зкое расстояние, он безусловно  сумеет
загнать одного из быков. Но дело сильно осложнится, если канны  обратятся  в
бегство, увидав его еще издалека. Итак, нужно подкрасться  к  каннам,  чтобы
начать гон с близкого расстояния,  -  вот  первая  задача.  Но  Гендрик  был
осторожным охотником, и это ему скоро удалось. Он не поехал прямо на  стадо,
а сделал большой крюк,  пока  канны  не  оказались  между  ним  и  скалистым
обрывом, и тогда, направив на них свою кваггу, неторопливо поскакал вперед.
   В седле он сидел не выпрямившись, а припав к  луке,  так  что  грудь  его
почти лежала на шее скакуна. Этим он желал обмануть животных, которые  иначе
признали бы во всаднике врага. А так они не могли разобрать,  что  за  тварь
приближается к ним, и довольно долго стояли, взирая на Гендрика и его кваггу
с большим любопытством, хотя, разумеется, и не без опаски.
   Все же они допустили охотника на расстояние пятисот  ярдов  -  достаточно
близкое для него -  и  тогда  только  снялись  с  места  тяжелым,  неуклюжим
галопом.
   Гендрик теперь привстал в седле, пришпорил кваггу и помчался за стадом во
весь опор. Его расчет оказался верен. Канны бежали прямо на скалы - не туда,
где лощина образовала  проход,  а  туда,  где  не  было  никакого  спуска  с
плоскогорья,  -  и,  достигнув  стремнины,  были  вынуждены  избрать   новое
направление, под прямым углом к прежнему. Гендрик это использовал и,  срезав
угол, вскоре настиг стадо. Он задумал отделить одного из быков  от  стада  и
загнать его, предоставив остальным ускакать, куда им будет угодно.
   Свое намерение он выполнил без труда. Вскоре одна из канн, самая  жирная,
подалась в сторону, как будто рассчитывая найти там спасение, пока остальные
бегут вперед. Но хитрость едва не сгубила канну. Гендрик не  упустил  ее  из
виду, и квагга с наездником мгновенно устремилась за ней. Еще одно усилие  -
и гон увлек и дичь и охотника на  целую  милю  в  глубь  равнины.  Канна  из
рыжевато-бурой стала свинцово-синей; слюна длинными нитями свисала с ее губ,
пена взмылилась на широкой груди, из больших глаз катились слезы, и ее галоп
перешел в усталую рысь. Канна явно выдыхалась. Через несколько минут  квагга
уже бежала за ней совсем по пятам, и  тогда  огромная  антилопа,  видя,  что
бегство ее уже не спасет, остановилась в отчаянии  и  повернулась  навстречу
преследователю.
   Гендрик держал в руке заряженный карабин, и вы, вероятно, полагаете,  что
юный охотник тотчас вскинул его на плечо, прицелился,  нажал  курок  и  убил
канну наповал.
   Должен вас разочаровать: он не сделал ничего подобного.
   Гендрик был истый охотник - не слишком опрометчивый  и  не  склонный  зря
расходовать заряд. Он задумал  кое-что  поинтереснее,  чем  убить  канну  на
месте. Он знал, что животное в его полной власти, так что  теперь  он  может
гнать его куда угодно, как смирного вола. Убивать же канну на месте означало
напрасную трату пороха и пули. Мало того: это поставило бы перед ним новую и
довольно-таки трудную задачу. Как перенести мясо в лагерь? В один  прием  не
управишься, да еще был риск, что гиены сожрут  главную  часть  добычи,  пока
охотник снесет домой первую порцию. Между тем  он  мог  избавиться  от  всех
хлопот, пригнав дичь к лагерю. Это он и собирался сделать.
   Итак, приберегая пулю, Гендрик проскакал мимо затравленного зверя,  потом
повернул назад, заставил повернуть  и  канну  и  погнал  ее  перед  собой  в
направлении  к  скалам.  Канна  не   могла   ни   уклониться,   ни   оказать
сопротивления. Время от времени она оборачивалась и делала попытку поскакать
в сторону, но всадник, заехав вперед, опять легко направлял ее  куда  хотел,
пока наконец не пригнал ко входу в расселину.

Глава 40
БЕШЕНАЯ СКАЧКА ВЕРХОМ НА КВАГГЕ

   Гендрик уже поздравил себя с успехом. Радостно предвкушал он,  как  будут
поражены все домашние, когда он пригонит к лагерю канну;  ибо  нисколько  не
сомневался, что это ему удастся. В самом деле, какие  могли  тут  возникнуть
сомнения? Канна уже вступила в расселину и бежала рысью  вниз  по  тропе,  а
Гендрик на своей квагге поспешал за ней. Всего лишь несколько ярдов отделяло
охотника от входа в расселину, когда вдруг  до  его  слуха  донесся  громкий
топот, словно целое стадо  крепконогих  животных  поднималось  по  каменному
коридору.
   Гендрик пришпорил своего скакуна, чтобы скорее достичь края плоскогорья и
заглянуть в глубину расселины. Но не успел он еще домчаться  до  места,  как
увидел, к своему удивлению, что канна скачет обратно в гору и норовит, минуя
всадника, выбежать на равнину.  Антилопа,  по-видимому,  испугалась  чего-то
там, в расселине, и, чем идти навстречу новому врагу,  предпочла  обратиться
грудью к старому. Гендрик не стал преследовать антилопу - ее он мог  догнать
в любое время, - важнее было  узнать  сперва,  какая  причина  заставила  ее
повернуть обратно; и он  еще  быстрее  поскакал  к  расселине.  Скажут,  что
мальчику  следовало,  пожалуй,  действовать  осторожнее  -  ведь  там  могли
оказаться львы. Но топот копыт, будивший гулкое  эхо  в  каменном  коридоре,
убеждал охотника, что не львы спугнули канну.
   Наконец Гендрик достиг места, откуда мог заглянуть в  глубину  расселины.
Впрочем, этого даже не требовалось - животные, чей топот он слышал, были уже
близко; охотник увидел не что иное, как  табун  квагг.  Гендрик  был  сильно
раздосадован помехой - и тем  сильнее,  что  виновницами  оказались  квагги,
совсем не соблазнительная дичь.  Будь  вместо  них  что-нибудь  стоящее,  он
пристрелил бы штуку, другую, но убить кваггу он мог бы сейчас разве  что  со
зла, так как в ту минуту был основательно зол на них.
   Сами того не зная, несчастные квагги  одним  своим  появлением  доставили
охотнику много лишних хлопот: догоняй теперь снова канну да заставь ее опять
свернуть к лощине! Неудивительно, что Гендрик обозлился. Но не настолько все
же был он раздражен, чтобы с досады выстрелить  в  надвигавшийся  табун,  и,
повернув своего скакуна, он погнался опять за канной.
   Едва он снялся с места, как одна за другой вышли  из  расселины  сорок  -
пятьдесят квагг. Каждая, завидев всадника, испуганно вздрагивала и  кидалась
в сторону, пока весь табун не вытянулся по равнине  в  длинную  вереницу,  и
каждая квагга фыркала и испускала на скаку свое громкое "куа-а-аг!"
   При обычных обстоятельствах Гендрик вряд ли заинтересовался бы  ими.  Ему
часто доводилось видеть табуны квагг, так что они не могли возбудить  в  нем
любопытства. Но на этот раз квагги привлекли его  внимание,  и  вот  почему:
когда они  проносились  мимо,  он  заприметил  среди  них  четыре  с  куцыми
хвостами. По этому признаку охотник узнал тех скакунов, которые  попались  с
другими в западню  и  были  затем  отпущены  на  волю.  Черныш  из  каких-то
соображений обкорнал им предварительно хвосты.
   Гендрик нисколько не сомневался, что это были те самые квагги и что табун
тот же самый, который  приходил,  бывало,  к  озеру  на  водопой,  но  после
оказанного ему дурного приема уже не появлялся в окрестностях. Эта  догадка,
промелькнувшая в голове у Гендрика, и побудила  его  с  некоторым  интересом
наблюдать за кваггами.
   Внезапный испуг животных при виде  всадника  и  забавные  фигуры  четырех
бесхвостых рассмешили мальчика,  и  он  громко  расхохотался,  когда  пустил
галопом своего полосатого скакуна.
   Квагги между тем побежали в том же направлении,  которое  избрала  канна,
так что Гендрику было с ними по пути, и он поскакал за  ними  следом.  Юному
охотнику хотелось проверить, может ли  квагга,  несущая  на  себе  всадника,
держаться наравне с неоседланной - то, о чем столько спорят применительно  к
лошади, - и хотелось проверить заодно, уступает ли в беге  его  квагга  хоть
одной из прежних своих товарок. Так завязалась гонка - канна бежала впереди,
за ней квагги, а Гендрик замыкал тыл. Ему не приходилось прибегать к шпорам:
квагга  летела  как  ветер.  Благородный  скакун  словно   чувствовал,   что
испытывают в соревновании его доблесть. С каждой секундой  расстояние  между
ним и табуном сокращалось.
   Квагги вскоре догнали тяжелую в  беге  канну  и,  когда  та  затрусила  в
сторону и остановилась, они пронеслись мимо. Проскакал не только табун, но и
квагга Гендрика, не отстававшая ни на шаг от своих товарок, и  не  прошло  и
пяти минут, как канна осталась на добрую милю позади, а квагги все мчались и
мчались вперед по широкой степи.
   Что же затеял Гендрик? Уж не решил ли он отступиться  от  канны,  дав  ей
спокойно уйти? Неужели он настолько увлекся гонкой? Неужели,  гордясь  своей
быстроногой кваггой, он ждал, что она победит в состязании  всех  остальных?
Так показалось бы  всякому,  кто  посмотрел  бы  на  гонку  издали.  Но  кто
посмотрел бы вблизи, тот объяснил бы поведение Гендрика совсем иначе.
   Когда канна остановилась, Гендрик хотел сделать то же; с этим  намерением
он сильно натянул поводья. Но тут он,  к  своему  удивлению,  убедился,  что
квагга вовсе не разделяет его намерения. Не подчинившись узде, она  закусила
удила, прижала уши к голове и понеслась во  весь  опор.  Гендрик  попробовал
тогда повернуть кваггу в сторону и натянул для этого правый повод, но сделал
это так рьяно, что узда съехала, и полосатый конь совсем освободился от нее.
   Квагга, понятно, получила теперь полную свободу  бежать  куда  угодно.  И
ясно, что ей угодно было присоединиться к старым своим товарищам. А что  это
старые товарищи, она, несомненно, признала, как показывало ее приветственное
пофыркивание и радостное ржание.
   Сначала Гендрик был склонен смотреть на случай с уздой, как на  маленькую
неприятность, и только. Среди молодежи он  был  одним  из  лучших  всадников
Южной Африки и умел держаться в  седле  без  поводьев.  Квагга  вскоре  сама
остановится, тогда он снова наденет на нее узду, которая осталась у  него  в
руках. Так он рассудил поначалу. Но мысли его приняли другой  оборот,  когда
он убедился, что квагга не собирается умерить свой галоп и несется с прежней
быстротой, а табун все так же бешено мчится перед нею и  по  всем  признакам
тоже не склонен остановиться.
   Дело в том, что квагги бежали, гонимые страхом. Они видели,  что  всадник
рьяно преследует их. И хотя старая товарка легко узнала их,  как  могли  они
признать ее - с этим высоким горбом на спине? Она казалась им не кваггой,  а
каким-то страшным чудовищем. И хоть она каждый раз,  когда  могла  перевести
дыхание, издавала свое громкое "куа-а-г", как бы окликая  товарищей,  ничего
не выходило. Они не останавливались, не слушали ее.
   Что же тем временем делал Гендрик? Ничего. Он ничего не мог  предпринять.
Не мог остановить неистовый лет своего скакуна. Не смел выскочить из  седла.
Если б он отважился на это, он бы убился об острые  камни  или  сломал  себе
шею. Он ничего не мог предпринять - и только  старался  крепче  держаться  в
седле. Что думал он при том? Сперва он не  задумывался  и  смотрел  на  свое
приключение довольно легкомысленно. Потом, проскакав третью милю,  несколько
обеспокоился; а на пятой миле уже признался самому себе, что попал  в  очень
скверную историю.
   Но вот уже и пятая миля легла позади, за ней шестая,  седьмая,  а  квагги
все еще бешено несутся вперед: табун - подгоняемый страхом утратить свободу,
горбатый отщепенец - желанием вновь ее получить. Гендрику было теперь сильно
не по себе. Где он? Куда его увлекают квагги? Быть может, в пустыню, где  он
заблудится и погибнет от голода и жажды... Скалы остались на  много  миль  в
стороне, и он уже не сказал бы, в какой. Даже  если  бы  он  мог  как-нибудь
остановиться, он не знал бы, куда повернуть. Не нашел бы дороги!
   Его опасения перешли в тревогу. Он не на  шутку  испугался.  Что  делать?
Спрыгнуть на землю, рискуя сломать себе шею? Но если он и не сломает шеи, то
лишится квагги и седла в  придачу,  не  говоря  уж  о  потерянной  канне.  И
придется пешком добираться до лагеря, где его  еще  поднимут  на  смех.  Все
равно, пусть! Оставаясь в седле, он рискует жизнью. Квагги могут  проскакать
без остановки двадцать, нет - пятьдесят миль. Они  не  выказывают  признаков
усталости, ничуть еще не запыхались. Нужно спрыгнуть наземь и  расстаться  с
кваггой и седлом.
   Решение сложилось, и Гендрик уже готовился привести его в исполнение.  Он
обдумывал,  как  вернее  избежать  ушибов  при  падении,  высматривал  место
помягче, когда вдруг его осенила счастливая мысль. Он вспомнил, что, укрощая
эту самую кваггу и объезжая ее под седло, он широко пользовался одним совсем
простым  приспособлением  -   наглазником.   Наглазник   представлял   собою
всего-навсего кусочек мягкой кожи, которая надевалась  животному  на  глаза;
однако при всей своей простоте это  приспособление  оказывало  самое  верное
действие, и квагга из строптивой, брыкающейся и рычащей твари превращалась в
смирную лошадку. И вот Гендрик подумал теперь об этом способе.
   Правда, у него не было при себе  наглазника.  Нельзя  ли  чем-нибудь  его
заменить? Носовым платком? Нет,  он  слишком  тонок.  Ага!  Курткой!  Куртка
подойдет. Мешало ружье. Надо освободить  от  него  спину.  Спустить  его  на
землю. На обратном пути можно будет его подобрать.  Карабин  был  спущен  на
землю со всей возможной осторожностью и  вскоре  остался  далеко  позади.  В
мгновение ока Гендрик снял с себя куртку. Как же  приладить  ее  так,  чтобы
закрыть квагге глаза? Куртку-то ни в коем случае нельзя выпускать из рук.
   Секунда размышления - и находчивый мальчик выработал план. Он наклонился,
продел рукава куртки под горло квагге и завязал  их  крепким  узлом.  Куртка
лежала теперь на шее животного таким  образом,  что  воротник  приходился  у
загривка, а полы ближе к ушам. Затем Гендрик нагнулся как только мог  вперед
и, вытянув руки во всю длину, стал двигать куртку вверх по шее квагги,  пока
полы не упали ей через уши на морду.
   Даже в таком склоненном положении всадник едва  удержался  в  седле.  Как
только плотное сукно надвинулось квагге  на  глаза,  та  мгновенно  застыла,
точно подстреленная на скаку смертельной  пулей.  Однако  она  не  упала,  а
только остановилась как вкопанная, дрожа всем  телом.  Конец  ее  неистовому
галопу!
   Гендрик  соскочил  на  землю.  Он  не  боялся,  что  ослепленная   квагга
попытается убежать; она и не пыталась. В несколько минут узда  была  надежно
налажена. Гендрик, с курткой на плечах, снова твердо сидел в  седле.  Квагга
почувствовала себя побежденной. Старые товарищи, соблазнившие  ее  выйти  из
повиновения, скрылись из виду; угнетенный новой разлукой, скакун покорился и
удилам и шпорам, повернул и уныло пустился в обратный путь.
   Гендрик  не  имел  представления,  где   его   дорога.   Он   направился,
придерживаясь следов табуна, к тому месту, где спустил свое ружье, которое и
подобрал, проскакав мили две. Не было солнца в небе,  не  было  ничего,  что
могло бы служить ему вехой, и он подумал, что самое верное - идти  и  дальше
по следу; и хотя след без конца петлял и  увел  его  прочь  от  канны,  юный
охотник засветло добрался до расселины  в  скалах,  а  вскоре  после  захода
солнца сидел уже под сенью нваны, угощая жадных слушателей рассказом о своих
злоключениях.

Глава 41
КАПКАН-САМОСТРЕЛ

   К этому времени ван Блоому и его семье  сильно  стали  докучать  хищники.
Вкусный запах, каждый день распространявшийся от жилья наших героев, а также
кости антилоп, убитых на жаркое, привлекали  четвероногих  гостей.  Гиены  и
шакалы постоянно рыскали вокруг,  а  по  ночам  с  неумолчной  омерзительной
музыкой часами осаждали нвану. Правда, никто не боялся  этих  животных,  так
как ночью дети были в полной безопасности в  своем  воздушном  жилище,  куда
гиены не могли к ним  забраться,  но  все  же  их  присутствие  было  крайне
неприятно. Из-за них нельзя было оставить внизу ни кусочка мяса, ни  овчины,
ни ремня - ни одной кожаной вещи. Эти хищники все размалывали своими  зубами
и пожирали. Они, случалось, выкрадывали целый  окорок  антилопы,  а  однажды
испортили Чернышу седло, выев всю кожаную часть. Словом, гиены сделались так
назойливы, что необходимо было принять меры к их истреблению.
   Стрелять по ним было не так-то просто. Днем они  вели  себя  осторожно  и
прятались либо в пещерах среди скал, либо в норах трубкозуба. По  ночам  они
становились смелее и подходили к самому жилью, но тогда темнота не позволяла
хорошенько прицелиться, а наши охотники слишком ценили свой порох и  свинец,
чтобы тратить их наудачу, - хотя нет-нет, да дадут выстрел по гиенам,  когда
те их слишком разозлят.
   Так или иначе, надо было придумать способ уменьшить численность  незваных
гостей, а то и вовсе отделаться от них. С этим согласны были  все.  Испытали
сперва два-три вида ловушек, но безуспешно. Из ямы гиена легко  выскакивала,
а от петли освобождалась, перегрызая острыми зубами канат.
   Наконец ван Блоом остановился на способе, к которому  часто  прибегают  в
Южной Африке буры-колонисты для защиты ферм от гиен  и  прочей  нечисти.  Он
решил устроить капкан-самострел. Есть несколько  способов  установки  такого
капкана. Само собой понятно, что главную роль в нем играет ружье,  а  уловка
заключается в том, что веревочка механически  спускает  курок.  В  некоторых
странах  к  веревке  привязывают  кусок  мяса;  схватив  приманку,  животное
натягивает веревку, спускает курок и само себя застреливает.  Но  при  таком
устройстве ружье бьет не наверняка. Хищник может стать не прямо против дула,
тогда он вовсе избежит пули или же его только "пощекочет",  и  он,  конечно,
уйдет.
   В Южной  Африке  капкан-самострел  устраивается  куда  хитрее.  Животное,
имевшее несчастье дернуть за курок, редко  избегает  гибели  и  либо  падает
мертвым на месте, либо получает такую жестокую рану, что не  может  убежать.
Ван Блоом соорудил капкан по испытанному способу,  и  вот  как.  Он  наметил
место, где три деревца росли в один ряд на расстоянии ярда друг от друга. Не
найди он деревьев, расположенных в таком порядке, их с успехом  заменили  бы
крепко  вколоченные  в  землю  колья.  Нарезав  терновника,  наши   охотники
построили крааль, как его строят обычно: уложив кусты верхушками к  наружной
стороне. Величина  крааля  безразлична,  и,  чтобы  зря  не  тратить  труда,
построили, понятно, небольшой. Но, сооружая крааль, позаботились  об  одном:
дверь или, лучше сказать, входное отверстие оказалось расположенным так, что
с каждого бока стояло по деревцу, которые образовывали как бы косяки  двери,
и животное, входя в крааль, должно было непременно пройти между этими  двумя
деревцами.
   Теперь о ружье. Как должно было оно действовать?
   Его установили  горизонтально,  накрепко  прикрутив  приклад  к  деревцу,
стоявшему вне крааля, а ствол - к одному из  "косяков".  В  таком  положении
дуло приходилось у самого входа и смотрело прямо на второй "косяк".
   Высота рассчитана была по уровню,  где  будет  сердце  гиены,  когда  она
вступит в дверь.
   Далее: как приспособить веревку?  К  ружейному  ложу  позади  курка  была
прикреплена палочка в несколько дюймов длины. Утвердили ее под прямым  углом
к стволу, однако не накрепко, а довольно свободно -  так,  чтобы  она  могла
послужить рычагом. К обоим концам палочки прикрепили по веревке. Одну из них
привязали к спусковому крючку, другую же продели сперва в шомпольную  муфту,
а затем, натянув поперек входа, привязали ко второму "косяку".  Веревка  шла
горизонтально, в направлении ружейного ствола, и была натянута  очень  туго.
Малейший нажим на нее должен был сдвинуть палочку-рычаг и тем самым спустить
курок. И тогда бы, конечно, ружье выстрелило.
   Веревка прилажена, ружье  заряжено  -  капкан  готов.  Теперь  оставалось
только положить приманку. Эта задача была несложна: надо было просто бросить
кусок мяса или падали в крааль и  оставить  его  там  на  соблазн  рыскающим
вокруг зверям.
   Когда наладили ружье, Черныш прита