матривалась
долина,  и  там тоже были дома.  Река в  долине делила город на две части.
Висячий мост был  хорошо нам знаком.  У  реки на  песке летом цвели ирисы,
серые  большие птицы  подлетали к  воде,  садились на  гранитные валуны  и
поспешно улетали, как только наша ватага появлялась у берега.
     Река с прозрачной водой несколько раз меняла направление и терялась в
сопках.  Воздух  в  той  стороне казался синим,  густым.  И  когда  солнце
клонилось к закату после долгого светлого дня, синева густела еще больше и
долина пропадала в ней. Лишь зеленые от кедрового стланика горы оставались
хорошо очерченными на  фоне  неба.  Это  были вторые ворота к  морю.  Река
спешила к бухте Глубокой.
     За мостом город опять взбегал на гору.  Где-то был и  другой мост для
террапланов.  Кажется, зимой мы бегали по нему на коньках. Так мы попадали
в заречную часть города,  все же никогда не добираясь до его окраины (даже
у Янкова силенок не хватало).
     Летом я хорошо видел другой берег.  После полудня за рекой на взгорье
светились желтые стены высоких старых домов. И это пустячное, казалось бы,
воспоминание  всегда  тревожит  меня.  Желтые стены дальних домов казались
недостижимыми,  но там были люди,  неизвестные мне  и  думавшие  о  чем-то
своем, жившие своей жизнью. В этом я усматривал загадку. Наверное, в очень
большом современном городе ничего  похожего  не  испытаешь:  даль  закрыта
небоскребами.
     Зимой  темнело быстро,  только поля  снега в  широких распадках и  на
голых  вершинах сопок сверкали закатными огнями,  потом оставалось матовое
холодное свечение. К пяти часам и оно гасло, таяло.


                                  * * *

     Совсем давно,  еще до  школы,  я  любил бродить по вздыбленным ветром
сугробам.   Жили  мы  тогда  еще  не  в  городе,  а  далеко  от  него,  на
метеостанции.
     В  поселке было двадцать-тридцать старых-престарых домов.  На  коньке
пластиковой крыши над нашим подъездом я  видел иногда белку.  Испугавшись,
она прыгала на  одну из  двух лиственниц,  что росли рядом (их посадил мой
дед), и замирала на вершине дерева.
     У  поваленного кедра за поселком после холодных ясных ночей я находил
лосиные следы.  Думаю, сохатый подолгу стоял и смотрел на огни человечьего
жилья, не решаясь подойти и спрятаться от стужи близ домов.
     Белые  куропатки склевывали почки с  розовых кустов,  торчавших среди
растрескавшихся каменных глыб.  Темные бусины их  глаз  двигались на  фоне
снега,  как  будто ими  играл ветер.  За  ними,  прижав хвост,  припадая и
останавливаясь,  хоронясь за  заносами и  белыми буграми,  ползала лисица.
Однажды я увидел ее совсем близко:  мы подобрались к стае с разных сторон.
(Я  всерьез собирался поймать куропатку руками.)  За  большим серым камнем
пути наши сошлись. Я увидел блестевшие колючки глаз, острую звериную морду
и  замер.  Несколько мгновений мы  смотрели  друг  на  друга.  Потом  лиса
неторопливо пробежала мимо меня,  проваливаясь в  снег,  и,  остановившись
поодаль, оглянулась.
     Как-то я провалился;  шел,  шел, да и упал в яму, прикрытую снегом. Я
как  будто не  испугался.  Я  едва дотягивался до  глинистых промороженных
краев неизвестно откуда взявшейся ловушки; выбраться из нее на волю мне бы
самому не удалось.  Я стоял на дне, по колено в снегу, который упал вместе
со мной. Не помню, чтобы звал на помощь. Прошло примерно полчаса. Я увидел
руку,  протянутую мне,  ухватился за женскую варежку и выбрался наружу.  У
моей спасительницы было серьезное лицо.  Успел запомнить ее зеленое пальто
с  маленьким светлым меховым воротником и  зеленую вязаную шапочку.  Одета
она была,  пожалуй,  не по-зимнему.  Кажется,  я забыл поблагодарить ее (в
детстве я иногда забывал это делать).  Ноги у меня озябли,  и я направился
прямо к дому.
     Темнело.  Когда через минуту-другую я оглянулся, женщины не было. Она
как-то  незаметно исчезла.  А  когда  я  рассказал эту  историю  отцу,  он
задумался на минуту и сказал, что женщины такой в поселке нет вообще.
     - Как же, я видел! - удивленно воскликнул я, пытаясь убедить его.
     - Могло показаться,  -  сказал он  с  тем удивительным хладнокровием,
которое я не раз подмечал у взрослых.
     Странная история.  Продолжения у нее не было.  Но я пытался придумать
его... Я не забыл ту женщину.


                                  * * *

     ...Прошло много  лет.  Октябрьским днем  я  вывел эль  на  загородное
шоссе,  сверкавшее после сильного холодного дождя.  Со  мной был друг.  Мы
сделали  крюк,  чтобы  взглянуть на  новый  мост,  державшийся на  четырех
металлических нитях. Над чистой темной рекой стелился белесый туман. Потом
мы  вернулись на  шоссе.  Машин было мало.  С  коричневых полей доносились
влажные запахи земли.  За полями виднелись лесистые холмы.  Эль взлетел на
подъем.  Открылась легкая прозрачная панорама озера:  голубоватый лес  над
массами дымчато-серебристой воды до самого окоема.
     Дорога пошла вдоль мохнатого берега, и минуты две мимо нас скользил и
струился влажный прохладный воздух, настоянный на хвое и озерных травах. Я
уловил летучий аромат дыма, смолы и меда. Эль бодро пробежал мимо озера.
     - Жаль, очень быстро, - сказал мой друг, очарованный мягкими красками
осени.
     Я повернулся к нему и что-то сказал.  В тот же момент я заметил краем
глаза большой шар впереди нас.  Шар сиял,  как большая жемчужина. Это было
матовое  ровное  свечение с  легким,  едва  заметным розовым оттенком.  Мы
быстро приближались к нему.
     Впереди стеной стоял лиственный лес,  украшенный багрянцем и золотом.
Я  различал там жаркие краски кленов и черемух,  ярко-желтый цвет осиновой
листвы, огненно-красные пятна кустов, исполинские кроны дубов.
     Эль бежал вдоль пламеневшей стены леса.  Рядом с  высоким дубом,  под
самой его кроной светился шар. И возле него стояла женщина. Я узнал ее. Та
же  вязаная  зеленая шапочка и  пальто  с  меховым воротником:  женщина из
детства. Она как будто улыбалась.
     - Смотри!  -  воскликнул я  невольно в  тот  самый  миг,  когда узнал
женщину.
     Но эль проскочил мимо.
     - Что случилось? - спросил друг.
     Я махнул рукой. Слишком долго пришлось бы рассказывать. К тому же шар
он просто не заметил. Когда мы вернулись, там никого не было... Только лес
пламенел по-прежнему, и багряная его стена казалась бесконечной.
     ...Может быть,  в  этом и нет никакой тайны,  просто я ошибся,  вот и
все.  Что касается светящегося шара,  то он вызывает в моей памяти случаи,
рассказанные другими.  Пожалуй,  это  загадка,  если говорить искренне,  и
загадке этой двести лет.
     Шар чем-то напоминает горящую лампу, но отгорожен как будто невидимым
колпаком.  Для меня эта встреча стала символом связи времен. Не исключено,
что это одно из  проявлений пространства-времени,  которое с  таким трудом
поддается изучению.
     Но загадку эту можно не замечать и  не обращать на нее ровно никакого
внимания.


                              ЗАБЫТАЯ ЛАДЬЯ

     Восемьдесят лет  прошло  с  тех  пор,  как  посланец  Земли  отбыл  к
созвездию Близнецов. И вряд ли о нем вспоминали: мириады пылинок на ночном
небосводе,  синих,  голубых и зеленых, - это мириады миров. К ним неслись,
обгоняя друг  друга,  новые и  новые исследовательские станции.  Сменялись
поколения. А корабль шел, из дюз его вырывалось атомное пламя, хрустальные
зеркала световых гироскопов направляли его курс,  по  металлическим нервам
пробегали   электрические   волны,    и    в    стеклянных   глазах    его
пассажиров-киберов отражались небесные огни звезд, туманностей и комет.
     Старая,  полузабытая история...  Наверное, даже в памяти компьютеров,
бережно  хранящих такого  рода  сведения,  двойная  звезда  Близнецов была
занесена в графу "необитаемые миры".  Так именовались вселенские закоулки,
куда еще не  забрасывали на звездных ладьях лихие ватаги киберов -  именно
они-то и становились первопоселенцами планетных островов. Кому бы пришло в
голову употреблять термин "обитаемость" в  ином смысле?  Ведь многократные
попытки найти себе подобных кончались неизбежной, казалось, неудачей.
     Звездный корабль напоминал допотопное чудище  с  шестью ногами-дюзами
по  вершинам  правильного многоугольника -  силового блока.  Его  радиоуши
из-за  перегрузок перестали быть  похожими на  зеркала-параболоиды,  а  за
стеклами  иллюминаторов угадывались потемневшие от  времени  реликвии века
пара и стали.
     И   все  же   именно  он  доставил  на  Землю  первое  неопровержимое
доказательство обитаемости отдаленнейших планет.  Это  о  нем говорилось в
утреннем сообщении:
     "Космический зонд  перенес  на  Землю  живой  организм  растительного
происхождения,  обнаруженный за  пределами  солнечной системы...  Растения
похожи на  водоросли и  найдены на дне озера с  горячей водой,  на глубине
около трехсот метров. Собраны образцы грунта. Ученые приступили к изучению
находок".
     Наверное,  не  случайно приснился мне  в  то  утро сон:  зачарованный
подводный сад,  легкая светлая вода,  которую можно набирать в легкие, как
воздух.  Зеленоватые  снопы  света  опускались  до  самого  дна,  где  меж
громадных  камней  скользили темные  рыбы.  Вокруг  серебристое сияние.  А
вверху сверкало зеркало,  но не было видно солнца. И не было волн на грани
двух  миров  -  подводного и  надводного.  Вдруг подплыла большая рыбина с
умными глазами.  Я  ухватился за ее спинной плавник,  и она понеслась так,
что волосы,  подхваченные стремительным водяным ветром,  забились за моими
плечами.  Тело у  рыбы было теплое,  из-под жабр ее  выскакивали воздушные
пузырьки,  и темно-зеленые губы шевелились, словно она силилась рассказать
мне об этом зачарованном месте.
     Становилось  светлей,  как  будто  мы  поднимались вверх.  Я  пытался
разобрать,  что же  бормотала необыкновенная спутница.  Вдруг стало совсем
светло.  Я  открыл глаза.  И  тут  же  услышал слово  "Близнецы".  Фон  на
"Гондване" включался ровно в семь.
     ...За окном,  у моего изголовья, поднимался над морской далью красный
теплый шар.  Я  еще не прислушивался к передаче -  фон был для меня просто
будильником.  Но  через минуту понял,  что  произошло то,  чего можно было
тщетно ждать годы  и  годы.  Внеземную жизнь пытались обнаружить почти два
столетия.
     Вдруг я сообразил: на "Гондване" фон наверняка был с памятью.
     Перевел стрелку с семи на шесть:  музыка!  Значит,  фон все помнит. Я
помог ему: подвинул вручную оранжевую стрелку на его деревянной элегантной
панели еще на пару делений.
     Я  услышал  подробности,  относившиеся к  полету.  На  всякий  случай
переписал  в  карманную  память  маршрут  и  координаты корабля  в  момент
посадки. Еще раз увидел на объемном экране ракету.
     Наверное,  это можно назвать интуицией.  Я смутно догадывался,  что в
сообщении словно чего-то  не хватает:  нет,  не могла история межзвездного
рейда окончиться так просто и  буднично.  И  почему не показали ни образцы
грунта, ни "первые живые организмы растительного происхождения"?


                                  * * *

     ...Поллукс и Кастор, два главных светила Близнецов, удалены от нас на
десять и  четырнадцать парсеков.  В  день  "второго открытия Близнецов" мы
говорили о  них  с  Энно даже на  прогулочном вельботе.  В  тот  же  вечер
звездный атлас рассказал мне о местах, откуда занесло к нам гостя. В круге
света от лампы возникали контуры животных -  кита,  ящерицы, льва, ворона,
рыси,  змеи,  обоих  Медведиц  -  Большой  и  Малой.  По  странной прихоти
астрономы вознесли  на  небо  и  стали  писать  узорчатой прописью:  птицу
Феникс,  Летучую Рыбу,  Голубя,  Лисичку,  Волка,  Лебедя, Орла, Дельфина,
Малого Коня.  Всего восемьдесят восемь созвездий. В этом небесном зверинце
затерялись большие и  малые небесные тела.  И мифические Кастор и Поллукс.
Поллукс -  ничем не примечательная оранжевая звезда.  Но Кастор! Под одним
названием  скрывается целых  шесть  светил.  В  этом  хороводе  разглядели
сначала два горячих гиганта  -  Кастор А и Кастор В.  Они так близки,  что
разделить их  может лишь телескоп.  Каждый из  этих гигантов как  двуликий
Янус:  это  определил спектроскоп (даже  телескоп  тут  не  поможет).  Оба
Кастора  -   двойные  звезды,   но  расстояния  между  ними  так  малы  по
галактическим  меркам,   что  могут  без  труда  быть  выражены  просто  в
километрах. Десять миллионов километров. Это в шесть раз меньше расстояния
от  Солнца  до  Меркурия.  Как  оправдалось случайное  пророчество древних
звездочетов,   давших  имя  Близнецы  именно  тому  созвездию,  в  котором
превзойдены все рекорды близости светил!
     А недалеко от двойных гигантов притаилась пылинка -  Кастор С.  И это
тоже два раскаленных шара,  разделенных всего двумя миллионами километров.
Не спешит Кастор С  в  своем беге по орбите:  никому еще не удалось узнать
скорость его  движения вокруг той  невидимой точки,  которая зовется общим
центром тяжести.  Может быть,  период его обращения -  около двухсот тысяч
лет, а может быть, еще больше.
     Именно к  этим  странным шести  звездам послан был  космический зонд.
Сорок пять световых лет не так уж много.  Даже для автоматического корабля
прошлого века.
     Ну  и  здорово же  надо мной подшутили в  редакции!  (Шутка,  правда,
невольная.) Пока я оформлял командировку на "Гондвану",  пока уточнял план
публикаций,   пока  хлопотал  и   радовался  подаренной  мне   возможности
прокатиться по  Тихому океану -  все  это время настоящий космический зонд
приближался к нашей планете и нес свою необыкновенную добычу. Сколько воды
утекло с  тех пор,  как он  отбыл к  созвездию Близнецов,  туда,  где чуть
заметными  светлыми  пылинками мелькают  такие  же  солнца,  как  наше,  с
планетами,  и где открылись миры,  на которых есть вода,  воздух, жизнь! А
ракета шла, шла, забытая среди звезд ладья...
     Первый очерк в  "Океане" о космических формах жизни -  это,  конечно,
сенсация. И пусть все уже слышали, и пусть факты известны и новые объемные
фото достать непросто, но, если здорово сделать этот первый очерк, он-то и
останется в  памяти.  И вся эта полуторавековая история забытого полета на
забытом космическом корабле допотопной конструкции -  тоже.  И будет потом
много книг,  и  много статей,  и  много фильмов,  но  художественный очерк
останется первым живым словом о странствии, равного которому не было.
     Я еще раз перевел стрелку фона назад и переписал почти все сообщение.
И оставил на память копии снимков и объемных кадров.
     Нужно зайти к Ольховскому,  решил я утром.  Когда?  Сейчас?  Позже? Я
соединился с ним,  но он был занят.  Впрочем, что я ему скажу... Несколько
дней назад,  когда я уговаривал его взять в экспедицию именно меня, то так
расписал ему мою давнюю любовь к морю, что в его серо-синих колючих глазах
появилось даже какое-то отечески-заботливое  выражение.  Моя  участь  была
решена,  как тогда мне казалось,  в благоприятном для меня направлении.  А
теперь? Просить разрешения в редакции покинуть экспедицию?
     Нет,  меня не поймут.  Особенно Ольховский,  руководитель экспедиции,
хотя у него просить разрешения как раз и не надо.
     Для  него и  для  таких,  как  он,  совершенно безразлично,  какой из
океанов и на какой планете изучать.  Разница, во всяком случае, небольшая.
Найти новый вид  мотылька где-нибудь на  острове Маврикий для  биолога все
равно,   что  для  филателиста  обнаружить  в  своей  коллекции  редчайшую
разновидность марки того же острова.  Все это я хорошо знал, но понять был
не  в  силах.  Что-то  ускользало от меня,  и  я  всегда оставался немного
настороже с такими людьми.
     И  потом не я ли говорил Ольховскому,  что именно о такой экспедиции,
которая не откроет ни новых островов,  ни даже подводных вулканов, я давно
мечтал?  Где же,  в самом деле, взять новые впадины на океанском дне, если
последняя из них занесена в морской атлас лет сто назад?
     Жизнь - это пятая стихия. Такова установка Ольховского. Познать ее не
так просто, как первые четыре стихии древних - огонь, землю, воздух, воду.
Особенно если этим не заниматься серьезно.  У него все выглядело логично и
убедительно, у этого человека, вызывавшего в памяти образ древнего мудреца
по  имени Диоген.  Только тот  был  как будто поспокойней.  Жил в  большой
бочке,  а  когда Александр Великий спросил его о сокровенном желании (надо
полагать,  для того,  чтобы исполнить его тут же,  на  месте),  то  мудрец
ответствовал монарху: "Отойди от моего жилища и не загораживай солнце".
     У Ольховского была "Гондвана". Корабль, дом, лаборатория. Правда, она
была маловата для него,  всего тридцать тысяч тонн,  но  больший тоннаж не
разрешен.  При  желании  он  всегда  мог  найти  утешение  в  исторических
параллелях.
     Кроме "Гондваны",  моря  и  океаны бороздили многочисленные "Пикары",
"Одиссеи",  "Садко", "Наутилусы". "Море легче осушить, чем исследовать", -
сказал мне Ольховский в первую нашу встречу и оставил меня на борту.
     Нет,  я должен быть на корабле. Внеземные дела подождут. Когда-нибудь
я  напишу книгу о  пятой стихии -  найдется в  ней место и для космических
форм жизни.  Если,  конечно, будет что сказать по существу. Ведь журналист
не  просто  "концентрирует события",  он  еще  и  толкует их,  окрашивает,
передает по-своему.  Журналист - это личность, стиль, это манера не только
писать, но и мыслить.
     ...Это началось давно.  Я мог представить себе этих умельцев, сидящих
за старомодными пишущими машинками и выколачивающих свой дневной урок, или
с  музейными  инструментами  в  руках,  отдаленно  напоминающими магнитные
карандаши с памятью первых выпусков. Но писали они вполне сносно. Конечно,
им было легче это делать:  материал был проще,  и его было меньше.  Сейчас
нужно уметь улавливать суть  целой науки,  быть  может,  из  какого-нибудь
случайного  разговора:  другой  возможности не  представится.  И  конечно,
обобщать, проводить параллели. Думать, думать... Разумеется, это искусство
обогащать носит иногда несколько формальный характер, на уровне логических
операций и  математического анализа многих переменных величин.  Творческая
удача  складывается иногда  неожиданно;  тогда  вдруг  получается красивая
работа,  одновременно  и  оригинальная по  мысли,  и  понятная.  Где-то  в
перспективе стирались грани между статьями научными и художественными.  Не
исключено, что процесс этот происходил лишь в моем воображении.
     Нужно было  много увидеть здесь,  узнать наконец океан по-настоящему.
Времени было вполне достаточно.  Я  понимал:  только на "Гондване" я смогу
это  сделать.  Другого случая  может  не  представиться всю  жизнь.  Итак,
океан...  Где мы  находились сейчас?  "Справа по борту -  Япония,  слева -
Австралия,  -  пошутил я про себя.  -  Сначала завтрак, - решил я, - а там
видно будет".  Кажется,  все же придется поговорить с  Ольховским,  только
значительно позже.
     Я  заказал  кофе,  сыр,  фрукты,  хлеб.  Через  пять  минут  все  это
дожидалось меня в  маленькой стенной нише.  Я  открыл пластиковую крышку и
водворил завтрак на столик.
     На табло с  надписью "Библиотека" я  вызвал каталог книг по биологии,
океанологии, морским беспозвоночным и другим морским наукам. Потом заказал
несколько рефератов и электрокопий, успел кое-что просмотреть здесь же, за
столиком, и начал на ходу изобретать систему знакомства с подводным миром.
     Слегка  болела  голова.  Я  с  удовольствием вспомнил о  том  далеком
времени,  когда люди один раз в  жизни учились наукам и  ремеслам.  Из тех
времен,  из  старых книг и  трактатов выплывали пароходы,  дымные причалы,
фонари,  маяки,  якоря,  просмоленные бочки,  топоры,  трубки,  разноликие
моряки и прачки,  бородатые капитаны,  барышни в кисейных платьях,  шумные
набережные, ялики, паруса, пиратские секреты. "Стоп, - сказал я себе, - на
сегодня хватит. Всеобщее взаимодействие вещей и тел - это и е