знания и математики в русском обществе. В стране
создавалось резкое деление на два мировоззрения, которые по возможности не
сталкивались. Поэтому в истории естествознания в России почти отсутствуют
столкновения с церковью или ее служителями, вызываемые теми или иными выводами
науки или научного мировоззрения данного исторического момента, которые казались
несовместимыми с миропониманием христианства. Вся работа русского общества,
происходившая в области научного творчества в математике и естествознании,
стояла вне кругозора православного духовенства, представляла для него чуждую
область, в которой оно не могло разбираться. Очевидно, поэтому служители русской
церкви не могли иметь авторитета в своих возражениях. Вся апологетическая
литература православного духовенства в этом смысле могла совершенно не
приниматься во внимание - и никогда не принималась во внимание - в научной
русской мысли. Несомненно, этим путем достигалась в России та внутренняя свобода
исследования, которая в такой мере отсутствовала в научной культурной среде
Запада, где духовенство всегда было сильно своими представителями, активно
работавшими в научных исканиях и изменявшими благодаря этому отношение к церкви
и к христианскому учению широких слоев научных работников. Оно там являлось
умственной силой, с которой всегда должна была считаться - нередко бороться -
научная мысль.
Вместе с тем отсутствие этого элемента в русской истории сказалось в глубоком
духовном раздвоении русского образованного общества: рядом существовали - почти
без соприкосновения - люди двух разных систем образования, разного понимания. В
России можно быть образованным человеком в XX в., стоя совершенно в стороне от
тех знаний и понимании, которые сейчас охватывают своим влиянием всю жизнь
человечества и с каждым годом растут в своем значении. Русское духовенство не
было чуждо научному мышлению - в областях наук исторических и филологических, но
оно представляет образованный класс, чуждый точным наукам, т. е. чуждый духу
времени. Это раздвоение образованного общества вредно отразилось на развитии
естествознания в России, так как оно поддерживало отношение к нему как к чему-то
случайному в мировоззрении и знаниях современного человечества, что можно не
принимать во внимание при суждении об окружающем. А между тем мы видим, что
научное мировоззрение, проникнутое естествознанием и математикой, есть
величайшая сила не только настоящего, но и будущего. Эта сила недостаточно
культивировалась в России.
В то же время естествознание лишалось тех средств глубокого проникновения в
глухие уголки русской природы, которые всегда и всюду доставляли ему служители
церкви. Достаточно вспомнить многовековую научную работу католических или
протестантских миссий в заморских странах, работу католических монахов в Америке
в XVI или XVII в. История изучения местного естествознания на Западе и всюду,
куда проникала европейская культура, теснейшим образом связана с работой
служителей церкви; этот элемент отсутствовал в истории изучения русской природы.
История христианских западноевропейских миссий, их развития и вхождения в новую
страну совпадает с историей распространения естествознания. В каждую новую
страну, открываемую христианству, входил и входит в лице служителей Евангелия
натуралист. Ничего подобного не было в истории миссий православной церкви или
было в совершенно ничтожных размерах. В лице католических монахов натуралист
вступил на девственную почву Нового Света вместе с Колумбом, он проник в глубь
черного континента Африка с первыми миссионерами, положил в лице католических и
протестантских духовных лиц начало изучению природы Америки и Китая. Но его не
было среди русского духовенства, насаждавшего христианскую культуру у инородцев
севера России, востока ее, Сибири. Чувство красоты природы, столь ярко
сказывающееся в выборе мест для монастырей и неразрывно связанное с
самоуглублением человеческой личности, ни разу в течение долгих веков не
вызывало в русских монастырях работы научного углубления в окружающее; его не
дала и жизнь русского сельского священника. Духовенство в вековой своей жизни
прошло через русскую природу, научно ее не видя и ею не затронутое в своем
мышлении...
Точно так же была лишена область научных исканий в России еще более важной
поддержки наиболее богатого и относительно более образованного (после
духовенства) господствующего сословия - поместного дворянства. Описывая сейчас
прошлое естествознания в России, поражаешься, до какой степени мало дало ему
русское поместное дворянство, как раз то сословие, которое в эту эпоху русской
истории приобрело силу и значение и которое всеми своими интересами должно было
жить землей, природой. С трудом можно назвать несколько лиц в XVIII столетии,
которые работали в его среде вне зависимости от государственного служения или не
в качестве интеллигентов, ушедших от сословной обстановки [9]. Этих лиц больше в
XIX в., но можно сказать, что только во второй половине XIX столетия, когда
обособленность дворянства кончилась, когда оно избавилось от ярма рабовладения,
видим мы заметную струю свободных людей в его среде, творящих по своей свободной
воле научную работу, делающих крупное национальное дело. Но в это время в стране
появились уже другие элементы из среды буржуазии и обеспеченных интеллигентных
слоев, которые дали научной работе нужные ей устои, независимые от
государственной организации. Яд рабовладения разрушал живые силы русского
поместного дворянства, не мог ужиться со свободным исканием в области
естествознания и математики подобно тому, как он разрушил в этой области и
навыки европейского общества в плантаторских слоях Америки. Мы не должны
забывать, что именно в XVIII в. интерес и работа мысли в области естествознания
были широки в образованном европейском обществе во Франции, Англии, Германии,
Италии. Среди поместного дворянства здесь в это время выдвинулись многочисленные
научные работники. Отражение этого интереса можно всюду проследить и в русском
дворянском обществе, но творческого элемента научной работы было проявлено здесь
ничтожно мало. Роль русского крепостнического дворянства в области искусства - и
даже наук исторических, тесно связанных с сословным сознанием, - не может даже
сравниваться с его ролью в области естественнонаучных исканий и точной научной
работы.
В России не было того, что мы наблюдаем в западноевропейском обществе, где эта
среда оставила огромный след в истории научного знания и совершила огромную
работу. Такова была роль поместного дворянства в Англии, Шотландии, Ирландии,
крупна она была в Италии, Франции, Австрии. Любопытное отражение того же
исторического явления видим мы в ничтожных результатах культурной агрономической
работы русского поместного дворянства по сравнению с тем, что сделано поместным
классом Запада. И в этом отношении работа русского дворянства поражает
наблюдателя своей ничтожностью, если принять во внимание бывшие в его
распоряжении средства и протекшее время. И здесь, в области творчества в
садоводстве, огородничестве, зоотехнике, полеводстве, гораздо более сделано
безвестной работой разночинцев, чем творческой силой русского поместного
дворянства, живые силы которого шли на государственную работу и искусство.
Долгие годы отсутствовала у нас в этой области та сила, которая в лице буржуазии
оказала на Западе и особенно в Северной Америке могучее влияние на рост и
развитие естествознания. Долгие годы буржуазия в лице русского купечества была
далека от интересов научного знания. Едва ли ошибочно поставить это в тесную
связь с характером образованности православного духовенства, наиболее близкого
ей по культуре. Во второй половине XIX в. заметен в этом отношении ясный
поворот. К концу века и сейчас этот элемент научного прогресса становится все
более заметным в русской жизни, русская буржуазия вошла в научную творческую
работу как личным трудом, так и организацией нужных для научного развития
средств. Можно сказать, что уже теперь ее недолголетняя роль более заметна, чем
вековое участие в научной работе русского поместного дворянства.
1.3 Отсутствие преемственности и традиции
Несомненно, что такая обстановка не могла не отразиться на ходе естествознания и
математики в России.
Хотя мы и наблюдаем непрерывность роста научной работы в этой области, но в то
же время нас поражает в его истории отсутствие традиций и преемственности [10].
Это совершенно неизбежное следствие того, что научное творчество было в России
теснейшим образом связано с изменчивой государственной политикой и с
экономически бедной и количественно немногочислен интеллигенцией. У него не было
корней в более богатых, организован и людных слоях русского общества - в
поместном дворянстве, в духовенстве или в купечестве.
Государственная политика в России менялась в самых основах своих в течение XVIII
и XIX вв. Достаточно вспомнить историю наших высших школ; сколько им приходилось
переживать перемен в понимании их задач центральной властью. Были периоды, когда
даже для университетов научная работа не признавалась необходимым элементом.
Даже еще в проекте университетского устава XX в. была сделана попытка
рассматривать университеты только как учебные, а не ученые учреждения! Можно
сказать что научная исследовательская работа в русских университетах была
проведена профессорской коллегией неожиданно для законодателя, вопреки
сознательной воле правительства. Сейчас эта работа пустила такие глубокие корни,
до такой степени вошла в плоть и кровь школы, что едва может быть в дальнейшем
вырвана. Но более чем двухвековая история русской высшей школы есть история
борьбы за существование, она не есть история мирного развития, а потому в ней
нет места для прочной преемственности раз начатого дела. Поэтому исключением, а
не правилом является в ней непрерывная научная работа одной и той же научной
школы в течение нескольких научных поколений.
То же самое наблюдаем мы во всех других предприятиях государственной власти, где
нередко сегодня резко бросалось или разрушалось то, что раньше создавалось в
течение десятилетий. И это понятно. В истории России за последние два столетия
красной нитью проходит борьба русского общества за свои политические и
гражданские права. Борьба с освободительными стремлениями общества характеризует
всю деятельность правительства после Петра. Эта борьба была Молохом, которому
приносилось в жертву все. В русской жизни господствовала полиция, и нередко
государственные соображения уступали место соображениям полицейским. Для целей
полицейской борьбы, для временного успеха дня приносились все жертвы, не
останавливались ни перед чем. Очевидно, не могли иметь значения при этом
интересы науки и научного исследования, которые к тому же не имели прочной опоры
во влиятельных или мало зависимых от правительства слоях русского общества.
XVIII век есть век шатания государственной власти в России, век государственных
дворцовых переворотов, выработки государственной машины, когда нельзя было и
думать о прочности и устойчивости. В это время все многократно нацело
переделывалось, нередко под влиянием неожиданных причин, неуловимых и личных.
Достаточно вспомнить Петра III и Павла I. Резко менялось даже самое важное в том
военном государстве, каким явилась императорская Россия, - армия, флот и их
организация.
Тем более это имело место в менее важных организациях и предприятиях. Созданная
при Петре и Екатерине I Академия наук не раз в это время была на волосок от
гибели. Выработанных других форм для научной деятельности долгое время не было.
Единственный независимый от Академии наук университет - Московский - первые
десятилетия был слабой научной силой. Положение стало изменяться в последней
четверти века, в конце царствования Екатерины II, но как раз в это время
усилился разлад между стремлениями государственной власти и освободительными
идеями общества.
Весь XIX век есть век внутренней борьбы правительства с обществом, борьбы
никогда не затихавшей. В этой борьбе главную силу составляла та самая русская
интеллигенция, с которой все время были тесно связаны научные работники. Понятно
поэтому, что и на них тяжело ложились перипетии этой борьбы.
Все это создало те условия жизни, которые не дали возможности сложиться
традициям научной работы и не позволили этим путем поддержать ее
преемственность.
Не традицией и не преемственностью поддерживалась непрерывность хода научного
развития в России; она достигалась тем, что в стране постоянно возникали новые
ростки научной мысли и научной деятельности, заменялись погибшие. Эти ростки
всходили на неблагоприятной почве, часто гибли при самом своем зарождении, но
брали своим количеством и непрерывностью появления. Процесс шел, как стихийный
природный процесс: рост научной работы поддерживался постоянным перевесом
рождения над смертью.
Причина постоянного появления этих ростков, очевидно, указывает на существование
в среде нашего общества каких-то благоприятствующих к тому условий; но условия
эти, как все причины психического характера, почти уходят из кругозора историка;
он может констатировать их появление, но не видит им объяснения во внешних,
изучаемых им обстоятельствах. Он может только констатировать, что их вырастанию
и неполному заглушению благоприятствовали условия государственной жизни,
требовавшие специальных знаний и широкого развития техники. А между тем этой
техникой и этим знанием могли владеть только люди естественнонаучно образованные
и математически мыслящие. Среди них всегда неизбежно находились и такие, которым
дорого было научное искание само по себе, вне всяких практических приложений или
личных выгод, люди, охваченные научной верой. Вместе с тем, однако, именно среди
этих лиц, получивших идеальную опору жизни вне рамок государственной или
церковной организации, людей духовно свободных, должны были находить место
освободительные стремления русского общества.
Поэтому неизбежно значительная часть этих лиц так или иначе, непосредственно или
по симпатиям, была связана с теми кругами русского общества, с которыми на жизнь
и на смерть вело борьбу правительство, - борьбу, составлявшую содержание русской
истории со второй половины XVIII столетия.
Правительство, с одной стороны, нуждалось в этих людях, с другой - старалось
ввести их деятельность в не очень широкие рамки, ему удобные, им не доверяло и
их боялось. Этим, очевидно, обусловливалось, что только в исключительных случаях
могла быть создана в России преемственность и традиция научной работы, неизбежно
требующие для себя политического спокойствия, обеспеченности, возможности
широкого проявления самодеятельности.
Условий этих в русской истории не было. А потому рост научной мысли
поддерживался все время в России все возраставшим количеством отдельных научных
деятелей, слабо связанных друг с другом и с предыдущими поколениями, большей
частью случайно продолжавших работу своих предшественников. Неуклонно и
постоянно они находили питавшие их корни не столько в своей стране, сколько на
Западе, где давно уже создавались очаги преемственной работы, в XVIII [веке] - в
Швеции и Голландии особенно в XIX столетии в высших школах Германии и Франции.
Обстоятельства начали меняться лишь со второй половины XIX в когда, с
царствования Александра II, стала ясна неизбежность победы освободительных
стремлений русского общества над старыми правительственными традициями. Только в
это время в стране замечается вместе с количественным ростом научных работников
все большее увеличение прочных организаций для научной работы, идущих от одного
научного поколения в другое, рост научной преемственности и традиции.
Наблюдая непрерывность научной работы в России, историк науки не может не
отметить ее значение в народной жизни. Ибо она не является необходимым и
неизбежным следствием научного развития; она является следствием внутреннего
процесса, идущего в живой среде общества, проявлением жизни нашего общества.
Поэтому она дорога нам как одно из немногих проявлений скрытого от глаз
современников могучего роста нашей нации, несмотря ни на что идущей в первых
рядах человечества вперед, в открываемое наукой, кажущееся бесконечным будущее.
1.4 Научное творчество и научное образование
В истории науки еще больше, чем в личной истории отдельного человека, надо
отличать научную работу и научное творчество от научного образования. Необходимо
отличать распространение научных знаний в обществе от происходящей в нем научной
работы.
Несомненно, распространение научного образования в широких слоях общества
является необходимым и очень важным условием прочного и быстрого роста научного
творчества. Однако научная работа может проявляться на подготовленной почве
целыми десятилетиями позже проявления и расширения научных интересов. Любопытный
пример такого явления можно наблюдать в истории культурных обществ, вошедших в
русский государственный организм и оказавших позже заметное влияние на рост
естествознания в России. В культурном польском обществе интерес к
естествознанию, в значительной мере под влиянием французским, сильно сказался
уже в первой половине XVIII в., однако научной работы в это время в польском
обществе совсем не было [11]. Она проявилась через десятки лет, в самом конце
XVIII столетия.4 В другой части тогдашней России, в Остзейском крае, среди
немецкого общества, несомненно, все время были образованные люди, стоявшие на
уровне века, однако и здесь научная работа в области естествознания началась
лишь в самом конце XVIII столетия [12]. Менее образованное русское общество
выдвинуло из своей среды научных работников в этих областях знания на два-три
поколения раньше, чем польское и остзейское.
Несомненно, в истории науки имеет значение не столько распространение
приобретенных знаний, построение и проникновение в общественную среду научного,
основанного на них мировоззрения, сколько научная работа и научное творчество.
Только они двигают науку. Звучит парадоксом, однако это так: распространение
научного мировоззрения может даже иногда мешать научной работе и научному
творчеству, так как оно неизбежно закрепляет научные ошибки данного времени,
придает временным научным положениям большую достоверность, чем они в
действительности имеют. Оно всегда проникнуто сторонними науке построениями
философии, религии, общественной жизни, художественного творчества.5 Такое
распространение временного - и часто ошибочного - научного мировоззрения было
одной из причин не раз наблюдавшихся в истории науки местных или всемирных
периодов упадка. Давая ответы на все вопросы, оно гасило стремление к исканию.
Так, например, сейчас выясняется любопытная картина замирания великих открытий и
обобщений ученых Парижского университета XIII-XIV вв., раскрываемая Дюгемом. Их
обобщения, не понятые их учениками, постепенно потерялись среди внешних форм,
разъяснявших, казалось, очень полно окружающее. Аналогичное явление мы видим в
истории натурфилософских течений в германских университетах начала XIX столетия.

Несомненно, не всегда бывает так, но уже то, что это бывает иногда, заставляет
отделять распространение научного мировоззрения и научного образования от
научной работы и научного творчества.
В исторических очерках естественнонаучной мысли в России я оставлю в стороне
историю распространения знаний в русском обществе, а остановлюсь только на
истории в ней научной работы и научного творчества. Существование в стране
известных знаний или интересов в области естествознания, их отражение на
миропонимании общества будет являться одним из важнейших условий, отражающихся
на характере научной работы. Оно может и усиливать и ослаблять ее. Несомненно,
например, что тот живой интерес к естествознанию, который выразился в начале
1860-х годов в деятельности Писарева или входил в материалистическое
мировоззрение нигилизма, отразился на научной работе русского общества. Однако
он отразился только косвенно, заставив ряд талантливых