енный в этом, Черныш не стал больше подражать их кличу;  он  тихонько
притаился за своим кустом. Довольно долго птицы кружили на  месте,  выступая
чопорным шагом, принимали угрожающие позы, обменивались оскорблениями,  пока
не раздразнили друг друга достаточно, чтобы завязалась драка. Они  сражались
по всем правилам своей птичьей чести, пуская в ход три вида оружия - крылья,
клюв и ноги. То ударят крылом, то стукнут носом, а время от  времени,  когда
представлялась возможность, угощали друг друга пинком, который, принимая  во
внимание длину и мускулистость  ноги,  должен  был  отличаться  значительной
силой.
   Черныш знал, что, когда они сильнее увлекутся дракой, он сможет подойти к
ним незамеченный, и терпеливо ждал своей поры.
   С первых же секунд стало ясно, что ему не  придется  даже  оставить  свое
прикрытие: птицы в драке приближались к нему. Он наложил стрелу на тетиву  и
выжидал.
   Не прошло и пяти минут, как птицы дрались уже ярдах в  тридцати  от  того
места, где залег бушмен. Один из бойцов мог бы услышать звон тетивы, если бы
был еще способен замечать  что-нибудь  вокруг  себя.  Другой  все  равно  не
услышал бы: прежде чем  звук  мог  достичь  его  слуха,  отравленная  стрела
пробила ему уши. Наконечник вышел, а стержень остался в голове,  пронзив  ее
насквозь.
   Сраженный пау, конечно, рухнул  мертвым  на  траву,  а  его  противник  в
изумлении смотрел на тело.
   Кичливый боец сперва вообразил, что это сделал он сам, и стал с  триумфом
прохаживаться вокруг павшего врага.
   Но вот его взгляд упал на стрелу, торчавшую в голове убитого.  Он  взирал
на нее в недоумении. Этого он не делал! Что за  чертовщина...  Если  бы  ему
предоставили еще хоть полсекунды на раздумье, он, верно, пустился бы наутек;
но не успел он даже толком испугаться, как  снова  послышался  звон  тетивы,
просвистела в воздухе вторая стрела, и  вторая  дрофа  простерлась  рядом  с
первой на траве.
   Черныш бросился теперь вперед и  завладел  добычей;  подстреленные  птицы
оказались молодыми петухами, так и просившимися на вертел.
   Подвесив дичь на высокий сук, чтобы шакалы и гиены не могли  ее  достать,
охотники отправились дальше и, спустившись снова  в  безводное  русло  реки,
пошли вперед, куда оно их повело.

Глава 27
ПО СЛЕДАМ

   Они прошли не больше ста ярдов, когда набрели на один из тех  прудков,  о
которых говорилось выше. Он был довольно велик, а  ил  на  его  берегах  был
испещрен следами множества разных животных. Охотники увидели это еще издали,
а когда пришли на место,  Черныш,  несколько  опередивший  остальных,  вдруг
обернулся и, выкатив глаза, выпятив дрожащие губы, отщелкал языком слова:
   - Мин баас! Мин баас! След клау!
   Не приходилось опасаться ошибки: след слона нельзя  спутать  ни  с  каким
другим. Ил действительно был весь  изрыт  большими  круглыми  отпечатками  в
добрых два фута длиною и почти такой же ширины, глубоко вдавленными в  почву
тяжестью огромного туловища. Каждый отпечаток представлял собой большую яму,
в которой уместился бы толстенный столб.
   В радостном волнении охотники разглядывали след. Было  очевидно,  что  он
оставлен совсем недавно: поверхность ила там, где она была нарушена, еще  не
затвердела и казалась сыроватой. Она была изрыта не более как за  час  перед
тем.
   В эту  ночь  к  болотцу  приходил,  очевидно,  только  один  слон.  Среди
множества следов только один был недавним - след старого  и  очень  крупного
самца.
   Об этом явственно  говорили  отпечатки  ног:  чтобы  оставить  рытвину  в
двадцать четыре дюйма длиной, животное должно быть очень  крупным,  а  очень
крупным может быть только самец, старый самец.
   Что ж, чем старше и  крупней,  тем  лучше  -  лишь  бы  не  оказались  по
какому-нибудь несчастному случаю обломанными бивни. Бивни, если  обломаются,
уже не восстанавливаются. Слон, правда, сбрасывает их, но лишь в самом  юном
возрасте, когда они у него не больше клешни омара; а те, что вырастают им на
смену, уже постоянные и должны служить ему до самой смерти - не  один  и  не
два десятка лет, ибо никто не скажет, сколько десятилетий  бродит  по  земле
могучий слон.
   Посоветовавшись немного, наши герои двинулись в путь по  следу  -  Черныш
впереди, а за ним ван Блоом и Гендрик.
   След вел из безводного русла в джунгли.
   Когда есть вокруг кусты тех  пород,  которыми  питается  слон,  его  путь
нетрудно проследить по ним. Сейчас, впрочем, слон их не трогал,  но  бушмен,
умевший преследовать зверя не  хуже  гончей,  шел  по  слоновьей  тропе  так
быстро, как могли поспевать за ним его спутники.
   Заросли сменялись порой открытыми полянами; миновав их, охотники  увидели
перед собой  муравейник,  стоявший  посреди  прогалины.  Слон,  по-видимому,
прошел около муравейника, постоял немного... Ага, тут он, должно быть, лег!
   Ван Блоом не знал, что у слонов есть такая повадка. Он слышал всегда, что
они спят стоя. Сведения Черныша были вернее.  Он  пояснил,  что  слоны  спят
иногда и стоя, но чаще ложатся, особенно в таких местах, где  на  них  редко
охотятся. Бушмен считал хорошим  признаком,  что  слон  ложился.  Отсюда  он
сделал вывод, что в этих краях слонов мало тревожат и, значит, к  ним  легче
будет приблизиться на выстрел. И вряд  ли  они  захотят  покинуть  спокойную
местность, покуда охотники не возьмут "хорошую поживу".
   Это соображение играло важную роль. Где слонов много преследуют и где они
уже знают, что означает гул выстрела, там нередко один день  охоты  обращает
их в бегство: они пускаются в кочевье и не осядут снова до тех пор, пока  не
окажутся вне пределов  досягаемости.  Так  поступают  не  только  отдельные,
выслеженные охотником слоны. Все остальные  также  снимаются  с  места,  как
будто предупрежденные товарищами, пока последний слон не покинет округу. Эти
странствия представляют одну из главных трудностей для  охотника;  и,  когда
слоны уходят на новые места,  ему  не  остается  ничего  иного,  как  самому
переменить поле действия.
   Напротив, там, где слонов долгое время оставляли в покое,  их  не  пугает
раскат ружейного выстрела, и они долго мирятся с преследованием, прежде  чем
"покажут хвост" и покинут местность.
   Так что Черныш недаром  обрадовался,  когда  убедился,  что  старый  слон
лежал. Бушмен вывел из этого обстоятельства целую цепь заключений.
   А что слон действительно ложился, было достаточно  ясно  -  углубление  в
упругой насыпи муравейника показывало, куда он прислонился спиной: на  земле
был виден оттиск туловища, а большой бивень оставил рядом на дерне  глубокую
борозду. Бивень был, несомненно, велик, как показал отпечаток зоркому  глазу
бушмена.
   Черныш сообщил  спутникам  несколько  любопытных  фактов  о  четвероногом
великане - или, по меньшей мере, то, что ему представлялось  фактами.  Слон,
сказал он, никогда не отважится лечь, если ему не к чему будет  прислониться
- к скале, к  муравейнику,  к  дереву;  он  делает  это,  чтобы  во  сне  не
перекувырнуться на спину. Если он нечаянно попадет в  такое  положение,  ему
очень трудно встать, и он  бывает  тогда  почти  столь  же  беспомощен,  как
черепаха.  Нередко  он  спит,  стоя  около  дерева  и  всей  тяжестью   тела
навалившись на ствол.
   Черныш не думал, что слон наваливается на ствол, едва  лишь  расположится
под деревом; дерево соблазняет его сперва своею тенью,  а  уж  потом,  когда
великаном овладеет сонливость, он припадает к стволу, найдя  в  нем  прочную
опору.
   Бушмен  поведал  также  спутникам,  что  иногда  у  слонов  бывают   свои
облюбованные деревья, к которым они возвращаются снова и снова  подремать  в
жаркие полуденные часы - их обычное  время  отдыха.  Ночью  слоны  не  спят.
Наоборот, они в это время бродят по окрестностям, пасутся, ходят  к  далеким
водопоям. Впрочем, в глухих, спокойных областях они пасутся  и  днем,  и  не
исключено, что повадки полуночника родились у них как следствие страха перед
их неугомонным врагом - человеком. Все это  Черныш  излагал,  пока  охотники
продвигались вперед по следу.
   Начиная  от  муравейника,  след  менял  свой  характер.  По  дороге  слон
"завтракал". Сон вернул ему аппетит;  кусты  терновника  "стой-погоди"  были
истерзаны его бивнями. Тут и там ветви были обломаны и  дочиста  ощипаны,  и
только жесткие голые прутья валялись на земле. Местами попадались  вырванные
с корнем деревья, и притом не маленькие. Слон валит деревья, если  не  может
дотянуться хоботом до их листвы;  когда  же  дерево  повалено,  вся  зелень,
конечно, оказывается в  полном  его  распоряжении.  Иногда  же  он  вырывает
деревья, чтобы пообедать корнями, так как некоторые породы пускают  сладкие,
сочные корни - любимое лакомство слона. Гигант выдергивает деревья  хоботом,
предварительно подрыв их бивнями, которыми пользуется, как киркой.  Впрочем,
слону не всегда удается достичь своей цели. Например, мимозу  более  крупных
пород он может расшатать только после больших дождей, когда земля становится
влажной и рыхлой. А  иногда  он  привередничает:  вырвет  дерево  из  земли,
протащит его несколько метров корнями вверх и бросит, едва отщипнув корешок.
Проходя целым стадом, слоны беспощадно губят лес.
   Малые деревья слон вырывает одним  только  хоботом,  но  для  крупных  он
применяет мощный рычаг - свои  крепкие  бивни.  Он  подводит  их  под  корни
(дерево  растет  обычно  в  рыхлой  песчаной   почве)   и,   дернув,   разом
выкорчевывает его: ветви, корни, ствол мгновенно оказываются в  воздухе,  не
устояв перед мощью лесного исполина.
   На каждом шагу охотники встречали вс„ новые доказательства огромной  этой
мощи: о ней ясно свидетельствовал след,  оставленный  по  дороге  их  старым
клау.
   Этого было довольно, чтобы зародить страх и почтение, и ни один из  троих
преследователей не остался чужд  этим  чувствам.  Если  в  часы  спокойствия
животное так  склонно  к  разрушению  и  буйству,  каким  же  чудовищем  оно
обернется, если его разъярить!
   Было и еще одно соображение, смущавшее охотников, в особенности  бушмена.
Судя по некоторым признакам, это был слон-одиночка, или,  как  его  называют
индийские охотники, "бродяга". К таким слонам  гораздо  опаснее  подступать,
чем к их сородичам. В самом деле, при обычных обстоятельствах  сквозь  стадо
слонов можно пройти так же спокойно, как если б это были не слоны, а смирные
волы. Слон становится опасным противником, только если на него  напасть  или
ранить его.
   Совсем иначе обстоит  дело  с  одиночкой,  или  бродягой.  Он  злобен  по
природе; едва завидев человека или зверя, он кидается в драку, не дожидаясь,
когда его заденут. Он, по-видимому, питает  страсть  к  разрушению,  и  горе
тому, кто пересечет бродяге дорогу, не обладая более быстрыми ногами, чем  у
него!
   Слон-бродяга ведет  одинокую  жизнь,  скитаясь  по  лесу,  и  никогда  не
вступает в общение с сородичами.  Он,  видимо,  является  отверженцем  среди
своего племени, изгнанным за злобный нрав  или  по  иной  вине,  и  в  своем
отщепенстве становится еще более лютым и злобным.
   Бушмен имел все основания опасаться, что  выслеживаемый  слон  был  таким
одиночкой.  Уже  то,  что  он  шел  один,  было  само  по  себе   достаточно
подозрительно, так как слоны обыкновенно бродят по двое, по  трое,  а  то  и
стадом в двадцать, в тридцать, в пятьдесят голов. Оставленные по пути  следы
разрушения, отпечаток огромных ступней  -  все,  казалось,  выдавало  в  нем
одного из этих свирепых животных. А  тому,  что  одиночки  водились  в  этих
местах, у наших охотников были уже  доказательства.  Черныш  утверждал,  что
слон, убитый носорогом, принадлежал к тому же разряду, потому что  иначе  он
не напал бы  сам  на  врага.  Предположение  бушмена  представлялось  вполне
правдоподобным.
   След  становился  все  свежее  и  свежее.  Охотники  видели  вывороченные
деревья,  корни  с  отпечатком  слоновьих  зубов,  еще  увлажненные  слюной,
вытекшей из его огромной пасти. Видели обломанные ветви мимозы,  от  которых
исходил сладкий запах, еще не успевший выветриться. Нетрудно было заключить,
что дичь находится поблизости.
   Пошли в обход опушкой, пустив бушмена по-прежнему  вперед.  Вдруг  Черныш
остановился и отступил на шаг.  Он  обратил  к  спутникам  лицо.  Глаза  его
вращались еще быстрей,  чем  обычно,  но,  хотя  губы  раскрывались  и  язык
шевелился, бушмен не мог произнести ни слова: слышно  было  только  какое-то
щелкание,  свист,  но  ни  одного  членораздельного  звука  -  так  он   был
взволнован. Однако остальные поняли его без  слов:  Черныш  хотел,  конечно,
прошептать, что он видит клау. Отец и сын  молча  выглянули  из-за  куста  и
собственными глазами узрели четвероногого исполина.

Глава 28
СЛОН-ОДИНОЧКА

   Слон стоял в рощице под сенью деревьев, называемых "мохала". В отличие от
низкорослой мимозы, мохала обладает высоким, гладким  стволом,  над  которым
тихо качается густая крона, формой напоминающая зонт. Перистые нежно-зеленые
листья мохалы составляют любимое лакомство жирафа,  почему  в  ботанике  она
именуется  жирафьей  акацией;  голландские  же  колонисты  называют   ее   в
просторечии верблюжьим терновником.
   Высокий жираф с его хваткими  губами  и  очень  длинной  шеей  без  труда
ощипывает листья на высоте семи метров. Другое дело - слон, который не может
дотянуться  хоботом  так  высоко;  ему  зачастую  пришлось  бы   разыгрывать
пресловутую лису из древней басни, не располагай он  превосходным  средством
достать соблазнительные листья, повалив дерево наземь. Ему  это  вполне  под
силу, если только ствол не слишком толст.
   Когда взоры наших охотников впервые остановились на  слоне,  он  стоял  у
вершины поверженной мохалы, которую только что сломал под корень. Теперь  он
обрывал листья, набивая ими свой вместительный желудок.
   Овладев наконец даром речи, Черныш прерывисто зашептал:
   - Осторожно, баас Блоом! Не подходи! Остерегись! Это  злой  старый  клау!
Ух! Он дурной. Я его знаю, старого чертова быка!
   Этими сбивчивыми словами Черныш хотел предостеречь хозяина,  чтоб  он  не
приближался опрометчиво к великану.
   Бушмен узнал в нем самого опасного из слонов - бродягу.
   Покажется загадочным, откуда  Черныш  это  заключил:  ведь  слон-одиночка
ничем, собственно, не  отличается  внешне  от  других  своих  сородичей.  Но
наметанный глаз бушмена умеет кое-что прочесть в облике животного, как мы по
неуловимым признакам отличаем злого и опасного быка  от  более  добродушного
или дурного человека от хорошего.
   Да и сам ван Блоом и даже Гендрик поняли по виду слона, что он  свиреп  и
дик и что действовать надо осторожно.
   Охотники притаились в кустах и несколько минут наблюдали за  четвероногим
великаном. Чем дольше они глядели, тем более крепло в них решение напасть на
него. Вид огромных бивней был слишком соблазнителен для ван Блоома; он ни на
секунду не допускал мысли о том, чтобы отказаться от борьбы и дать животному
уйти. Во всяком случае, он всадит в него две - три пули, а если представится
возможность и если первых двух не хватит, - что ж,  можно  будет  всадить  и
больше. Нет, ван Блоом не откажется без боя от этих чудесных бивней!
   Он тотчас стал соображать, как вернее всего повести нападение,  но  время
не ждало, и план не успел созреть. Слон казался неспокойным и, видимо, готов
был  двинуться  дальше.  С  минуты  на  минуту  он  мог  уйти   и   затянуть
преследование на много миль, а то и вовсе скрыться  от  охотников  в  густой
заросли "стой-погоди".
   Эта перспектива ускорила решение ван Блоома сразу же  пойти  в  атаку  и,
подступив к слону как можно ближе, выпустить в него заряд.  Он  слышал,  что
меткая пуля в лоб уложит любого слона, - только  бы  найти  позицию,  откуда
можно было стрелять зверю прямо в морду. Ван Блоом  считал  себя  достаточно
метким стрелком, чтобы не промахнуться.
   Он, впрочем, ошибался. Слона не убивают выстрелом в лоб.  Такие  сведения
можно получить от джентльменов, охотившихся на слонов в своем кабинете, хотя
другие кабинетные люди, анатомы - отдадим им должное, - ясно  доказали,  что
этот  способ  невозможен  ввиду  особого  устройства  слоновьего  черепа   и
расположения его мозга.
   В то время ван Блоом разделял это ложное представление и потому  допустил
большую оплошность. Вместо того чтобы искать позицию  для  выстрела  в  бок,
которую он нашел бы куда легче, он решил обойти слона  кругом  и  выстрелить
ему прямо в морду.
   Оставив Гендрика и Черныша в тылу у противника, он под прикрытием  кустов
пополз в обход и наконец достиг тропинки, которую  слон  мог  бы  выбрать  с
наибольшей вероятностью.
   Едва успел он занять свою позицию, как исполин  двинулся  прямо  на  него
своей величавой поступью; и, хотя слон не бежал, а только шел,  он  пятью  -
шестью гигантскими шагами приблизился  почти  вплотную  к  засаде  охотника.
Животное еще не подавало голоса, но при каждом его движении ван Блоом слышал
странный клекот или урчание, как будто в  его  огромном  брюхе  переливалась
вода.
   Ван Блоом стоял за стволом большого дерева. Слон до сих  пор  не  замечал
его и, может быть, прошел бы мимо, не подозревая о присутствии врага, если б
тот позволил ему. У охотника и впрямь мелькнула такая мысль, потому что, как
ни был он смел, при виде  лесного  великана  у  него  на  мгновение  замерло
сердце.
   Но вот снова дуга  слоновой  кости  блеснула  перед  его  глазами,  снова
вспомнил он цель, которая привела его сюда, вспомнил о погибшем состоянии, о
своем намерении нажить его, поставить на ноги детей... Эти мысли укрепили  в
нем решимость. Длинный ствол громобоя опирался на сук, дуло глядело прямо  в
лоб надвигавшемуся слону.  Зрачок  охотника  сверкнул  в  прицельной  рамке,
грянул гулкий выстрел,  и  на  мгновение  облако  дыма  застлало  все  перед
глазами... Ван Блоом услышал хриплый трубный рев,  услышал  хруст  ветвей  и
урчание воды, а когда дым рассеялся, охотник, к  своему  великому  смущению,
увидел, что слон все еще стоит на ногах как ни в чем не бывало.
   Пуля попала в ту самую точку, куда метил стрелок, но, вместо  того  чтобы
нанести животному смертельную рану, она только привела его в крайнюю ярость.
Слон теперь метался, ударял бивнями о  стволы,  хоботом  обламывал  ветви  и
швырял их в воздух, видимо совсем не понимая, что же это так дерзко щелкнуло
его по лбу. К счастью для ван Блоома, толстый ствол дерева  скрывал  его  от
слона. Если бы разъяренный зверь  заметил  в  это  мгновение  человека,  ван
Блоому бы несдобровать, но охотник знал это, и у него  достало  хладнокровия
сохранить молчание и покой.
   Иначе повел себя Черныш. Когда слон  зашагал  вперед,  бушмен  и  Гендрик
пошли, крадучись, вслед за зверем через мохаловую рощу. Они  пересекли  даже
открытую поляну и вступили в кусты, где сидел  в  засаде  ван  Блоом.  Когда
Черныш услышал выстрел, а затем увидел, что слон невредим, мужество изменило
ему. Он оставил Гендрика и кинулся обратно к мохаловой роще, оглашая  воздух
пронзительными криками.
   Крики достигли ушей слона, и он тотчас же бросился в ту  сторону,  откуда
они доносились. В одно мгновение он вынырнул из кустов и, увидев на открытой
поляне бегущего  человека,  бешено  ринулся  за  ним.  Гендрик,  который  не
трогался с места и остался незамеченным в  прикрытии  кустов,  выстрелил  по
пронесшемуся мимо зверю. Пуля,  угодив  в  лопатку,  только  усилила  ярость
слона.  Он  мчался,  не  останавливаясь,  вслед  за   Чернышем,   вообразив,
несомненно, что бедный бушмен и причинил ему боль, происхождение которой  он
плохо понимал.
   Лишь несколько секунд прошло после  первого  выстрела,  а  охота  приняла
новый оборот. Черныш едва успел выскочить из кустов, как слон уже мчался  за
ним, а когда бушмен повернул к мохаловой роще, он был на каких-нибудь  шесть
шагов впереди своего преследователя. Черныш хотел добраться до  рощи,  среди
которой было несколько очень крупных деревьев. Он рассчи