеяться?
   — Потому что если мы попадем к  нему,  то,  может  статься,  и  не  будем
повешены: Сенобио — человек благородный.
   — Ты знаешь его?
   — Знаю, капитан! Я оказывал ему кое-какие услуги насчет контрабанды.
   — Как, он контрабандист?
   — Да... В этой стране контрабанда не считается особенно бесчестным делом.
Ею живут сами чиновники. Надо же  чем-нибудь  вознаградить  себя  за  плохое
жалованье!.. А Сенобио, можно прямо сказать, — контрабандист первой руки.
   — Так ты думаешь, что мы попали в руки именно отряда Сенобио?
   — О, да! Попадись мы Харауте, то давно  бы  уже  наши  тела  болтались  в
воздухе перед гасиендой дона Косме. Этот поп-разбойник не дает спуску  своим
врагам. А если бы ваш покорный слуга попал к  нему  в  руки,  то,  смею  вас
уверить, что он был бы повешен вдвое скорее, чем любой другой пленник...
   — А почему же ты думаешь, что нас захватила гверилья, Сенобио?
   — Я знаю Яньеса. Это один из офицеров Сенобио, он командует этим отрядом.
Удивляюсь только, что он увез нас,  несмотря  на  то  что  с  ним  находился
Дюброск. Быть может, кто-нибудь сумел расположить его в нашу пользу.
   Это замечание заставило меня задуматься.
   — Да, я не ошибаюсь, — заговорил снова Рауль, проехав  несколько  времени
молча. — Мы едем по горе, которая находится на берегу реки Сан-Хуан.
   Действительно, через несколько минут мулы вступили в воду.
   Рауль заговорил снова:
   — Да, это Сан-Хуан; я узнаю каменистое дно. И  вода  должна  быть  в  это
время года как раз такой глубины...
   Брызги летели  выше  головы.  Вода  доходила  до  наших  седел.  Хотя  мы
находились под тропиками и солнце пекло — вода была холодна,  как  лед.  Это
происходит оттого, что река питается снегами Орисавы.
   — Ну, теперь я знаю наверное, куда нас везут, — продолжал Рауль. — Сейчас
мы выедем на берег. Тут очень скользко. Берегитесь, капитан!..
   — Чего же беречься, Рауль? — спросил я с недоумением.
   — Ох, я совсем потерял голову, капитан! — со смехом ответил он. —  Говорю
так, как будто вы свободны...
   — Да что же может случиться?
   — Можете упасть. Мы подъезжаем к пропасти. Если вашему мулу угодно  будет
оступиться, вы полетите в глубину по меньшей мере полутораста метров.
   — Неужели?!
   — Ничего, капитан, успокойтесь. Мулы идут твердо, да и тюки  привязаны  к
ним прочно.
   Рауль смеялся, но мне было вовсе не до смеха. Мысль, что  я  нахожусь  во
власти глупого  мула,  который  может  полететь  кувырком  вместе  со  мною,
приводила меня в ярость. А  я  знал,  что  в  горах  часто  бывают  подобные
случаи...
   «Зачем он сказал мне об этом?» — думал я.
   Я  налег  всем  телом  на  мула,  стараясь  приспособиться  ко  всем  его
движениям. Внизу ревел поток, но шум его ослабевал все более по  мере  того,
как мы поднимались вверх...
   Мы поднимались все выше. Под ногами наших  мулов  обрывались  камни  и  с
грохотом падали вниз. Но вот мулы приняли  опять  горизонтальное  положение,
нас охватило теплым ветром — мы начали оживать. Опасное место было  пройдено
благополучно... Да, но что ожидало нас впереди? Не та же ли смерть?
 
   Глава XXXIII
   ВЫПИВКА A LA CHEVAL3Гверильясы остановились и спешились. Нас оставили  на
мулах, которых привязали к кольям длинными  лассо.  Животные  начали  щипать
траву, бродя под колючими ветвями дикой локусты.
   Наши мундиры превратились в  лохмотья.  Мы  чувствовали  себя  совершенно
разбитыми, вдобавок в наши ноги впивались ядовитые колючки  кактусов.  Всего
хуже  было  то,  что  мы  сидели  на  деревянных  седлах.  Ко  всему   этому
присоединялась еще страшная боль от  ремней  и  веревок,  которыми  мы  были
связаны. Вокруг нас зажгли костры.  Гверильясы  жарили  на  завтрак  мясо  и
варили шоколад. Нам не предлагали ни пить, ни есть,  а  мы  были  голодны  и
томились жаждой. Стоянка продолжалась около часу.
   — Тут стоит другой отряд с вьючными мулами, — шепнул мне Рауль.
   — А это ты откуда узнал?
   — По крикам погонщиков. Прислушайтесь-ка...
   Действительно, в некотором отдалении от нас слышались  громкие  крики  на
испанском языке, оправдывавшие предположение Рауля:
   — Mula! anda! vaya! levantate! cartai! rnula! mulita! anda! st! st!
   Вдруг мне послышался знакомый женский  голос...  Неужели  Гвадалупе  тоже
очутилась тут?!
   Эта мысль была слишком мучительна, и я не мог  долго  останавливаться  на
ней...
   Прозвучал рожок — и мы отправились дальше. Должно быть, мы ехали по самой
вершине горы. Растительности больше не было, а  жара  делалась  нестерпимой.
Серапе, которые служили нам  ночью  прекрасной  защитой  от  холода,  теперь
становились лишней тяжестью,  неудобством.  Но  до  этого  нашим  мучителям,
конечно, не было дела. Лишь после я узнал, что завернули нас в них вовсе  не
с целью уберечь от холода...
   Мы умирали от жажды, и Рауль попросил воды у одного из гверильясов.
   — Carajo! — произнес тот. — Стоит ли заботиться? Скоро вас так  успокоят,
что вы никогда больше не захотите ни пить, ни есть...
   Эта грубая шутка вызвала взрыв смеха со стороны товарищей говорившего.
   Около полудня мы опять стали спускаться и различили шум воды.
   — Где мы теперь, Рауль? — спросил я чуть слышно.
   — Подъезжаем к реке. Это рукав Антигвы.
   — Опять придется пробираться вдоль пропасти?
   Увеличивавшийся рев бурливого  потока  и  острый  холодок,  поднимавшийся
снизу, бросали меня в дрожь.
   — Да, капитан, но дорога будет широкая и удобная, — ответил Рауль. —  Там
даже вымощено...
   — Вымощено? Значит, мы поедем не по какой-нибудь необитаемой пустыне?
   — Именно по пустыне, но дорога была проложена монахами...
   — Монахами?! — воскликнул я удивленно.
   — Да, в долине есть монастырь... впрочем, он был там когда-то, теперь  же
от него остались одни развалины...
   Мы все спускались. Временами казалось, что мулы идут на  головах,  ногами
кверху. Шум потока становился оглушительным.
   Рауль крикнул мне что-то, чего я не мог разобрать, но мне показалось, что
это было какое-то предупреждение. Вслед за тем он точно пропал куда-то,  как
будто его унесло в пропасть.
   Я ожидал, что кувыркнусь за ним вдогонку, когда вдруг мой  мул