тешествия 1740-1741 гг. в Западную Сибирь, в Березов на
Обь, для наблюдения прохождения Меркурия. В этих наблюдениях, кроме других, ему
помогал студент Академии уроженец Риги Кенигсфельт.210 Под руководством Делиля,
а потом самостоятельно работали астрономы-наблюдатели, призванные иноземцы,
академики Гейнзиус,211 Делиль де ля Кройер,212 Винсгейм.213 Очень скоро Делилю
удалось выработать недурных наблюдателей из молодых людей, учившихся в Академии.
Из них деятельное участие в астрономических наблюдениях для первой точной карты
России приняли позднейшие адъюнкты Академии И. Ф. Трускотт и А. Д. Красильников,
упомянутый уже Кенигсфельт, "инженер" Шварц. Делиль рассчитывал поставить дело
более широко, покрыть всю Россию геодезическими треугольниками, но организовать
такую постановку [работы над] картой ему не удалось. В основу карты были
положены астрономические наблюдения отдельных, не связанных между собою пунктов.
К ним был приноровлен новый и старый съемочный материал.
Со всех сторон, из самых разных учреждений и из провинциальных канцелярий, были
собраны в Петербурге карты и планы; они проверялись и сравнивались.
Производилась новая проверка и съемка геодезистами на местах. Наряду с этими
работами обычного характера, которые начали систематически вестись с 1721 г., в
основу карты были положены специальные съемки малоизвестных или неизвестных
местностей. Среди этих работ по значению две должны быть выделены: во-первых, те
картографические съемки, которые были исполнены в связи с Уфимской экспедицией
Кирилова и продолжены при Татищеве, и, во-вторых, те съемки, которые были
произведены в Северной Сибири во время так называемой Второй Камчатской
экспедиции.
Без них карта не явилась бы тем совершенно новым в истории географии фактом,
каким она в 1745 г. в действительности была.
Отправившись в 1734 г. в пограничные степи, Кирилов взял с собой не только
солдат. Целый штат геодезистов следовал за ним; он долго искал натуралиста,
который мог бы туда отправиться. К сожалению, с ним отправились натуралист
Гейнзельман и астроном Эльтон, вынесшие очень мало из посещения этих, тогда
совершенно неведомых, диких стран.214 Здесь не было ни чертежей, ни карт. Еще в
XIX в. эти степи были научно и географически неведомы - еще больше это было на
100 лет раньше, когда впервые в них проникли русские. Географическая работа этой
экспедиции была широко поставлена Татищевым. Он направил в Сибирскую и Казанскую
губернии всех бывших у него геодезистов; хотя, пишет он (1739), "я сам, кроме
охоты моей и радения к пользе отечества, малое в том искусство имею, и
геодезисты по их науке и недостатку инструментов, довольно правильных и
безпогрешных ландкарт сочинить не в состоянии, однако ж я, несмотря на те
недостатки и не страшася от несведомых о всех обстоятельствах нарекания" -
послал этих геодезистов.215 Действительность оправдала эту меру Татищева, ибо
впервые только этой экспедицией216 были сняты заволжский юго-восток, за Уралом -
провинции: Уфимская, Астраханская, калмыцкие владения. В 1738 г. А. Д. Норов
закончил карту Оренбургского края и порубежных земель татарских, башкирских,
каракалпакских, киргизских, бухарских, а Эльтон - карту тогдашней Самарской
провинции. В течение 4 лет, таким образом, была в общих чертах связана с мировой
картой огромная область, являвшаяся до тех пор белым пятном в географии. Область
эта не только была снята. Столкновение с новым миром кочевников отразилось в
Описании их людьми европейски образованными, принимавшими участие в этом деле -
в работах Татищева, Кестля217 и др.
Еще большее значение имела для карты Сибири Великая Сибирская экспедиция, или
Вторая Камчатская, начатая годом раньше и продолжавшаяся 10 лет. Это было одно
из самых грандиозных государственных предприятий, какие предпринимались в нашей
стране. По поставленным задачам, по широте замыслов она совершенно особняком
стоит в царствование Анны Иоанновны, столь далекой и по своей природе, и по
умственному уровню не только от вопросов знания или идейных исканий, но и от
вопросов государственного значения. Поводом к ее снаряжению была записка,
поданная в Адмиралтейств-коллегию Берингом. Миллер указывает, что в проведении
этой экспедиции большую роль играл Кирилов218 [74]. Может быть в этом плане
видно проявление государственного ума Остермана.
Известны робкие попытки сделать подобного рода исследования постоянными в разных
частях Российской империи. Так, в 1740 г., еще до окончания Сибирской
экспедиции, Академия наук просила: "Чтобы ассигнованная для Камчатской
экспедиции и назначенная Петром Великим для измерения земли и для генеральной
карты России сумма была и впредь жалуема на ученые исследования государства. По
окончании разысканий в Сибири и Камчатке можно было бы производить такие же
разведки и обсервации также в прочих частях России".219
Этот проект не осуществился. Сибирская экспедиция, длившаяся 10 лет, занявшая
сотни людей, не имела продолжения. Но все же ее задачи и результаты сами по себе
были огромны.220
Она должна была дать впервые научную, точную карту, описание контуров совершенно
картографически неизвестной Сибири, дать ясное представление о путях сообщения,
мореходстве, рудных и пушных богатствах этой страны. В то же самое время она
должна была дать возможность судить о положении Сибири по отношению к окружающим
странам - главным образом к Америке и Японии. Надо иметь в виду, что в это время
все это были вопросы почти неведомые. Ни одной сколько-нибудь точной карты
очертаний Сибири на восток от Печоры не существовало, возможность морских
плаваний по этим северным берегам была правительству неизвестна. Нельзя
забывать, что центральное правительство очень мало знало о работе казаков и
промышленников, отыскивавших и обходивших эти земли: их извлекла из сибирских
архивов эта самая Сибирская экспедиция и впервые сделал известными для всех
академик Миллер. Мы видели, что были неизвестны берега Америки, но также была
неясна [граница] Японии к новым русским владениям - Камчатке и Охотскому
побережью. Рудное дело в Сибири только что начиналось... Экспедиция была
государственным предприятием, она должна была скрывать свою задачу. Предписано
было капитанам судов лишь для отвода глаз указывать на ее задачу как на решение
вопроса о границе между Азией и Америкой. Ученым, отправленным в экспедицию,
сенатским указом от 13 января 1733 г. запрещалось сообщать какие бы то ни было
собранные ими сведения кому бы то ни было, кроме Академии наук и Сената.
Академику Делилю пришлось оправдываться на этом основании [по поводу] доноса
Шумахера [о том], что он сообщил свои наблюдения о комете в письме к Эйлеру.221
Экспедиция отчасти была военной<...> Ряд островов был присоединен к России -
Курильские, Алеутские, Командорские... Рекогносцировки такого территориального
расширения были сделаны по направлению к Америке - будущим русским колониям, к
Японии. <...> Лишь на севере русские натолкнулись на естественную границу льдов.
Сибирская экспедиция в этом смысле была аналогична Уфимской. Новая культурная
Россия искала естественных границ среди прилегавших к ней диких или полудиких
народностей. Подобно Уфимской, она расширила границы государства и тяжелым
[бременем] легла на инородцев.
Как мы видели, ее прямым следствием явилось морское движение русских на восток,
создание к концу века русских владений Америки, потерянных только в 1860 г.
[75].
Но эта экспедиция не далась даром.222 Напряжение местного населения на ее
содержание было огромное. <...> Но помимо таких косвенных расходов, она стоила
огромные деньги, едва ли менее нескольких миллионов рублей, 300 000 руб. на наши
деньги. Лишь настойчивость Адмиралтейств-коллегий позволила довести дело до
некоторого конца.
Подобно Уфимской, она имела огромное значение для картографии Сибири.223 Берег
Ледовитого океана от Архангельска до Колымы был снят, записан на протяжении 130
градусов, в широтах 64o 32' - 77o 34'; сняты берега Охотского моря и Камчатки.
Работа была сделана хорошо. Только через 100 лет начались ее значительные
исправления.224 Несомненно, в основе наших знаний и посейчас лежат эти работы -
работы моряков и геодезистов - Прончищева, С. Челюскина,225 Д. и X. Лаптевых, Д.
Овцына,226 Селифонтова, Кушелева, Минина, Лассениуса, Плаутина, Павлова,
Муравьева, Скуратова, Сухотина, С. Малыгина, Стерлегова, Щекина, Щербинина, С.
Хитрово227 и других, ведших работу в исключительно тяжелой обстановке, нередко
своею смертью плативших за смелые попытки проникнуть в новые страны. Несомненно,
работа эта могла быть так сделана только потому, что среди ее участников были
выдающиеся люди. Таковы были, например, Лаптевы, Малыгин или Прончищев.
Лейтенант В. Прончищев228 достиг самого северного пункта экспедиции (77o 25')
229 и погиб на возвратном пути; с ним все время была его жена, первая русская
женщина, принявшая участие в арктической экспедиции и погибшая от болезни и
истощения вскоре после смерти мужа на берегах Ледовитого океана (1736).
С. Г. Малыгин230 описывал берег Сибири от Оби до Печоры (1736-1738), умер в 1764
г. начальником Казанской адмиралтейской конторы. Это был образованный моряк,
обладавший инициативой, которая хотя и заглушалась в русском обществе того
времени, но все же могла пробиваться. Так, в 1746 г., по рапорту Малыгина, тогда
командующего штурманской ротой, о неправильности компасов, употреблявшихся в
русском флоте, дело было разобрано Нагаевым и реформировано.231 Впервые было
обращено внимание на ранее стоявшее по рутине дело. Вместе с Нагаевым и
Чириковым он в 1720-х годах обучал гардемаринов морским наукам. В 1733 г. издал
одобренную Фарварсоном и Академией наук "Сокращенную навигацию". Любопытны
некоторые отражения сознательных стремлений того времени, проскальзывающие в
предисловии к этой книге. С одной стороны, Малыгин проникнут сознанием пользы
своего дела: "О ея (книги) пользе флоту, как о благодарности служителей мне ни
мало не сумневаясь"; с другой - он высокого мнения о силе науки того времени:
"Хотя древность, доброжелательный читатель, славою наук и процветала; однако
новых времен мудролюбцы, ступая по следам оныя, толь паче себя прославили и
науки почти в такое совершенство привели чрез новые изобретения, что сложивши
старое с новым, оное без сумнения за азбуку покажется. Нет той науки и ведения,
которое бы ныне сие не могло твердо доказать. Но оставя прочий, посмотрим на
Навигацию, которая в таком уже ныне совершенстве, что кажется дале ее и не можно
пойти".232 Эта яркая вера кажется нам наивной, но Малыгин предстал в ней весь и
является в этом отношении одним из типичных представителей деятелей времени
Петра, нашедших в науке новую веру жизни. Это был честный человек, всю жизнь
пробивавшийся и службой не наживший состояния - один из многих невидных людей,
строивших живую суть будущего русского общества.
Одновременно с этой работой впервые на карту была занесена Южная, Средняя и
Восточная Сибирь.
Берега Тихого океана описывались мичманом Шельтингом и Хметевским,233 штурманом
Елагиным, геодезистом Ушаковым и гардемарином Юрловым. Главная часть работы
должна была выпасть, однако, на долю специалиста-астронома академика Л. Делиля
де ля Кройера, командированного в эту экспедицию. Несомненно, Делиль не оправдал
надежд, которые на него возлагались. Сейчас трудно разобраться в показаниях
современников, где быль и вымысел сплетаются и где отражаются личные счеты и
сплетни. Тем более это трудно для Делиля, погибшего во время путешествия и не
успевшего обработать свой материал. Несомненно, Делиль сделал ряд поездок и все
время пытался организовать исследования. Он сделал из Якутска поездки в
совершенно неизвестные области Севера (до Сиктяха), достиг Оленека, посылал
сотрудников на берега Ледовитого океана (студента Л. Иванова). Позже он был с
Берингом, потерпел крушение и погиб от цинги на Беринговом острове. Делиль де ля
Кройер всюду делал наблюдения, работал в чрезвычайно тяжелых условиях, но во
время поездки его инструменты пострадали, он не умел обходиться с людьми и
систематически закончить начатое. Гмелин234 указывает, что Делиль де ля Кройер
не имел знающих помощников и этим отчасти объясняются его неудачи. Однако этому
противоречит то, что среди его помощников выделялась талантливая личность
геодезиста А. Д. Красильникова, которому в значительной мере принадлежит честь
почина научной карты Сибири.235 Наконец, нельзя не считаться и с тем, что
корреспонденция Делиля де ля Кройера не изучена, и, может быть, данные его
отразились на картах, составленных его братом, академиком Н. Делилем236 [76].
Андрей Дмитриевич Красильников, геодезист, окончил курс Морской академии и
четыре года (1724-1728) работал по съемке лесов в разных губерниях. Вместе с С.
Поповым он был первым русским учеником Н. Делиля. Делиль обучал его
астрономии.237 В 1733 г. был послан помощником Делиля де ля Кройера в Сибирскую
экспедицию, причем с самого начала работал независимо от него. Ему принадлежит
первая съемка Лены. После смерти Делиля в 1741 г. он продолжал работы в Сибири и
вернулся в С.-Петербург в 1746 г. Здесь он работал в обсерватории Академии и
преподавал астрономию в Морской академии.238 Его намечал Ломоносов для
экспедиций, когда составлял свой план. Это был один из тех скромных работников,
бравших энергией и трудом, которых выдвинула петровская реформа на заре русской
научной работы. Красильников позже был адъюнктом Академии наук в Петербурге239 и
научно работал до конца жизни.
Работы этой экспедиции дали богатейший научный материал, получивший обработку в
трудах Гмелина, Стеллера, Крашенинникова. Однако в общем они не были достаточно
использованы. Как постоянно в истории нашей культуры, недоставало
последовательности и преемственности. Научные результаты исследований Средней
Сибири - натуралистов и историков, исследователей Камчатки - вошли в науку и
явились крупным приобретением XVIII в. Между 1749 и 1793 гг. появились в печати
многочисленные работы Гмелина, Миллера, Фишера, Крашенинникова, Стеллера. Эти
работы послужили основой для более поздних наблюдений и изысканий Георги,
Палласа, Ренованца и других исследователей Сибири екатерининского времени.
Другую судьбу имели исследования северных партий, снимавших побережье Ледовитого
моря; они имели ту же судьбу, как работы Беринга и Чирикова. Они были схоронены
в архивах. О них в печати в общих чертах дал довольно случайные сведения Гмелин
лет через 10 после окончания экспедиции.240 Еще позже Миллер дал общую картину
работы [77]. Но лишь через 110 лет с лишком Соколов напечатал значительную часть
сохранившегося материала, в том числе любопытную записку Х. Лаптева о природе и
берегах Ледовитого океана.241
Только в общем контуре нашей страны эти работы отразились немедленно. Главные их
результаты вошли в первый атлас Российской империи, который в 19 картах вышел в
1745 г.242
Это было большое событие в истории научной жизни нашей страны. Все дальнейшие
карты так или иначе исходили из этих первых основ. Так, карта Сибири начала
исправляться после атласа 1745 г. только в 1754 г., но первые серьезные
исправления внесены в сибирскую карту только Шмидтом и Трускоттом в 1776 г.,
через 30 лет.243 Больше того, некоторые данные этой карты были проверены и
подтверждены лишь через 130-140 лет, например съемка мыса Челюскина
Норденшельдом.244
Нельзя достаточно переоценить значение этого предприятия. Едва ли без карт могли
быть сделаны те разнообразнейшие научные исследования, какие были предприняты во
второй половине XVIII столетия. Несомненно, в XVIII в. картографические основы
не имели того значения в истории описательного естествознания, какое они имеют
теперь, когда создались отделы географии животных, растений, выросшие лишь в
конце XVIII в., или выросла геология и геофизика с ее отделами. Теперь вся
работа этих наук теснейшим образом связана с геофизической картой. Но,
несомненно, и раньше, в XVIII в., для всякой научной работы в области
описательных наук карта являлась необходимым фундаментом. Такой она явилась и
для естественноисторического описания России, которое даже и хронологически
тесно было с ней связано в трудах Сибирской экспедиции.
Как в науке, так и в картографии остановка исследования равносильна движению
назад. В науке настоятельно необходимо немедленно исправлять, продолжать и
углублять достигнутое. Только этим путем достигается преемственность в работе,
используются целиком и наиболее производительным образом достигнутые результаты.
Этого как раз не было в России XVIII в., и до сих пор это составляет самую
слабую сторону русской культуры [78].
Блестящий результат, достигнутый атласом 1745 г., не был использован. Атлас
вышел недоконченным, носил на себе следы спешного окончания, ясно видные
современникам, которые, как обычно, оценивали его значение иначе, чем его ценим
мы. Ломоносов писал о нем: "Посмотрев на тогдашнюю географическую архиву и на
изданный атлас, легко понять можно, коль много мог бы он быть исправнее и
достаточнее. И чтобы как-нибудь скорее издать атлас, пропущены и без
употребления оставлены многие тогда же имевшиеся в Академии географические
важные известия".245 В 1757 г., вступив в управление Географическим
департаментом, Ломоносов составил план нового атласа и новой для этой цели
астрономической экспедиции "для определения широт и долгот важнейших мест в
России". Все эти планы разбились о мелкое противодействие среды, ему враждебной
или инертной [79]. Настоящее серьезное исправление атласа 1745 г. было
произведено в конце XVIII в., а новый атлас начал создаваться лишь в самом
начале XIX столетия.
Несомненно, атлас 1745 г. далеко не охватил всей картографической работы, шедшей
в эти годы - в первую половину XVIII в. - в России. Очень многие результаты этой
работы (например, съемка в Сибири) далеко не вошли в этот атлас целиком. Но и
другие картографические работы велись вне прямой связи с атласом, на нем не
отразились.
Среди этих работ на первом месте должны быть поставлены морские карты, начало
которым, как мы видели, было положено в Петровскую эпоху. При Петре началась
съемка Каспийского моря, при нем делались первые съемки моря Балтийского,
Белого. Карты рек, связанные тогда с мореходными, были одной из первых работ
русских людей (карта Дона 1699 г.).
Исследования русских морей были в первой половине XVIII в. закончены только для
Балтийского моря. В 1752 г. был закончен атлас Балтийского моря, составленный А.
И. Нагаевым. Подобно атласу 1745 г., и атлас Нагаева стоял на уровне науки того
времени, был лучшим из всех тогда имевшихся.
С именем адмирала А. И. Нагаева,246 первого выдающегося русского гидрографа,
связаны, кажется, все наиболее значительные гидрографические предприятия
русского правительства с 1740-х и до 1770-х годов. Своим продолжением они
выходят хронологически за рассматриваемый период времени.
Алексей Иванович Нагаев родился в мелкопоместной дворянской семье в 1704 г. в
селе Сертыкине, в 40 верстах от Москвы. Молодым кончал он в 1721 г. Морскую
академию в Петербурге, заменившую Навигацкое училище в Сухаревой башне, и еще
совсем молодым, не имея 20 лет от роду, был преподавателем-обучал гардемаринов
(1722-1729); одновременно с известным позже спутником Беринга Чириковым сперва в
Кронштадте, позже в Морской академии преподавал навигацию.
Составление атласа Балтийского моря было ему поручено Адмиралтейств-коллегией в
1746 г., когда он уже был опытным моряком, плававшим между Кронштадтом и
Архангельском, производившим съемку Каспийского (1731-1734) и под начальством
барона Любераса247 Балтийского (1739-1740) морей.248 Плавания тогдашнего времени
не могут быть сравниваемы с теперешними. Фрегат "Кавалер" под начальством
Нагаева шел из Ревеля в Архангельск в 1741 г. не менее 57 суток!
Нагаев, однако, не был только моряком-практиком, он был главным образом
теоретиком-гидрографом. Уже в 1744 г. ему с его помощником лейтенантом
Афросимовым249 было поручено соста