ырьмя
другими, и Коба. После  ссылки  он  направляется  в  Баку  и  Тифлис,  чтобы
встряхнуть местных большевиков  и  привлечь  их  к  участию  в  конференции.
Оформленных организаций на Кавказе не было,  приходилось  строить  почти  на
чистом месте. Тифлисские большевики одобрили написанное  Кобой  воззвание  о
необходимости революционной партии. "К сожалению, передовым рабочим в  нашем
кровном деле укрепления нашей родной социал-демократической  партии,  помимо
политических рогаток и прочей сволочи,  приходится  наталкиваться  на  новое
препятствие в наших же рядах, а именно на людей с  буржуазной  психологией".
Речь идет о ликвидаторах.  Воззвание  заканчивается  одним  из  обычных  для
нашего автора образов: "Мрачные кровавые тучи черной реакции,  нависшие  над
страной,  начинают  рассеиваться,  начинают  сменяться  грозовыми   облаками
народного гнева и возмущения. Черный фон нашей  жизни  прорезают  молнии,  и
вдали уже вспыхивают зарницы,  приближается  буря".  Воззвание  имело  целью
возвестить   о   возникновении   тифлисской   группы   и   тем    обеспечить
немногочисленным местным большевикам участие в предстоящей конференции.
   Вологодскую губернию Коба покинул  легально.  Прибыл  ли  он  легально  с
Кавказа  в  Петербург,  остается  под  вопросом:  бывшим   ссыльным   обычно
запрещалось в течение известного срока проживание в центрах  страны.  Но,  с
разрешения или без разрешения, провинциал  вступает  наконец  на  территорию
столицы. Партия еще только выходит из оцепенения.  Лучшие  силы  в  тюрьмах,
ссылке или эмиграции. Именно поэтому Коба и понадобился  в  Петербурге.  Его
первое появление на столичной арене имеет, однако,  эпизодический  характер.
Между окончанием ссылки и  новым  арестом  проходит  всего  два  месяца,  из
которых три-четыре недели должна была отнять поездка на Кавказ. Мы ничего не
знаем, как Коба осваивался с незнакомой обстановкой и как приступал к работе
в новой среде.
   Новейшая "История" партии, изданная под  редакцией  Сталина  в  1938  г.,
гласит: "В состав этого ЦК  вошли  Ленин,  Сталин,  Орджоникидзе,  Свердлов,
Голощекин и другие. Сталин и Свердлов были избраны в ЦК заочно, так как  они
находились в ссылке". Между тем в  официальном  сборнике  документов  партии
(1926 г.) читаем: "Конференция выбрала новый Центральный Комитет, в  который
вошли  Ленин,  Зиновьев,  Орджоникидзе,  Спандарьян,   Виктор   (Ордынский),
Малиновский и Голощекин". "История" не  включает  в  ЦК,  с  одной  стороны,
Зиновьева, с другой  -  провокатора  Малиновского;  зато  включает  Сталина,
которого нет в старом списке. Разъяснение этой загадки способно бросить свет
и на тогдашнее положение Сталина в партии и на  методы  нынешней  московской
историографии. На самом деле Сталин не был  выбран  на  конференции,  а  был
включен в ЦК вскоре после конференции путем  так  называемой  кооптации.  Об
этом совершенно точно говорит цитированный выше официальный  источник:  "...
затем были кооптированы в ЦК тов. Коба  (Джугашвили  -  Сталин)  и  Владимир
(Белостоцкий, бывший рабочий Путиловского завода)". Так же и  по  материалам
Московского  охранного  отделения  -  Джугашвили  был  включен  в  ЦК  после
конференции "на основании предоставленного  цекистам  права  кооптирования".
Тождественную информацию дают  все  без  исключения  советские  справочники,
кончая 1929 годом, когда была опубликована инструкция  Сталина,  совершившая
переворот в исторической науке. В юбилейном  издании  1937  г.,  посвященном
конференции, мы уже  читаем:  "Сталин  не  мог  принять  участия  в  работах
Пражской  конференции,  так  как  в  это  время   находился   в   ссылке   в
Сольвычегодске.  Ленин  и  партия  уже  тогда  хорошо  знали   Сталина   как
крупнейшего  руководителя...  Поэтому   по   предложению   Ленина   делегаты
конференции избрали Сталина в ЦК заочно".
   Вопрос о том, был ли Коба выбран на  конференции  или  кооптирован  позже
Центральным Комитетом, может показаться второстепенным. На самом деле это не
так. Сталин хотел попасть в ЦК. Ленин находил  нужным  провести  его  в  ЦК.
Выбор возможных кандидатов был  настолько  узок,  что  в  состав  ЦК  попали
некоторые совершенно второстепенные фигуры. Между тем Коба  не  был  выбран.
Почему? Ленин отнюдь не был диктатором партии. Да революционная партия и  не
потерпела бы  над  собой  диктатуры!  После  предварительных  переговоров  с
делегатами Ленин счел, видимо, более разумным не выдвигать кандидатуру Кобы.
"Когда Ленин в 1912 г. ввел Сталина в состав Центрального Комитета партии, -
пишет Дмитриевский, - это было встречено с  возмущением.  Открыто  никто  не
возражал.  Но  меж  собой  негодовали".  Информация  бывшего  дипломата,  не
заслуживающая, по общему правилу, доверия, представляет тем не менее интерес
как отголосок бюрократических воспоминаний  и  сплетен.  Ленин,  несомненно,
наткнулся на  серьезное  сопротивление.  Оставался  путь:  переждать,  когда
конференция  закончится,  и  апеллировать  к  тесному  руководящему  кружку,
который либо полагался на рекомендацию  Ленина,  либо  разделял  его  оценку
кандидата. Так Сталин вошел в первый раз в ЦК - через заднюю дверь.
   Переход Кобы с провинциальной арены на  общегосударственную  совпадает  с
моментом нового подъема рабочего движения и сравнительно  широкого  развития
рабочей печати. Под напором подпольных сил царские власти  потеряли  прежнюю
уверенность.  Рука  цензора  ослабела.  Легальные  возможности  расширились.
Большевизм прорвался на  открытую  арену  сперва  с  еженедельной,  затем  с
ежедневной газетой.  Возможности  воздействия  на  рабочих  сразу  возросли.
Партия продолжала оставаться в подполье, но редакции ее газет стали на время
легальными штабами революции.  Имя  петербургской  "Правды"  окрасило  целый
период рабочего движения, когда большевиков стали называть "правдистами". За
два с половиной года существования газеты правительство восемь раз закрывало
ее, но она каждый раз снова возрождалась под каким-либо сходным названием. В
самых  острых  вопросах  "Правда"  вынуждена  была  нередко   ограничиваться
полусловами и намеками. Но подпольные агитаторы и воззвания  досказывали  за
нее то, чего она не могла сказать открыто.  Передовые  рабочие  научились  к
тому же читать между строк. Тираж в  40  000  экземпляров  может  показаться
очень скромным  на  западноевропейский  или  американский  масштаб.  Но  при
напряженной политической акустике царской России большевистская газета через
своих непосредственных подписчиков и читателей находила отклик  среди  сотен
тысяч. Так вокруг "Правды" объединилось молодое революционное поколение  под
руководством ветеранов, устоявших в годы реакции. "Правда"  1912  г.  -  это
закладка фундамента для победы большевизма в 1917 г.", - писал  впоследствии
Сталин, намекая на свое участие в этой работе.
   Ленин, до которого не дошла еще весть  о  побеге  Сталина,  жаловался  15
марта: "От Ивановича ничего. - Что он? Где  он?  Как  он?  Мало  людей.  Нет
подходящих людей даже в столице".  В  том  же  письме  Ленин  писал,  что  в
Петербурге "дьявольски" нужен легальный человек, "ибо там дела плохи.  Война
бешеная и трудная. У нас  ни  информации,  ни  руководства,  ни  надзора  за
газетой". "Война бешеная и трудная"  шла  у  Ленина  с  редакцией  "Звезды",
которая не хотела вести войны с ликвидаторами. "С  "Живым  делом"  (журналом
ликвидаторов) воюйте живее - тогда победа обеспечена. Иначе беда. Не бойтесь
полемики..." - настаивал Ленин снова в марте 1912 г.  Такой  лейтмотив  всех
его писем того времени.
   "Что он? Где он?  Как  он?"  -  можем  мы  повторить  вслед  за  Лениным.
Действительную роль Сталина,  как  всегда  закулисную,  определить  нелегко:
нужен тщательный анализ фактов и документов. Его полномочия как члена  ЦК  в
Петербурге,   т.   е.   одного   из   официальных   руководителей    партии,
распространялись, конечно, и на легальную печать. Однако это  обстоятельство
предано было полному забвению до инструкции "историкам". Коллективная память
имеет свои законы, которые не всегда совпадают с  уставом  партии.  "Звезда"
была  основана  в  декабре  1910  г.,  когда  обнаружились  первые  признаки
оживления. "Самое близкое участие в  подготовке  издания  и  в  редакционной
работе из-за границы, -  гласит  официальная  справка,  -  принимали  Ленин,
Зиновьев и Каменев". Из главных сотрудников в  России  редакция  "Сочинений"
Ленина называет 11 человек, забывая включить в их число Сталина.  Между  тем
он был несомненным и, по своему положению, влиятельным  сотрудником  газеты.
Ту же самую забывчивость - теперь сказали бы: саботаж памяти - мы  встречаем
во всех старых мемуарах и справочниках. Даже в специальном  номере,  который
"Правда" посвятила в 1927 г. своему собственному  15-летнему  юбилею,  ни  в
одной из статей, начиная с передовой,  имя  Сталина  не  упоминается.  Когда
изучаешь старые издания, отказываешься подчас верить собственным глазам!
   Исключением   до   некоторой   степени   являются   ценные   воспоминания
Ольминского, ближайшего сотрудника "Звезды" и "Правды", который роль Сталина
характеризует в следующих словах: "Сталин и Свердлов появились в  Петербурге
в разное время после побега из ссылки... Пребывание обоих в  Петербурге  (до
нового ареста) было коротко, но успевало существенно  отразиться  на  работе
газеты, фракции и пр.". Это  сухое  указание,  сделанное  к  тому  же  не  в
основном  тексте,  а  в  подстрочном  примечании,  вернее  всего,   пожалуй,
характеризует положение. Сталин появлялся в Петербурге  на  короткое  время,
производил нажим на организацию, на  думскую  фракцию,  на  газету  и  снова
исчезал. Его появления были слишком эпизодическими, его  влияние  -  слишком
аппаратным, его идеи и статьи  -  слишком  ординарными,  чтобы  врезаться  в
память. Когда люди пишут  мемуары  не  по  принуждению,  они  вспоминают  не
официальные функции чиновников, а  живую  деятельность  живых  людей,  яркие
факты, отчетливые формулы, оригинальные предложения. Ничем  подобным  Сталин
себя не проявлял. Немудрено, если никому не запомнилась серая копия рядом  с
ярким оригиналом. Правда, Сталин не только  пересказывал  Ленина.  Связанный
поддержкой примиренцев, он продолжал развивать одновременно две  линии,  уже
знакомые  нам  по  его  письмам  из  Сольвычегодска:  с  Лениным  -   против
ликвидаторов, с примиренцами - против Ленина. Первая  линия  имела  открытый
характер, вторая - замаскированный. Но та борьба, которую Сталин вел  против
заграничного центра, тоже не  вдохновляла  мемуаристов,  хотя  и  по  другой
причине:  все  они,  активно  или  пассивно,  участвовали  в  примиренческом
"заговоре" против Ленина и потому предпочитали  впоследствии  отворачиваться
от этой страницы партийного прошлого. Только в 1929 г. официальное положение
Сталина как представителя ЦК положено  было  в  основу  нового  истолкования
исторического периода, предшествовавшего войне.
   "Автор этих строк живо помнит, - писал Зиновьев  в  1934  г.,  когда  над
головой его висел уже дамоклов меч, - каким событием был  приезд  Сталина  в
Краков". Ленин радовался вдвойне: и  тому,  что  теперь  удастся  произвести
деликатную операцию в Петербурге в отсутствие  Сталина,  и  тому,  что  дело
обойдется, вероятно, без потрясений внутри ЦК. В своем скупом  и  осторожном
рассказе о пребывании Сталина в Кракове Крупская замечает как  бы  вскользь:
"Ильич  нервничал  тогда   по   поводу   "Правды",   нервничал   и   Сталин.
Столковывались, как наладить дело". Эти многозначительные,  при  всей  своей
преднамеренной туманности, строки остались, очевидно, от более  откровенного
текста, устраненного по требованию цензуры. В связи  с  уже  известными  нам
обстоятельствами вряд ли можно сомневаться, что Ленин и Сталин  "нервничали"
по-разному, пытаясь  каждый  отстоять  свою  политику.  Однако  борьба  была
слишком неравной: Сталину пришлось отступить.
   Совещание, на которое он был вызван, состоялось 28  декабря  -  1  января
1913 г. в составе одиннадцати человек: членов ЦК, думской фракции  и  видных
местных работников. Наряду с общими политическими задачами в условиях нового
революционного подъема совещание обсуждало острые вопросы  внутренней  жизни
партии: о думской фракции, о партийной прессе, об отношении к ликвидаторству
и  к  лозунгу  "единства".  Главные  доклады  делал  Ленин.  Надо  полагать,
депутатам и их руководителю Сталину пришлось выслушать немало горьких истин,
хоть  и  высказанных  дружественным  тоном.  Сталин  на  совещании,  видимо,
отмалчивался: только этим и можно объяснить тот факт, что в  первом  издании
своих воспоминаний (1929 г.) почтительный Бадаев забывает даже назвать его в
числе участников. Отмалчиваться  в  критических  условиях  есть  к  тому  же
излюбленный прием Сталина. Протоколов и других материалов совещания "до  сих
пор не разыскано". Вероятнее всего, к неразысканию приняты были особые меры.
В одном из тогдашних писем Крупской в Россию рассказывается: "Доклады с мест
на  совещании  были  очень  интересны.  Все  говорили,  что   масса   теперь
подросла... Во время выборов  выяснилось,  что  повсюду  имеются  самочинные
рабочие организации... В большинстве случаев они не связаны с партией, но по
духу своему партийны". В свою очередь, Ленин отмечает в письме Горькому, что
совещание "очень удалось" и "сыграет свою роль". Он имел в виду прежде всего
выпрямление политики партии.
   Департамент полиции не без иронии уведомлял своего заведующего  агентурой
за границей, что, вопреки его  последнему  донесению,  депутат  Полетаев  на
совещании  не  присутствовал,  а  были  следующие  лица:  Ленин,   Зиновьев,
Крупская;  депутаты:  Малиновский,  Петровский,  Бадаев;   Лобова,   рабочий
Медведев,  поручик  русской  артиллерии  Трояновский  (будущий  посол  в  С.
Штатах), жена Трояновского и Коба. Не  лишен  интереса  порядок  имен:  Коба
оказывается в списке  департамента  на  последнем  месте.  В  примечаниях  к
"Сочинениям"  Ленина  (1929)  он  назван  пятым,  после  Ленина,  Зиновьева,
Каменева и Крупской, хотя Зиновьев, Каменев и Крупская давно уже  находились
в опале. В перечнях новейшей эры Сталин  занимает  неизменно  второе  место,
сейчас же после Ленина. Эти перемещения недурно отбивают  такт  исторической
карьеры.
   Департамент полиции хотел показать своим  письмом,  что  Петербург  лучше
своего заграничного агента осведомлен о происшедшем  в  Кракове.  Немудрено:
одну из видных  ролей  на  совещании  играл  Малиновский,  о  действительной
физиономии которого как провокатора знала лишь самая  верхушка  полицейского
Олимпа. Правда, еще в годы реакции среди социал-демократов,  соприкасавшихся
с Малиновским, возникли против него подозрения;  доказательств,  однако,  не
было,  и  подозрения  заглохли.  В  январе  1912  г.  Малиновский   оказался
делегирован от московских большевиков на конференцию в  Праге.  Ленин  жадно
ухватился за способного и энергичного рабочего и содействовал выдвижению его
кандидатуры на выборах в  Думу.  Полиция,  со  своей  стороны,  поддерживала
своего  агента,  арестовывая   возможных   соперников.   Во   фракции   Думы
представитель московских рабочих сразу  завоевывает  авторитет.  Получая  от
Ленина готовые тексты парламентских речей, Малиновский передавал рукописи на
просмотр  директору  департамента  полиции.  Тот  пробовал  сперва   вносить
смягчения; однако режим большевистской фракции вводил  автономию  отдельного
депутата  в  очень  узкие  пределы.  В  результате   оказалось,   что   если
социал-демократический депутат был лучшим осведомителем охранки, то с другой
стороны, агент охранки стал наиболее боевым оратором  социал-демократической
фракции.
   Подозрения насчет Малиновского снова возникли  летом  1913  года  у  ряда
видных большевиков; но за  отсутствием  доказательств  и  на  этот  раз  все
осталось  по-старому.  Однако  само  правительство   испугалось   возможного
разоблачения  и  связанного  с  этим  политического  скандала.  По   приказу
начальства Малиновский подал в мае 1914 г.  председателю  Думы  заявление  о
сложении депутатского мандата. Слухи о провокации вспыхнули с новой силой  и
проникли на этот раз в печать.  Малиновский  выехал  за  границу,  явился  к
Ленину и  потребовал  расследования.  Свою  линию  поведения  он,  очевидно,
тщательно подготовил при содействии  своих  полицейских  руководителей.  Две
недели спустя в петербургской газете партии появилась телеграмма, сообщавшая
иносказательно, что ЦК, расследовав дело Малиновского, убедился в его личной
честности. Еще через несколько дней было опубликовано постановление  о  том,
что самовольным сложением  мандата  Малиновский  "поставил  себя  вне  рядов
организованных  марксистов":  на  языке  легальной   газеты   это   означало
исключение из партии.
   Ленин подвергался долгому и жестокому обстрелу со стороны противников  за
"укрывательство" Малиновского. Участие агента полиции в  думской  фракции  и
особенно в Центральном Комитете было, конечно, большим бедствием для партии.
В  частности,  Сталин  в  последнюю  свою  ссылку   отправился   по   доносу
Малиновского. Но в ту эпоху  подозрения,  осложнявшиеся  подчас  фракционной
враждой, отравляли всю атмосферу подполья. Прямых улик  против  Малиновского
никто  не  представлял.  Нельзя  же  было   приговорить   члена   партии   к
политической, пожалуй, и физической смерти на основании смутных  подозрений.
А так как Малиновский занимал ответственное положение  и  от  его  репутации
зависела до известной степени и репутация  партии,  то  Ленин  считал  своим
долгом защищать Малиновского с той энергией,  которая  его  отличала.  После
низвержения  монархии  факт  службы  Малиновского  в  полиции  нашел  полное
подтверждение.  После  Октябрьского  переворота  провокатор,  вернувшийся  в
Москву из немецкого плена, был расстрелян по приговору Трибунала.
   Несмотря на недостаток людей, Ленин не спешил вернуть Сталина  в  Россию.
Необходимо было до его  возвращения  закончить  в  Петербурге  "существенные
реформы". С другой стороны, и сам Сталин  вряд  ли  очень  рвался  на  место
прежней работы после краковского совещания, которое означало  косвенное,  но
недвусмысленное осуждение его политики. Как всегда, Ленин сделал все,  чтобы
обеспечить  побежденному  почетное  отступление.  Мстительность   была   ему
совершенно чужда. Чтобы задержать Сталина на критический период за границей,
он заинтересовал его работой о национальном вопросе:  комбинация  целиком  в
духе Ленина!
   Уроженцу Кавказа с его десятками полукультурных и первобытных, но  быстро
пробуждающихся народностей не нужно было доказывать  важность  национального
вопроса. Традиция национальной независимости продолжала жить в Грузии.  Коба
получил первый революционный импульс именно с этой стороны. Самый  псевдоним
его напоминал о национальной борьбе. Правда, в годы первой революции он,  по
словам Иремашвили,  успел  охладеть  к  грузинской  проблеме.  "Национальная
свобода... уже ничего не означала для него. Он не хотел  признавать  никаких
границ для своей воли к власти. Россия и весь  мир  должны  были  оставаться
открытыми для него". Иремашвили явно предвосхищает факты и настроения  более
позднего времени. Несомненно лишь, что, став большевиком,  Коба  покончил  с
той  национальной  романтикой,  которая   продолжала   мирно   уживаться   с
расплывчатым социализмом грузинских меньшевиков.  Но,  отказавшись  от  идеи
независимости Грузии, Коба не мог, подобно многим  великороссам,  оставаться
безразличным к национальному вопросу вообще: взаимоотношения грузин,  армян,
русских и пр. осложняли на каждом шагу революционную работу на Кавказе.
   По своим взглядам Коба стал интернационалистом. Стал ли он  им  по  своим
чувствам?  Великоросс  Ленин  органически  не  выносил  шуток  и  анекдотов,
способных задеть чувства угнетенной нации. Сталин сохран