орое дано ему петровской реформой.
Очень возможно, что именно оно позволило создать непрерывность научного
творчества в России при отсутствии в ней преемственности и традиции.
И нет никакого сомнения, что значение научного творчества и научной работы,
одинаковое и неизменное для отдельных личностей, является основным элементом тех
настроений на первый взгляд религиозного характера, которые нередко, как научная
вера, противопоставляются религии, а иногда считаются чем-то сторонним и не
связанным с наукой в жизни человечества.
В действительности <научная вера> является в истории науки могущественным,
созидательным фактором, теснейшим образом генетически связанным с научным
исканием и научным творчеством, в общем от них неотделимым. Она может быть
сравниваема с религией лишь по форме своего психического проявления, но не по
характеру лежащих в ее основе данных. Научная вера, к сожалению, мало обращала
на себя внимание логической мысли, но ее роль в историческом процессе огромная.
Научная вера не только приводила к открытиям, она заставляла человека идти по
пути научного творчества и научных исканий вопреки всяким внешним препятствиям,
позволяла и позволяет человеку ставить цель и задачи научных исканий не только
выше житейского блага, но и выше жизни.
В обществе без научной веры не может быть научного творчества и прочной научной
работы. В России XVIII в. элемент научной веры, как и можно было ждать,
проявляется сильно и глубоко. Уже в первой половине XVIII в. мы видим ее
проявление не только в жизни таких ученых, как Ломоносов, пробивающихся к
научному творчеству вопреки своему общественному положению, но и среди отдельных
маленьких деятелей, положивших свою жизнь на научной работе. Целый ряд таких
деятелей - крупных и малых - дала Великая Сибирская экспедиция. связанная с
научным открытием Сибири. Достаточно вспомнить имена Беринга, Стеллера,
Крашенинникова, Делиля де ля Кройера, Чирикова, мужа и жены Прончищевых. В
течение всего века и века следующего мы на каждом шагу, в жизни почти каждого
научного работника встречаемся с научной верой, которая является опорой в
тяжелых условиях русской действительности, служит импульсом, направляющим вперед
среди самых невозможных внешних условий, создателей творческой работы русского
общества в области научных исканий.
К сожалению, точному учету историка эта научная вера не может подвергнуться, но
было бы огромной ошибкой оставить вследствие этого ее в стороне и не принимать
во внимание ее существование в жизни. Мы должны помнить, что только при ее
наличности в стране может идти большая научная работа, живое научное творчество.
И только проявлением ее в конце концов является та большая работа, которая была
сделана в этой области культуры русским обществом XVIII столетия.
Гораздо более ясно нам отражение вечного характера научных завоеваний в
общественной жизни. Оно давно проникло в общее сознание, и привычно эта черта
научных построений выражается в нашем языке, например в наших пословицах и
поговорках или в так называемых исторических анекдотах. <Дважды два - четыре>,
<а все же Земля движется> - <е pur se muove>, - говорил в народной легенде
Галилей, когда под страхом казни и страданий он отказался от своей системы
строения Вселенной.
Еще резче сказывается общеобязательность научных выводов при изучении истории
научной мысли. К развертывающимся результатам научных приобретений должны
приспосабливаться все другие понимания жизни. Перед ними должны склоняться не
только государственные предрассудки или общественные организации, но и гораздо
более свободные, а потому и мощные построения философии или религии. После
бесплодной борьбы они примеряются к научным результатам.
Так примирились христианские и мусульманские церкви с астрономическими системами
после Коперника; так на наших глазах примиряются христианские организации с
новыми идеями о происхождении человека или животных, столь отличными от
церковных преданий; так государственные и общественные организации должны были
приспособиться к тем новым формам жизни, какие создаются могущественным ростом
научной техники.
В этой общеобязательности научных данных кроется самое коренное отличие науки от
других созданий человеческой жизни.
Достаточно сравнить с этой точки зрения науку с религией или философией, не
говоря уже об искусстве. Выбор между разными бесконечными, противоречивыми
построениями философии, разнообразнейшими религиозными верованиями или сектами,
ничем не сдерживаемыми проявлениями художественного вкуса или настроения
свободен для всякой человеческой личности и для всякого человеческого общества.
Но этого выбора нет, когда мы переходим к результатам науки. Лишь в частностях и
в неустановленном может быть здесь спор и сомнение.
Здесь есть для всех безусловное.
То единство понимания, какое напрасно стремились создать в религии кровью и
принуждением, в философии логикой и школой, в науке достигается простым ее
изучением, в нее углублением. И благодаря этому распространение научного знания
и образования является крупнейшим фактором спайки всего человечества в единое
целое.
Процесс создания единой мировой культуры, организации, охватывающей все
человечество, начался заметным образом только тогда, когда научное знание
получило свою современную форму. Он начался в конце XVI и начале XVII в.
Вхождение в конце XVII столетия Московской Руси в мировую организацию было одним
из проявлений этого мирового процесса единения людей, создания единого
человечества, который не закончился до сих пор. На наших глазах входит в него
Китай. Вхождение Московской Руси два века тому назад было первым резким
проявлением этого переживаемого нами теперь исторического явления. Оно могло
произойти только потому, что в общеобязательности и единстве научных выводов был
к этому времени найден в жизни человечества общий для всех людей вечный элемент
психической жизни, а научные применения в быту, личной и общественной жизни с
каждым годом усиливали реальное и всеми сознаваемое значение научной работы.
Для истории русского общества важно, что вхождение русской нации в область
научной работы и мысли совершилось при самом начале раскрытия этого
исторического процесса.
Глава 2
Естествознание и математика перед началом научной работы в России
Глава 2. Естествознание и математика перед началом


1. Века подготовительной работы. - 2. Семнадцатый век - первый век научного
творчества. - 3. Распространение и форма научной работы в конце XVII в. - 4.
Точные науки и описательное естествознание в конце XVII в. - 5. Значение
прикладной науки.



Вторая глава "Очерков" была утеряна. - Ред.
Глава 3
Петр великий как инициатор научной работы в России


1. Россия в научном познании европейцев в конце XVII века. - 2. Колебания России
между Западом и Востоком. - 3. Значение личности в истории науки. - 4. Введение
научной работы в России Петром Великим как дела государственной пользы.




3.1 Россия в научном познании европейцев в конце XVII века
Мы уже видели,6 что очаги точного научного знания кончались в Западной Европе в
конце XVII столетия за сотни верст от Московской границы [16]. Ближайшими
городами, где шла в это время научная творческая работа, были Стокгольм, Данциг,
может быть, Краков и Або. Вся область Польши, значительная часть восточных
владений шведской короны - с Остзейским краем и Финляндией, значительная часть
Австрии, ее восточные пределы были в это время лишены научной творческой
деятельности [17]. Юг современной России, весь балканский мир, восточные и южные
части теперешней Австрии и Венгрии были в это время захвачены Турцией или только
что от нее отвоеваны. Им было не до научной работы [18]. Все эти области,
находившиеся тогда на границе культурного мира, точно так же мало были известны
в это время в научном отношении. Как увидим, было очень характерно, что сюда
направилась в самом начале XVIII в. научная исследовательская работа, когда был
ей создан новый центр в Петербурге. Из Петербурга пошла работа не только на
восток, но и на юг, и на запад.
Правда, натуралист мог легче проникать в эти крайние области Швеции, Польши,
Австрии, чем в охраненную заставами и мало доступную чужеземцу и иноверцам
Московскую Русь. Но он мало сюда проникал, и чужды были научной мысли и научной
работе в этих областях знания образованные,люди этих окраинных стран.
Если мы попытаемся охватить то знание, какое имел или мог иметь образованный
человек второй половины и даже конца XVII столетия о Московской Руси - ее
физической географии, ее этнографии, ботанике, зоологии, геологии, мы удивимся
той поразительной бедности знаний, какая здесь наблюдается. Карта географическая
для значительной части России отсутствовала. Показания путешественников XVI
столетия были живыми через несколько поколений спустя и отражались на картах
конца XVII в. Весь север Азиатского материка - Сибири - вскоре за Таймыром - был
совершенно неизвестен и наносился на карты совершенно произвольно. Граница между
Азией и Америкой совершенно не была ясна: в это время русские еще не дошли до
Камчатки и страны чукчей [19]. Внутри Московии карта наносилась главным образом
на основании московских чертежей и не давала ясного и точного понятия даже
согласно требованиям XVII в.
Еще менее, чем картографических, было сведений об естественно-исторических и
физико-географических условиях нашей страны. Здесь в это время, более чем через
100 лет, сохранял значение Герберштейн, сведший в единое целое свои наблюдения и
знания московских людей, им записанные в эпоху [Василия] Иоанновича [20]. Не
было данных об общем рельефе, не изучены ни фауна, ни флора страны.
Лучше всего можно понять состояние наших знаний о России частью по тем вопросам,
какие ставились учеными при начале изучения России, по книгам, которые имели
научный авторитет в это время, по первым произведениям иностранцев, выпущенным,
когда открылась для них петровская Россия, и оказавшим огромное влияние на
европейское общественное мнение.
Как на пример первого рода интересно обратить внимание на некоторые вопросы
Лейбница.7 Так, в 1697 г. он считал нерешенным вопрос, не сохранился ли
венгерский язык в провинциях России - отголосок Великой Венгрии средневековых
путешественников. Для второго надо взять указания на Герберштейна, Олеария и т.
д. Для третьего - шведа Страленберга, поляка Ржоницкого.
3.2 Колебания России между Западом и Востоком
Для западного культурного человечества в конце XVII в. простиралась за пределами
Швеции и Польши огромная , загадочная страна московских царей, [по мнению
Запада] едва доступная культуре и терявшаяся где-то у пределов Тихого океана.
Самые пределы северных частей Тихого океана наносились на карты совершенно
произвольным образом: ни северо-восточные берега Азии, ни северо-западные берега
Северной Америки еще ни разу не были посещаемы европейскими судами. За пределами
России находилась еще более чудесная и еще менее известная страна китайского
богдыхана.
Но в понятиях европейцев того времени Китай рисовался совершенно иначе, чем он
представляется сейчас нам в нашем знании Дальнего Востока и его истории. По
отношению к Китаю европейцы конца XVII столетия делали ошибку, обратную той,
которая была ими делаема по отношению к России. Московское царство
представлялось в сознании западного европейца варварской страной. Китай казался
культурным государством, равной, а может быть, и более высокой культуры, чем
культура Европы того времени.
В это время в кругу образованных людей Запада существовало своеобразное
представление о географическом распределении культурного человечества, резко не
отвечающее реальным фактам. Казалось, что между двумя центрами цивилизации -
Западной Европой и Китаем - лежат варварские и полуварварские страны, первым
форпостом которых являлась Московия. Возможный морской путь в Китай мог идти
только из Европы, так как вся западная часть Американского континента в это
время или была terra incognita,8 или едва была населена и находилась в тяжелом
упадке в связи с общей разлагающей политикой Испанского государства. Но и этот
морской путь давал редкие и случайные сведения о Китае. Из Китая в это время шли
в Европу сведения иезуитских миссионеров, приобретших в Китае известное значение
и очень высоко ставивших культуру Китая.
Высокое представление о китайской цивилизации вызывало в образованном
европейском обществе конца XVII в. тягу на Дальний Восток, аналогичную той,
какую вызывала в более ранние века эпохи великих открытий легенда о христианском
царстве преемников священника Иоанна в глуби Азии [21].
И то и другое стремление имело, конечно, некоторые реальные основания, сильно
измененные, однако, и искаженные наросшей легендой. Конечно, Китай был страной с
древней, своеобразной, высокой культурой; несомненно, в эти годы, при упадке
древней культуры, его военное могущество с началом владычества маньчжур выросло
и он явился более важной силой, чем был столетие раньше. Возможно было думать,
что такое же возрождение может произойти и в области научного творчества.
Несомненно и другое. Как раз во второй половине XVII в. произошел перелом,
который дал окончательное первенство европейской науке по сравнению с наукой,
созданной на Дальнем Востоке. Перелом этот не был виден и понят
европейцами-современниками. Если сравнить XVI в. европейского знания со знанием
той же эпохи Китая, едва ли можно считать европейцев достигшими более высокого
уровня научной мысли. В это время можно было думать, что старый Восток пережил
многое из того, что считалось важным, новым и неожиданным для Европы. И невольно
являлась мысль, что еще больше неизвестного европейцу сейчас известно ученым
дальней Азии или может быть открыто в книгах, отвечающих эпохе расцвета
китайской цивилизации.
Несомненно, такова была мысль и ученых Дальнего Востока, столкнувшихся впервые с
неожиданными знаниями европейских варваров. И она передавалась сталкивающимся с
ними европейцам и оказывала сильное влияние на культурно-географическое
мировоззрение Западной Европы конца XVII столетия. К тому же в это время,
действительно, в некоторых областях знания был расцвет интереса к более
культурному прошлому на Дальнем Востоке - в Китае и Японии. Любопытно с этой
точки зрения возрождение древней математики - попытки нового научного
творчества, о которых было известно и европейцам через посредство иезуитов.
Аналогичные живые идейные течения возрождения известны в это время - и в области
литературы, медицины, искусства. Вторая половина XVII в. не была веком полного
упадка или творческого застоя древней азиатской цивилизации.
В это время здесь произошла последняя борьба двух форм научного творчества и
научной мысли, причем между ними в XVII столетии еще не было того различия,
какое быстро было создано позже. В математике великие китайские и японские
математики XVII столетия могли еще спорить в достигнутых результатах с
западноевропейскими учеными, не охваченными высшим анализом и новой геометрией.
В Китае и Японии под влиянием внесенных иезуитами европейских знаний начался в
XVII в. новый расцвет алгебры, высшей арифметики.9 Они пошли дальше того, что
было им дано из западной математики. Однако в это время математика на Западе
переживала новый подъем, который скоро оставил далеко в стороне искания Дальнего
Востока. Именно в начале XVIII столетия новая математика проникла в общее
сознание, началось ее энергичное применение к задачам жизни, и быстрыми шагами -
в течение немногих лет - Западная Европа опередила и оставила далеко позади еще
недавно близких к ней, шедших путями отцов ученых мыслителей Дальнего Востока.
Европейская техника победила технику китайскую окончательно только после
введения пара - в конце XVIII в., европейская медицина-лишь после того, как
здравые понятия об анатомии и физиологии человека были усвоены к началу XVIII
столетия...
Прежнее серьезное и несколько опасливое отношение к Китаю западноевропейское
общество XVIII столетия перенесло в форму благодушную и эстетическую, которая
сказалась в "китайщине" - chinoise-ries - литературы и искусства XVIII в.
Но совсем другое настроение было в Западной Европе в XVII столетии, и это
настроение отразилось самым глубоким образом на истории естествознания в России
- оно определило те первые задачи, которые были заданы новой культурной силе,
которые надолго определили характер научной работы на нашей родине.
Любопытно, что отголоски того же настроения наблюдали мы и в русском обществе
этого времени. Для Московской Руси Китай XVII в. был в научной области живой
культурной силой. Чувствуя необходимость выйти из того положения, в котором оно
очутилось благодаря изменению общих условий жизни и строя Западной Европы,
русское правительство пыталось привлечь к себе знающих людей, которые могли бы
внести в страну новые знания, ремесла, новую технику. С этой целью оно
обращалось не только к Западной Европе, но и к Китаю. С существованием
культурного государства в пределах [азиатских] безграничных пространств, куда
распространялась русская вольная народная волна, встретилось Московское царство
очень рано. Уже, по-видимому, в 1608 г. московское правительство пыталось
вступить с ним в сношения. В это время томские воеводы В. Волынский и М.
Новосильцев писали в Москву со слов инородцев: "... а живет де Китайский
государь, и у нево де, государя, город каменной, а дворцы де в городе с рускова
обычая, палаты на дворах каменные, и люди де сильные Алтына царя и богатством
полные. А на дворе де у Китайского государя палаты каменные; а в городе де стоят
храмы у нево, и звон де великой у тех храмов, а крестов на храмах нет; тово де у
них не ведают, какая вера; а живут с рускова обычая, и бой де у нево огняной; и
приходят де из многих земель с торгом к нему; а платье де оне носят все золотое,
а привозят де к нему всякие узорочья из многих земель".10 В 1618 г. в Китай уже
проехал послом томский казак И. Петлин, грамотный толмач местных казаков [22].
От него сохранилась недавно изданная "Роспись Китайскому государству и
Лобинскому и иным государствам, жилым и кочевным, и улусам, и великой Оби, и
рекам и дорогам".11 В ней говорится и о богатстве Китая, и о морском его
сношении с "манны-а по нашему немцы". Перед московским правительством открылась
неожиданно богатая культурная страна, связанная морским путем с Западной
Европой.
Посылая своих послов на Запад или Дальний Восток, русское правительство поручало
им набирать и приглашать в Московскую Русь людей, знающих полезные технические
производства, - ремесленников, пушкарей, рудознатцев и т. д. Так, например,
посланному в 1675 г. в Китай Н. Г. Спафарию поручалось вызвать в Россию
китайских купцов, "договорить" мастеров для постройки каменных мостов [23].
Попытки Спафария были неудачны, однако нельзя не отметить впечатления Н. Г.
Спафария, человека очень бывалого и в Европе, и в России и очень образованного.
Он писал, между прочим, о китайской этике:
"Иныя такия приказания многия есть, что и старые наши философии не токмо не
писали, но и в соние не видали", а об их постройках: "и всякое строение так
красно, что и у старых римлян так не было".12
Спафарий был умный, европейски образованный человек, сам бывший и в Европе, и в
Китае, могший сравнить все сам. Но гораздо более преувеличены были представления
ученых, знавших обо всем лишь по литературным данным, переписке или путем
чтения.
Ученые европейцы конца XVII - начала XVIII в. с этой точки зрения оценивали
значение европеизации России. Ее высказывал уже в 1697 г. в частной переписке и
публично Лейбниц,13 неуклонно державшийся этой мысли до конца своей жизни. Под
его влиянием предпринимала свои шаги и Прусская академия наук [24]. Эти идеи о
связи Европы с Китаем через Россию имели в это время не одно только научное
значение. Уже в 1697 г. Лейбниц связывал их с мировым распространением
христианства,14 к чему стремились всегда европейцы, попадавшие в Китай.
Задача, стояща