что Толечка ойкнул. А  потом
захихикал. Так или иначе прыти у него не  убавилось.  Описав  по  гостиной
хозяйственный круг, он зачем-то заглянул  под  шкаф,  деловито  переставил
какую-то вазочку с телевизора на сервант.
     - Так эргономичнее, - пояснил он.
     Я покосился на свои руки и покраснел. Если я  выглядел  так  же,  как
Пронин, дело было дрянь.
     - Тамара, извините, где тут у вас ванная комната? -  я  повернулся  к
хозяйке.  Довольно   глупый   вопрос,   если   разобраться.   В   наших-то
малолитражных квартирах не найти  туалета!  Видимо,  подобное  любопытство
превратилось в своеобразный российский этикет, в ритуальную вежливость,  в
форму интеллигентной риторики.
     Женщина с очередным вздохом взяла меня за  рукав  и  как  козочку  на
поводке провела к туалету.
     - Полотенце слева, мыло над умывальником. Сейчас пришлю Пронина.  Ему
тоже не помешает умыться.
     - Спасибо,  -  чистосердечно  сказал  я.  И  для  чего-то  соврал:  -
Понимаете, помогали товарищу картошку копать.
     - Ага, голыми руками. Ну, а товарищ после угостил, - подхватила  она.
В глазах ее блеснули смешливые чертенята. - Ладно, пойду за Прониным.
     Я открыл кран и начал терпеливо оттирать ладони. Попутно обвел ванную
цепляющим  взором.  Повидал  я   наших   российских   туалетов.   Комнатка
совмещенная со всеми мыслимыми  и  немыслимыми  неудобствами...  Тут  было
однако  уютно.  На  полочках  со  вкусом  и  шахматно   были   расставлены
всевозможные кремы, шампуни и лосьоны. Мыло, щеточки, зубная паста  -  все
лежало  на  своем  строго  определенном   месте.   Преобладала   импортная
продукция, и от  всего  этого  ванная  благоухала,  как  добрая  цветочная
клумба. У пьяных проблемы с обонянием,  но  аромат  здешней  гигиенической
парфюмерии я прочувствовал в полной мере. Оценил и чистоту. Удивленный, не
поленился даже провести пальцем под раковиной. Эмаль оказалась скользкой и
гладкой. Вот что значит стопроцентная хозяйка! Скитаясь  по  самым  разным
квартирам, я успел провести, наверное, сотни две-три  генуборок  и  потому
понимал, какого труда  стоит  поддерживать  в  порядке  наши  человеческие
свинюшники. Даже вывел от безысходности собственную  теорию  о  пагубности
вещей - теорию, впрочем, довольно тривиальную, хотя и справедливую. В  мир
приходят  голыми,  голыми  и   уходят.   Квартира,   затопленная   вещами,
превращается  в  пыльную  барахолку.  Соответственно  и  вся  наша   жизнь
становится сплошной генуборкой...
     - Ну как тебе Томка? Царица, а?  -  в  ванную  зашел  Толечка.  Сходу
подцепив  с  полочки  какой-то  ароматизатор,  словно  дезодорантом  щедро
опрыскал себя со всех сторон. - Ух! Люблю я всякую такую фигню! Аж в  носу
щиплет!.. Щас пойдем к ней, побалакаем, туда-сюда...
     Спустя полчаса мы сидели за столом и, с  надсадной  непринужденностью
"балакали" об умном. Когда смущаются, всегда начинают с умного. Совсем как
у мужчин. Заговаривают, как джентльмены, а заканчивают,  как  низкопробные
донжуаны. Вот и мы все никак не  могли  разогреться,  чтобы  скатиться  до
анекдотов про вечных рогоносцев-командировочников. Я рождал  первую  часть
фразы, Толик завершал финал. О последних открытиях ученых,  о  событиях  в
Гондурасе, о погоде. Когда заговорили о погоде, я несколько оживился.
     - Завтра будет плюс двадцать шесть, - сообщил  я.  -  Потепление,  но
ненадолго.
     - Град пойдет, - авторитетно добавил Толечка. -  Ночью.  К  утру  все
растает. Тяжело будет братьям-колхозникам. Посев, уборка на корню...
     Помолчав немного, он неожиданно осерчал:
     - Когда-то я называл Ильича великим человеком в  кепке.  Теперь  зову
просто человеком в кепке.
     - Ну и что?
     - Вот и выходит, что я конформист! Самый махровый приспособленец!
     - Мы все конформисты и приспособленцы.
     - А почему? Почему, я вас спрашиваю?
     Я пожал плечами, Тамара хмыкнула.
     - А я вам отвечу! Да потому что люди, увлеченные одной идеей, в самом
деле способны создавать коллективное биополе. Этакий  скромный  эгрегорчик
от океана до океана, способный менять психику даже  отдельных  независимых
индивидуумов.
     - Отдельный индивидуум - это, конечно, ты?
     - И ты, и она, - Пронин ткнул пальцем в Тамару.  -  И  скажу  честно,
если насчет эгрегоров - это правда, тогда правда - многое.
     - Глубокомысленно! - похвалил я.
     - Правда - это все на свете, - добавила Тамара. - В том числе  и  то,
что называется скукой, - поднявшись, она включила радиолу и настроилась на
музыкальный канал.  И  тотчас  волной  цунами  в  комнату  ворвался  тенор
Меркьюри. Разумеется, и он  тянул  давным-давно  знакомое.  Припевы  густо
заполняло  его  тоскливое  "оу-оу".  Правда,  у  Меркьюри   это   выходило
достаточно искренне. И Толику, и Тамаре, и мне  стало  грустно.  Вероятно,
всем троим подумалось, что был человек - и сплыл. Одно  только  "оу-оу"  и
осталось. Гимн волка, обращенный к Луне. Дослушав песню, Тамара решительно
выключила  радиолу.  Чтобы  как-то  нарушить  молчание,  Толик  неуверенно
произнес:
     - Да... Вот она жизня!..
     Мы солидарно вздохнули.
     - Люди вот работу клянут, ноют про то и про  се,  а  лиши  их  ее,  и
начнется массовое сумасшествие. Мы - это не мы, вот в чем дело.
     - Проблема свободного времени, - пробормотал я.
     - Проблема вызревания личности! - отрубил Толечка. -  Прямая  реакция
на все окружающее и никакого анализа.
     Слова "реакция" и "анализ" хозяйке чрезвычайно  не  понравились.  Она
потянулась за моей тарелкой,  глаза  ее  занырнули  в  мои  собственные  -
слишком глубоко и настойчиво, чтобы не понять и не почувствовать.
     - Собственно, я сыт... - я пожевал свой язык, но ему было все равно -
моему языку. Красноречие его покинуло. И я опять спасовал. -  Если  только
еще немножечко...
     - Другое дело! - Тамара ободряюще улыбнулась. - Какой же это мужчина,
если не ест?
     Появилось четкое ощущение, что все это уже было и  не  раз.  Дежурные
фразы, дежурная мимика, деревянные рассуждения ни о чем. Гость - подарок в
дом,  говорят  некоторые.  Гостей  следует  развлекать  и  ублажать.   Эти
некоторые, должно быть, святые люди. Я  их  не  понимаю.  Как  не  понимаю
радости от наплыва гостей. То есть, хочу поправиться: я с  легкостью  могу
представить себя в качестве гостя, но никогда - в роли радушного  хозяина.
Потому что друзья - это не гости или же я опять чего-то не понимаю. Обилие
людей, сидящих справа и слева,  перезвон  посуды,  скука,  помноженная  на
вынужденность. Нельзя ни уйти, ни сказать  правду,  ибо  ты  -  хозяин,  а
хозяин  в  данных  обстоятельствах  -  жертва.  А  любые  жертвы  -   вещь
добровольная. Умеешь - откажись, сумеешь - прими. Все это широко известно,
и все же - чего ради я должен беседовать о том, что заведомо мне (да и  им
тоже) неинтересно? Разве я - не лучший самому  себе  собеседник,  гость  и
хозяин в едином лице? Вот уж где нет откровенных  завираний  и  лицемерия.
Может, лишь самую малость. Ибо для себя я  всегда  раскрыт,  в  горе  и  в
радости никогда не укажу на порог, хотя терпеть вечное свое присутствие  -
тоже не сахар. И все же... Задумайтесь! Разве не славно жить  на  планете,
названной твоим именем, выстроив поперек космоса полосатый шлагбаум? Стой,
скучающий  незнакомец!  Тебя  здесь  не  ждут.  Сделай  милость  и  обойди
стороной. Своей скуки у нас у самих предостаточно...
     Помню, одна романтически  настроенная  дамочка,  придумав  себе  нашу
любовь, засыпала меня потоком писем. И ладно если бы дело  было  только  в
письмах. В один из вечеров, явно вообразив себя на театральной сцене, она,
трагически заламывая руки, призналась своему  мужу,  что  изменяла  ему  в
течение нескольких лет и что тайный виновник ее страсти - я. Муж  оказался
человеком практичным. С охотничьей двустволкой он заявился ко мне домой  и
принялся стрелять через дверь, вышибив глазок и попортив трюмо в прихожей.
Объяснять ему, что дамочка что-то  напутала,  было  бессмысленно.  Он  все
равно бы  не  поверил.  Пришлось  дожидаться  момента,  когда  у  ревнивца
кончатся патроны, и только после этого я  вышел  на  лестничную  площадку.
Все-таки он пришел ко мне, а значит был гостем. И кроме того  он  возбудил
во мне интерес. Сам бы я ни в кого стрелять из-за женщины не стал. В  этом
смысле я абсолютно не собственник. Любит - значит так тому и  быть,  пусть
уходит или приводит. Как-нибудь отстранюсь и переживу. А чтобы вот  так  -
кулаком и пулей... Впрочем, стоит ли зарекаться от того, чего не знаешь? В
общем, мне захотелось поговорить с обладателем  охотничьего  ружья,  и  мы
поговорили, предварительно разбив друг другу физиономии и  перепугав  всех
соседей в подъезде.
     Ничего я тогда так и не понял - ни романтических  фантазий  дамы,  ни
агрессивного порыва ее муженька. Не понимаю я этих вещей  до  сих  пор.  В
сущности это одна из моих трагедий. Какой бы вопрос меня  не  интересовал,
какую бы задачу я  перед  собой  не  ставил,  вместо  одного-единственного
вразумительного ответа,  я  получал  и  получаю  сумбурную  разноголосицу.
Вопрошающий, я выступаю в качестве солиста, мне  же  отвечает  целый  хор.
Каждая секунда претендует на истинность, каждая координата  с  готовностью
предъявляет уйму вещественных  доказательств  в  пользу  своей  правоты  и
единственности. Дикое это равновесие  никак  не  умещается  в  голове,  но
превосходным образом уживается где-то вовне.  Но,  увы,  пугает  не  хаос,
пугает  уверенность,  с  которой  этот  хаос  громоздится  поверх   всего,
многозадо умащиваясь на лучших  стульях,  на  золотых  престолах  стран  и
континентов.  Оттого-то  и  проявляется  страх,  который  в  свою  очередь
порождает холод. По счастью, пока не вселенский. Холодно мне, а значит,  и
моему городу. Что такое один-единственный  город  в  масштабах  вселенной?
Всего-навсего один-единственный город.
     Правда иногда... Иногда мне начинало казаться, что творцом промозглой
погоды являюсь я сам.  Очень  человеческое  качество,  надо  сказать.  Сие
забавляло, но не обнадеживало. Наблюдая, я впадал в уныние, а на следующее
утро с неба принимался валить снег. Иногда прямо посреди лета. Метеорологи
разводили руками, люди ругались. Когда же я радовался и  в  маленькую  мою
квартирку входило  чувство  успокоенности,  за  окном  водворялось  тепло.
Природа, изменчивая женщина с зеленой веточкой в  шелке  волос,  брела  по
лесным  полянам,  кивая  порхающим  пичугам,  мягкими  пальцами  растворяя
цветочные бутоны, приглашая на нектар бабочек и пчел. Но делал это  не  я!
Слава Богу, у меня хватало  разума,  чтобы  прочувствовать  действительную
истинность  происходящего.  Возможно,  я  только  самым  краешком   ощущал
настроение _т_о_г_о_, кто был причастен к погодным метаморфозам.  А  может
быть, мне мерещилось вообще все...
     - Вы совсем ничего не едите.
     Очнувшись, я медленно обвел взглядом комнату. Пронин куда-то  пропал.
Деликатес хренов! Сводник  и  пьяница!..  Сказал,  наверное,  какую-нибудь
шоколадную пошлость и улизнул.
     - А где Толик?
     - На кухне. Должно быть, спит.
     - Значит, улизнул?
     - Нет. Просто вышел.
     Я отложил вилку в сторону, кончиками пальцев  осторожно  обтер  губы.
Салфеток не было.
     - Все было очень вкусно, спасибо.
     - Пожалуйста, - в глазах ее светилась добрая  грусть.  Мне  стало  ее
жалко. Я вообще люблю жалеть людей. И чаще всего за  такие  вот  глаза,  а
иногда просто за молчание. Пугают говорливые, молчаливые привлекают.
     - Вы, правда, играете цариц?
     - Я их  _и_г_р_а_л_а_.  Давным-давно  и  один-единственный  сезон.  В
маленьком периферийном театре.
     - Искусство не бывает периферийным.
     - К сожалению, бывает...
     Не выдержав, я зевнул.
     - Пардон.  Не  спал  две  ночи,  и  вот...  -  я  опять  приготовился
оправдываться и врать, но Тамара перебила меня.
     - Две ночи копали картошку?
     - Не было никакой картошки, - признался я. - Все  чертов  спирт.  Еще
немного, и боюсь, засну прямо на стуле.
     - Я вам постелю, - глаза Тамары скользнули в  сторону.  -  Выбирайте,
диван или раскладушка?
     Вопрос не был риторическим.  И  она  вовсе  не  протягивала  мне  два
кулачка с  зажатыми  в  них  разноцветными  шашками.  От  верности  ответа
зависело ее  доброе  ко  мне  отношение.  И  нечего  было  удивляться.  За
гостеприимство платят, вот и все.
     Помедлив, я кивнул на диван.
     - Здесь, если не возражаете.
     - Не возражаю, - лицо Тамары просветлело и  вроде  даже  еще  чуточку
похорошело. Прямо на глазах она помолодела  лет  на  пять-шесть.  Женщинам
такие чудеса подвластны. И самые старые женщины - самые нелюбимые.  Молоды
- те, кого мы любим. Отсюда и решение проблемы вечности. Наши  бабушки  не
бывают старухами. Это органически невозможно.
     - Вы очень хорошая, - пробормотал я и обреченно подумал:  "Но  именно
хорошие женщины  мне  более  всего  безразличны?"  Мысль  не  приводила  в
отчаяние, но порождала немало вопросов - вопросов довольно безысходных,  и
потому я поспешил бодро подняться. На всякий случай  ухватился  за  спинку
тяжелого кресла.
     - Честное слово, вы замечательно выглядите!
     На щеках Тамары проступил легкий румянец. Ей понравились мои слова, а
мне понравился румянец.
     - Скверно, что мы завалились к вам пьяными. Надеюсь, вы нас простите?
- я напрягся, выдумывая комплимент, но ни черта не придумывалось. Мне  она
нравилась, но как-то уж очень отстранено. С такими я умею только  дружить.
Меня не тянуло к  ней,  что-то  в  нашей  обоюдной  магнитной  природе  не
срабатывало. В голове царила пустота, на  язык  напрашивалась  откровенная
банальщина. И тогда я пошел на подлог. Я представил, что вижу перед  собой
не Тамару, а ту смуглокожую незнакомку с золотым зубом. И слова немедленно
нашлись.
     -  Не  мне  это  говорить,  Томочка,  но  вы  прелесть.  Вы  чудо  из
загадочного тумана... Болтун из меня неважный, но если бы  вы  согласились
помолчать вместе со мной... Хотя бы несколько минут...
     Я вдруг сообразил, что важны даже не слова, а та энергия, которой они
заряжаются. Это сильнее смысла, а значит,  и  действеннее.  Лед  на  нашей
мерзлой реке тронулся. Какая-нибудь спелая  пэтэушница  на  мое  "чудо"  и
"загадочный туман"  ответила  бы  откровенным  хихиканьем.  Но  Тамара  не
замедлила откликнуться. Что-то ее, впрочем, тоже  удивило.  Женские  брови
забавно изогнулись, глаза сузились, чтобы в следующий миг  расшириться.  И
все-таки главное она поняла. Или очень захотела понять. А  потому  несмело
шагнула ко мне, прикусив нижнюю губу, рукой теребя ворот платья.
     - Вы...
     - Молчи! - я взял ее за тонкую горячую кисть и притянул  ближе.  Если
бы она снова попыталась заговорить или начала бы кокетничать, я  бы  ушел.
Но Тамара и впрямь  оказалась  женщиной  догадливой.  Можно  сколь  угодно
бранить женскую  половину  за  отсутствие  аналитических  талантов,  но  в
сметливости и интуиции им не откажешь. Навряд ли  мой  запрет  читался  на
лице - маски плохо читаются, однако что-то она все же умудрилась ощутить и
внутренне тотчас подчинилась чужой стратегии.
     Пальцем я коснулся ее подбородка, прошелся вдоль острых скул. Все так
же прикусив губу, она завороженно  глядела  на  меня.  С  осторожностью  я
прикрыл ей веки  и  медленно  стал  расстегивать  перламутровые  пуговицы,
берущие начало от ее шеи и по плавным холмам и впадинам сбегающие вниз. Ни
единого звука протеста, никаких гримас. Я попытался выйти  из  собственной
оболочки и полюбоваться собой со стороны. Что  это?..  Подобие  магии  или
взрослая игра, в которой  каждый  блефует  в  меру  собственных  талантов?
Кто-то изображает смущение, кто-то - влюбленность... А  что  изображал  я?
Или был все-таки самим собой? Но отчего естественное безумие не  будоражит
моего сознания, не волнует мою кровь? Мне всего-навсего интересно. Хорошо,
хоть  так.  Хуже  нет  полной  аморфности...   Кстати,   если   бы   маска
отсутствовала, и я волновался бы по-настоящему, получилось бы все  так,  а
не иначе? Я почти не ласкал Тамару, а она уже окаменела.  Или  действующий
без  любви  добивается  большего?   Что   натворит   разъяренный   хирург,
вторгнувшись в распластанное нутро больного? В медицине  нужна  трезвость,
нужно хладнокровие. Только тогда врачующему сопутствует удача. Может быть,
диковатый Распутин  воздействовал  на  своих  дам  аналогичным  образом?..
Сравнение меня покоробило.
     - Застели диван, - голос  у  меня  сел.  Порывисто  вздохнув,  словно
просыпаясь, Тамара  распахнула  глаза  и  заторможено  подчинилась.  Чтобы
собраться с силами, я присел на краешек кресла. Голова все еще  кружилась.
Не от царственной Тамары, - от Толечкиного спирта.
     Меня ничуть не удивило, когда, не прячась, хозяйка стала раздеваться.
Отвести глаза в сторону было нетрудно. Чуть позже она помогла раздеться  и
мне.
     - Ты очень ласковый, - разнежено произнесла она.  Я  поморщился.  Это
уже было тактической ошибкой, потому что относилось к  категории  штампов.
Скверно, но многие наши фразы можно предсказывать, как ту же погоду.  Если
говорить, к примеру, о неустроенности мира, о раздвоении Есенина и великом
обманщике  Алексее  Толстом,  то  наверняка  заработаешь  "демагога"   или
"чудака". А стоит поцеловать даму более пяти раз и погладить ее по  голове
с особой медлительностью, - вот ты уже и галант - нежный и ласковый...  Не
балует женщин мужская половина. Ох, не балует.
     Мы были вместе и мы были врозь. Я во всяком случае себя не обманывал.
Нас покрывала тонкая простыня. Любовники одеялом не накрываются  -  знают,
что будет жарко. Но нам пока было холодно. Хотелось спать, но о сне думать
не приходилось. На сон я обязан был еще  заработать.  Я  попробовал  снова
вообразить на ее месте смуглокожую  незнакомку,  но  память  на  этот  раз
подвела. Да и не стал бы я партнершу по танцам затаскивать в постель.  Вот
уж нелепое сочетание - телепатия и кровать. Айвазовского над писсуаром  не
вешают, хотя темы где-то и как-то...  На  мгновение  мелькнула  заманчивая
мысль дать Томочке волю, но я вовремя одумался. Ничего бы у нее не  вышло.
Я себя знал. Если  скучно,  значит  скучно.  К  тому  же  я  вынужден  был
повелевать - именно такую роль я избрал с самого начала  -  гипнотизера  и
мага-повелителя. Иного  меня  она  могла  сейчас  и  не  принять.  Словом,
оригинальное не выдумалось, и,  прижавшись  к  ней  всем  телом,  заставив
замереть в моих объятиях, я стал вполголоса нашептывать ей какой-то  бред.
Я рассказывал о  сугробах  Казахстана,  засыпающих  с  верхом  двухэтажные
домишки, о ядовито зеленых облаках Оренбурга и всех лучших  женщинах,  так
или  иначе  забредавших  в  мою  жизнь.  Особенно  долго  в  ней  они   не
задерживались, но след оставляли  -  каждая  свой.  Имен  я  не  упоминал,
повествуя  достаточно  отвлеченно,  но  между  строчками  и  при   желании
угадывалось, что во всех моих перипетиях неведомым образом  участвовала  и
она - Томочка. Подобное желание у моей сегодняшней подружки  имелось.  Она
млела от моих розово-теплых слов, а  мои  терпкие,  с  запахом  жасмина  и
ландыша воспоминания возбуждали ее лучше всяких ласк.  А  через  некоторое
время ожил и  я  сам.  Вернее,  ожило  мое  онемевшее  от  алкоголя  тело,
сообразив наконец, что рядом находится постороннее существо,  созданное  с
точки зрения мужчин замечательнейшим и единственно верным образом. А  чуть
пробудившись, тело не могло уже не откликнуться на бешеный Томочкин пульс,
и я впервые за этот вечер поцеловал ее, погладив рукой дрогнувшую излучину
ее напряженной спины.
     Все прочее представляло собой обычный механический процесс. И  когда,
выражаясь трафаретным языком, с гонкой по  долине  любви  было  покончено,
Томочка неожиданно развеселилась. Подобных изменений я  не  ожидал.  Можно
сказать, они застали меня врасплох. Вместо того, чтобы дать  мне  спокойно
уснуть,