л:  -  Давно-давно  ездили на  собаках к  островам,  кость добывали.
Сейчас ее совсем мало осталось.
     - Далеко ездили?
     - Далеко. К Новосибирским островам. Через проливы.
     ...Лес прячется здесь в долинах горных речек.  В широких заболоченных
котловинах,  где  ископаемый лед  выступает над  урезом воды,  лиственницы
ростом не  больше человеческого.  Я  срезал одну из этих страдалиц:  ствол
насчитывал больше ста годичных колец.
     Сверху,  с эля,  хорошо все видно:  окрест мерцают бледные лики озер,
над ними возвышаются округлые безлесные вершины горных кряжей.
     Все чаще играли сполохи.
     И  не  однажды светлело небо на севере и  над равниной вставал мягкий
ровный  свет.   Зеленовато-голубые  огненные  лучи  разбегались  по  всему
небосводу,  словно ища кого-то:  шайтана, царь-птицу, крылатого скакуна...
Лучи поочередно вспыхивали,  расширялись,  крутясь, точно веретено, теряли
огненное оперение; словно с жар-птицы, слетали с них яркие перья и светлый
пух. Начиналась гигантская пляска, хоровод. Вырастали и рушились невесомые
замки,  небесные мосты. Мгновение - и картина менялась. Словно со дна моря
вдруг выплывали очертания дальних сопок.  Над  тундрой занимался пожар.  И
долго еще метались вокруг причудливые его отсветы.
     Вечерами, когда работа была окончена и я чувствовал приятную ломоту в
теле,  меня  тянуло иногда в  город,  к  людям.  Олонгоев предоставлял мне
полную свободу и  молча курил старую юкагирскую трубку (она  досталась ему
от отца). От поездок он отказывался:
     - Поезжай, я здесь, у чувала, посижу, трубку покурю.
     Я  брал эль и  через пятнадцать минут был в  Черском или в Алазейске.
Полет над  сияющей снегами равниной освежал и  оставлял в  памяти ощущение
девственного простора, неподвластного еще человеку.
     Там, в Алазейске, я встретил Силлиэмэ, девушку с монгольским лицом, в
унтах,  русском платке и белой оленьей накидке.  Во Дворце книги,  где она
работала,  было,  пожалуй,  пустовато. Она отвела мне комнату, где я не то
писал,  не  то дремал,  не то читал.  Так проходило два-три часа,  потом я
провожал ее домой и возвращался к Олонгоеву.
     Кабинет Силлиэмэ тоже был уставлен книжными полками, среди них вились
незнакомые мне лианы с алыми цветами. Она подолгу слушала о "Гондване", об
океане и колдовала с газовой горелкой и прозрачным кофейником,  похожим на
колбу алхимика. Как-то она спросила:
     - Правда ли, что хотят взять у Солнца побольше света и тепла?
     - Правда. Есть такой проект.
     - Это  трудно,  даже не  верится...  Разве мало того,  что  оно  дает
сейчас?
     - Пока хватает. Только вот у вас здесь холодновато.
     - Да  ничего вроде.  От  тепла земля оттает,  тогда и  поплывет все -
дома, мосты, дороги. Много тепла - плохо.
     - Много и не будет.  Нужна энергия. Как человеку кровь, так и планете
необходима энергия.  Для  космических и  лунных станций.  Для  поселков на
Марсе. Для межпланетных и межзвездных кораблей.
     - Это не скоро будет.
     - Что не скоро?
     - Солнечный туннель.
     - Туннель...  а ведь верно, и так можно назвать. Раньше отводили воду
из озер по туннелям на турбины.  А  сейчас вот подумывают о том,  чтобы от
самого Солнца свет к Земле подвести.
     - Только  туннель будет  прозрачным,  как  из  стекла.  Его  образуют
частицы,  атомные ядра.  Все это я  слышала много раз.  И читала.  Извини,
Глеб,  я тебя немного разыграла. Ведь я давно хочу поехать на эту стройку.
Жду не дождусь, когда же это начнется. Ведь интересно, да?
     - Я  едва  не  оказался в  роли старого-престарого чудака,  который с
ученым видом намеревался изречь истину.
     - Не кокетничай,  ты молод.  Чудак...  Может быть. Но разве без этого
можно? Чудаки те, кто от других отличается. Ну и что?
     - Нет. Никаких чудачеств. Помнишь, у Свифта один презабавный старикан
восемь  лет  разрабатывал проект извлечения солнечного света  из  огурцов?
Быть может, мы чем-то на него похожи.
     - Ну нет!
     - Почему же?
     - Нужно было быть очень смелым человеком,  чтобы два с половиной века
назад думать об использовании солнечного тепла.  А  сегодня об этом каждый
школьник знает. Потому и непохожи.
     У нее было много старинных книг.
     На  просторных  деревянных  полках  разместились сотни  томов:  среди
многоцветья прописей на  их  плотных  корешках мелькали слова-солнцецветы.
Корона Солнца;  солнечные бури;  лучи,  дарующие жизнь, - все это слова из
заголовков,   все   это   обещало  рассказы  о   Солнце.   Зачем   же   ей
старые-престарые книги?  (А кроме них,  были и другие -  легенды и сказы -
названия их забылись.)
     Позже я спросил ее об этом. Ответ был прост:
     - Мои предки называли себя людьми Кюн Эркен.
     - Кюн - Солнце! - догадался я и обрадовался догадке.
     - Угадал. Теперь угадай, что означает Эркен...
     - Эркен...  Эркен...  -  повторял я.  -  Нет,  не знаю. Об этом ты не
говорила.
     - Ну и что же! - тихо воскликнула Силлиэмэ. - Загадка так проста!
     - Яркое! - твердо сказал я и в глазах ее прочел: "Да!"
     - Люди лучезарного Солнца. И я тоже, - сказала Силлиэмэ. - Похожа?
     - Конечно,  -  сказал я. - Иначе ни за что не угадал бы смысл второго
слова. Ты похожа на таитянку.
     - Ты видел таитянок?
     - Никогда. Так, на картинах... Гоген, другие...
     - Они, по-твоему, красивые? Или... нет?
     - Не знаю. Быть может. Те, что похожи на тебя.
     - Не надо,  -  сказала Силлиэмэ,  -  это у  тебя плохо получается.  И
скучно.
     - Расскажи о лучезарном Солнце.
     - Ты знаешь о нем больше моего.
     - Теперь я не уверен в этом.
     - Хорошо, я расскажу, - вдруг согласилась она. - Я расскажу о людях с
поводьями за спиной...
     И  это,  по  словам Силлиэмэ,  было  еще  одним поэтическим названием
племени  солнцепоклонников,  легендарных кураканов,  пришедших  с  юга.  А
поводья -  это лучи,  с  помощью которых Солнце управляет ими.  Их земли -
Алтай,  Саяны,  Забайкалье,  может быть, и другие - к югу от Алтая. Десять
столетий назад пришли они  на  Север.  Они принесли с  собой свои легенды,
предания,  умение жить в  ладу с  природой.  Сам их  приход стал легендой,
наверное,   он  все  же  растянулся  на  века  и  десятилетия.  Кюнгэсэ  -
символическое изображение солнечного диска,  железный  кружок,  пришитый к
старинному шаманскому костюму, который увидишь разве что в музее, - память
о прошлом. И маленькие гравированные серебряные пластинки на серебряном же
кольце  напоминали  о   солнце,   о  юге.   Пространное  и  звучное  слово
"илинкэлин-кэбисэр" (так они назывались) чем-то сродни "бисеру" и русскому
"кольцу".  Может быть,  родина их  была  далеко на  западе,  в  просторных
степях,  недаром же Арал хорошо известен их сказителям под именем Араат. А
имя одного из  богов судьбы -  Чынгыс Хаан -  разве не говорит о  реальной
основе их мифов?
     ...Мне  не   казалось  исключительным  ее  увлечение,   граничащее  с
идолопоклонством.   И   я  не  спрашивал,   почему  она  горячо  и  наивно
одухотворяла Солнце, ни сейчас, ни позже, когда встретил ее далеко отсюда.
У самого Тихого океана, где начинался невидимый туннель, ведущий к Солнцу.
     ...Как ни странно,  я не видел настоящей северной весны. Говорят, она
такая бурная, что застать ее не так просто. За считанные дни лес одевается
светлой  свежей  хвоей,  над  тундрой пролетает невиданное множество птиц:
гуси, утки, лебеди, кулики, стерхи, чайки.
     Рассказы Силлиэмэ и  ее  книги помогли мне как бы  воочию увидеть это
быстропреходящее  состояние  природы  на   Крайнем  Севере.   Весна  здесь
показывала,  что было бы, если добавить не так уж много тепла и света. Для
меня это было своеобразной моделью будущего.  Проект "Берег Солнца" прежде
всего нужен был северу -  Вершине Планеты.  Чтобы навсегда удержать весну,
которая,  если верить рассказам,  полна необычного шума,  движения, рокота
бегущих потоков,  пения  и  говора перелетных птиц,  живительных дуновений
южного ветра.
     "...Земля, точно  в  упоении,  при  несмолкаемых  возгласах радости и
неги,  спешит сбросить с себя снеговые покровы.  С поразительной быстротой
тают,  рвутся,  слетают  снега,  обнажаются  черные вспухшие груди бугров,
скользкие покатости обрывов, мысы и острова. Всплывают из-под снега черные
леса,  напоенные  теплой влажностью и ароматом древесной смолы.  Там и сям
блестят голубые заливы живой воды.  Тучи пернатых гостей - белых как  снег
лебедей,  серых уток и гусей,  мелких и бесчисленных,  точно пчелиные рои,
куликов-плавунчиков,  полевых петушков - садятся на проталинах, плещутся в
воде,  гогочут,  шныряют  в  прошлогодних  аирах.  Голоса их тонут в общем
гомоне жизни,  как звуки отдельных  инструментов  в  музыке  оркестра.  Он
гремит непрерывно в лучах незаходящего солнца, никто не спит, не отдыхает,
все торопятся насладиться теплом,  любовью, движением... все точно боятся,
глядя  на  скованное  еще  льдами  озеро,  что вот-вот вернется только что
исчезнувшая зима. Просыпаются наконец крупные водоемы. В них собралось уже
достаточно воды,  заколебались и поднялись их водяные щиты.  Кругом, вдоль
берегов, образовались широкие забереги, в которых волны, вздымаясь, крошат
и объедают края оставшихся льдов.
     Рыбы весело заплескались в просторных полыньях. Нередко после жаркого
дня,  когда заря  клала на  черное спокойствие воды  свой алый отблеск,  в
столбах света можно заметить ряды неподвижных черных точек:  это  огромные
рыбы  высунули наружу кончики морд  и  лениво отдыхали в  теплой воде.  Их
жабры,  уставшие дышать в зимних тенистых омутах, жадно втягивали теперь с
влагой пахучий свежий воздух. Днем рыбьи круги постоянно мутили воду".
     Кажется,  цитата из Серошевского.  Начало двадцатого века.  Лучшее из
описаний северной весны...
     Но вот среди тайги и  тундры словно нахлынет вдруг море,  и  зазвучат
далекие голоса,  среди них голос Аиры. Всего несколько слов, что я услышал
от  нее,  хватило,  чтобы хорошо запомнился тембр:  она говорила так,  как
будто сильная медленная волна перекатывала по  дну  круглые камни.  Низкий
красивый певучий голос.
     Но облик ее был пока неотделим от Соолли.  Что мне оставалось делать?
Постепенно я  прозревал.  Аира не хотела стать "объектом изучения".  Вот в
чем дело.  И  понять это было не так уж трудно.  Сколько мы ни старались с
Янковым,  дело не продвинулось ни на шаг. Непостижимая, запутанная задача.
Ее  можно решать и  десять и  двадцать лет,  и  вряд ли доберешься до сути
дела.
     Никто,  кроме нас с Янковым, не принимал происшедшее всерьез, в конце
концов ему  пришлось придумать какую-то  фантастическую историю для  того,
чтобы объяснить пропажу в фитотроне. Ему помог Нельга. Тогда все поверили.
     Я ждал его со дня на день. Во-первых, мы условились встретиться после
моего возвращения.  Во-вторых,  у  него были дела на  побережье:  вот  уже
несколько   месяцев   он   откладывал  командировку  в   район   восточных
субтропиков.
     Через две недели я вернулся с Крайнего Севера.
     Порой казалось,  что  "Гондвана" привиделась,  в  редакционной суете.
Кто-нибудь нашептал мне на ухо о  подводных мирах,  о далеких островах,  о
днях приключений,  когда я,  не покидая палубы, мог почувствовать близость
чужой жизни.  Поздно вечером,  подходя к окну, я с удивлением замечал: вот
оно,  море,  в  пятистах метрах,  рядом,  рукой подать,  но ведь оно здесь
совсем другое! Таким я его видел каждый день, много лет кряду. Но здесь не
испытать близости каждодневных перемен.  Для  меня этот рейс был еще одним
напоминанием о проблемах океана.  В океане можно усмотреть хаос - и ничего
больше. Но есть и другой подход. Стихия? Пусть. Но обязательно должно быть
и что-то вроде кузнечного меха,  сердца или часового механизма -  неважно,
как это назвать.  Тайфуны, смерчи, вихри, волны, течения - не только хаос.
Когда-нибудь рассчитают все так точно,  что на десять, двадцать лет вперед
станет ясно,  в  какой  день  и  час  ждать тягун,  цунами или  извержение
подводного вулкана.  Слов нет,  сдвиги в области прогноза медленные. И все
же. Когда-нибудь...


                                  ПИСЬМО

     Дома меня ждало письмо.  Я бы никогда и ни за что не угадал,  от кого
оно,  если бы согласно старинному обычаю меня спросили об этом прежде, чем
вручить. Вот оно, это письмо.

     "Дорогой Глеб!  Пришло время написать Вам -  и я пишу.  Совсем не для
того,  чтобы рассказать о  себе -  главное Вы  уже  знаете,  об  остальном
догадываетесь.
     Мысль написать Вам возникла тогда,  когда я  представила Вашу будущую
статью о проекте "Берег Солнца".  Вы ведь собираетесь ее написать?  Как же
иначе:  что может быть интереснее и важнее?  Да, я знаю, что многие думают
так же,  и знаю еще вот что: Вы будете молчать до тех пор, пока не поймете
события  по-своему,  не  продумаете  их  до  мельчайших деталей.  А  тогда
напишете. Непременно напишете.
     Но попробуйте на минуту задуматься:  почему же это нигде в  обозримой
окрестности Галактики не  работает такая  космическая машина?  И  как  это
никому из  мыслящих существ,  о  которых на вашей планете создана обширная
литература гипотез и  фантастических теорий,  не пришло в  голову заняться
всерьез подобными опытами?  Любопытно было бы услышать Ваш ответ.  А может
быть, такую звездную станцию трудно заметить издалека? И в этом все дело?
     Нет,  Глеб.  Было время,  наши астрономы следили за  звездами,  и  от
стекол  их  приборов не  укрылось бы  плененное разумом светло.  Поверьте,
Глеб, они знали свое дело. Мы не стремились выйти в космос, мы не спешили:
места было предостаточно.  Наш  путь был другим:  волны и  лучи давали нам
знания,  мы читали книгу звезд, мы осязали дыхание туманностей и галактик,
и мы многое узнали о жизни (Вы правы: это загадочная стихия).
     И тогда случилось то несчастье,  о котором Вам рассказали письмена на
камне.  Мы не добрались бы вовремя до другого солнца и  другой планеты.  У
нас осталось слишком мало времени. И тогда мы укрылись в озере, оставшемся
на  нашей планете.  Мы  заранее позаботились о  новом доме...  мы сами его
создали и  оберегали.  Вы  знаете:  мы  готовились к  тысячелетнему сну из
странной сказки. Что мы могли поделать?..
     Ах,  как это было бы здорово: направить ваш луч к созвездию Близнецов
и  отобрать у  нашего слишком яркого солнца ровно  столько лучей,  сколько
надо, чтобы вернуть планету к жизни! Всех, кто там остался (их миллионы!),
вызволить из подводной темницы. Поздними вечерами я иногда думала об этом.
И  мечта  уносила  меня  вдруг  туда,  к  ним.  Потом  я  вздрагивала -  и
пробуждалась. Это было тяжелое, болезненное пробуждение. Если бы Вы знали,
как хотелось поверить в  мечту!  Я говорила себе:  они сделают это,  у них
конус,  туннель,  по  которому можно отводить лучи  света,  словно воду из
озера.  И потом думала и вспоминала...  тех,  кто там. Но сон кончался. Вы
хотите овладеть энергией звезды, управлять ею? Задумайтесь: солнце светило
уже тогда,  когда и планет не было.  Разве позволено проникать в то давнее
время,  когда не  было ни нас самих,  ни даже тверди,  которая нас держит?
Овладеть энергией солнца -  это значит частично погасить его. Согласитесь,
это  похоже  на  изменение звездной структуры Галактики.  Для  того  чтобы
отважиться на  это,  нужно либо знать гораздо больше,  чем мы,  либо вовсе
ничего не знать о вселенной.
     Но  жизнь,  разум быстро изменяют все,  к  чему прикасаются.  Травы и
цветы  устлали долины,  и  стволы  подняли зеленые головы встречь светилу.
Потом  на  смену  девственной синеве  джунглей и  раздолий тайги  приходят
другие оттенки -  желтеют нивы, чернеют пашни, изумрудные зеленя встречают
жаркое лето. Встали города, подняв слепые перископы башен. Сиреневые шоссе
прочертили междуречья.  Бетон и железо безудержно теснят леса и сам океан.
И  вот,  когда кажется,  что планета охвачена стальным кольцом,  неумолимо
сжимающимся,  растущим вглубь и  вширь,  происходит очередное превращение.
Бетонное кольцо отступает. Снова зеленое царство, и песни птиц, и журчанье
ручьев. По крайней мере, в растущих заповедниках. Найдены, нащупаны истоки
жизни.  Сероватая пузырящаяся масса  дает  все  больше  того,  что  раньше
называли хлебом.  Дает энергию и редкие металлы, нужные для колоний совсем
других,  крохотных телец.  (Здесь я  оторвался от письма.  В  комнате было
темно,  на столе медленно сходились два сумеречных пятна.  Граница слабого
света  и  тени  делила  страницы  пополам.  Письмо  было  написано наспех,
электропером,  кое-где пропущены буквы.  Показалось:  зажгу свет -  и  оно
исчезнет, улетучится. Нет уж, не буду... Дочитаю сначала.)
     И  так до тех пор,  пока истоки живого и неживого не сомкнутся -  вот
тогда-то сложные приборы смогут расти,  как грибы. Сами по себе, как будто
без всякого вмешательства извне, возникают неведомые конструкции, плотины,
летательные  аппараты  диковинного  вида.   Сами  гены,  освобожденные  от
врожденной  обязанности  вечно  сопутствовать телу,  сами  эти  неуловимые
частицы разума и жизни (впрочем, тоже синтезированные) дают начало цепочке
метаморфоз.
     Все ступени этого восхождения были уже видны нам...  Покинуть бы  нам
планету на таком вот корабле! Почти живом, сотканном, сплетенном мириадами
незримых помощников.  В теле его тысячи струн-нервов, и чуткие космические
уши ловят потоки частиц и волн, что без устали посылают звезды.
     Мы не смогли этого сделать,  мы опоздали.  Навсегда. Навечно. Нелепая
случайность:  в системе двойных звезд планета  потеряла  свою  орбиту,  ее
захватила  другая  -  горячее  солнце...  Быть  может,  виной тому опыты с
концентратором гравитации?  И мы сами столкнули этот  невидимый  камень  с
горы,  который катился, катился вниз, да и остановился у подножия вулкана?
Никто не знает этого наверняка.
     Вы  уверены,  что вмешательство в  жизнь звезды пройдет бесследно для
будущего или хотя бы для настоящего?
     Будет совершен поступок,  который трудно прогнозировать и  предвидеть
кому бы то ни было.  Со стороны это выглядит странно:  вдруг звезда теряет
заметную долю  своего блеска.  Пусть  на  очень  короткое время.  Лучи  ее
собираются в  конус,  слабо светящийся,  вытягивающийся к невидимой точке.
Что дальше?  Вы изменили вселенную, вы дали знать о себе всем, у кого есть
приборы и средства наблюдения.
     Вы догадываетесь теперь,  что не одиноки в космосе. Но я узнала о вас
только  здесь.   Значит...   остается  простор  для  гипотез:  перед  вами
бесконечность,  где-то  в  черных  пустотах плавают жемчужно-розовые шары,
диски,  огромные, как ваши древние дирижабли. Что это? Легче всего увидеть
в  этом  символическую связь времени и  пространства.  Вы  еще  не  можете
ответить на  этот вопрос,  так же  как не  могли этого сделать мы.  Но уже
хотите пригасить звезду.
     Дело не  в  той небольшой доле тепла и  света,  которую вы отберете у
солнца (равно принадлежащего всем),  а в другом: начав изменять мир, вы не
сможете остановиться.  Закончив фундамент,  вы  поставите стены.  Построив
дом,  вы будете строить город.  Создав город,  будете прокладывать дороги,
строить новые города -  в  космосе.  Звезда станет в  одном из них уличным
фонарем.  В другом городе - другая звезда... Я не зря напомнила Вам о том,
как быстро изменяет разум все, к чему прикасается. Есть, наверное, пределы
влияния на будущее.  Вы можете уничтожить лес,  реку,  залив, даже планету
или ее  спутник.  И  от  этого зависит только локальное,  ваше собственное
будущее.  Время  затягивает почти  любые  раны,  нанесенные планете  и  ее
ближайшей окрестности. Действие, созидание помогают этому. Устанавливается
своеобразное  равновесие.   Динамическое  равновесие  между   природой   и
человеком:  условием его является постоянная деятельность. Прекратите ее -
и  сады  зарастут сорной травой,  реки погибнут от  вторжения сине-зеленых
водорослей,   под