Когда  проект закончим.  Лес  к  северу тоже
продвинется.  Тогда  на  острове Врангеля можно  будет увидеть рябинников,
варакушек, снегирей, горихвосток. А летом будет тепло, как у нас здесь.
     - Почему  бы  не  установить  приемники  сразу  на  Севере?  Вот  что
непонятно, - сказала девушка, сидевшая рядом с Силлиэмэ.
     - Там мерзлота,  -  ответил Женя,  -  тяжело.  Да и  равновесие можно
нарушить. Пятьдесят лет нужно, чтобы восстановить травяной покров.
     - А я видел женьшень,  -  сказал высокий парень. - Позапрошлым летом.
Место  глухое-глухое,  кряжистое дерево  с  дуплом.  Я  сначала  на  дупло
смотрел,  в нем даже медведь может укрыться.  Потом смотрю -  ярко-зеленые
листья,  похожие на ладонь... Отец сказал: женьшень. Притрагиваться к нему
нельзя: его недолго испортить. Даже кедровая шишка или шмель, если заденут
цветы и  листья,  заставляют его уснуть.  Он перестает расти и  спит много
лет.
     - А потом?
     - Просыпается.  Говорят,  в  одну из  ночей,  когда появляются цветы,
можно увидеть свечение,  белый огонь,  будто бы и корень тоже светится. Но
это легенда.  А в другой легенде рассказывается о рождении женьшеня. Когда
сильная молния ударяет в зеркальную воду родника,  на этом месте вырастает
корень жизни, а вода уходит под землю.
     - Я  был в курильских лесах,  -  сказал гитарист.  -  Там кое-где еще
остались такие  же  заросли,  как  на  Сахалине.  Лопухи  двухметровые,  а
дудочник как пальмы.  Луг похож на  лес.  Дождь пойдет,  зонтик не нужен -
лист лопуха как палатка или пляжный навес.
     ...Костер  угасал.   Установилась  какая-то  нежилая  тишина,  как  в
покинутом доме. Сквозь глубину кедровой чащи к нам подкрадывалась ночь. Ни
шороха,  ни звука. На фоне светлой звездной пыли - глыбы кедров, за спиной
внизу - черное спящее море.
     ...Я привстал со ствола поваленного ветром дерева,  отряхнул с одежды
приставшие  к ней хвоинки и желто-зеленый сор и пошел к ним.  Чтобы нас не
разделяли эти двадцать шагов,  узкая каменистая полоса  земли,  отдававшая
тепло ночному небу.


                                   АИРА

     Трудно было ей  вспомнить,  как  было раньше,  когда звали ее  Аирой,
когда жить ей привелось в подземном дворце,  где не слышно горячих вихрей,
воя песков, шорохов пылевых туч. И трудно забыть то, что придумала она про
себя здесь,  на Земле,  новое имя свое: Ирина Стеклова. Но не было другого
пути:  у  каждого есть право на прошлое,  хотя бы придуманное.  Как же без
этого?
     Это и осталось ей -  с тех самых пор, как увидела она зеленый браслет
на своей руке.  Трижды прожить жизнь,  уметь встречать неизвестное, новое,
потом расставаться с  ним,  как с  полузабытым воспоминанием,  а впереди -
иное, неизведанное, завтрашнее... Сколько бы ни было у нее сил - все равно
трудно.
     Но  никто не  смел  и  помышлять о  другой возможности -  ни  одна из
метаморфоз не должна была вывести ее из круга привычных понятий.  Какие бы
смелые пути ни  намечал ее  разум,  всегда и  всюду с  ним  рядом любовь и
горечь расставаний, мечта и надежда...
     Она мечтала о  будущем,  пока неясном.  Будто бы собиралась в далекий
поселок,  чтобы проститься с теми,  кто был когда-то близок ей. Она еще не
называла себя Аирой. История ее была простой: вот откуда она - вот дом ее,
и мать ее,  и сестра,  и тот, с кем целовалась у чужого крыльца с позднего
вечера  до  утра.  Образы  уже  теряли четкость,  как  отдаленное прошлое,
которое вдруг проступает в памяти сквозь полупроницаемую завесу.
     Будущее грезилось. Оно должно было приковать ее внимание постепенно и
изменить ее.  Вся жизнь ее с  удивительными превращениями записана была на
зеленых нитях браслета,  ей  оставалось повиноваться стародавним велениям.
Чьим?..  Во  имя чего?  Она могла выбирать друзей,  говорить и  работать с
ними,  мечтать,  надеяться, любить. Но за этим стояла судьба многих. У нее
могла быть только одна цель: вспомнить о них, когда придет время. И только
для этого, в общем, она была здесь, на Земле.
     Думала:  вернется в последний раз к своим попрощаться. И предчувствие
этого прощания тревожило ее.  Словно в  ней уже было два человека,  и  она
слушала то одного,  то другого.  Случившееся являлось ей то как настоящее,
подлинное прошлое,  то как мечта,  то как выдумка. Это мучило и заставляло
долго вспоминать, что же было на самом-то деле.
     Неужели не  было  того  последнего  вечера,  когда  она пришла к этим
людям?..  Пришла и увидела женщину,  что была ее матерью. Та приняла ее, и
обласкала,  и обняла, и долго беседовали они, а потом появилась сестра. Из
окна виднелась река:  над темной чистой лентой спокойной воды гибкие ветви
ивы,  черная  ольха,  за рекой взбегал косогор,  и всюду - и в доме тоже -
воздух с легким запахом дыма и луговых трав.
     Она бы вернулась в те места...  если это не выдумка.  Для нее настали
дни раздумий:  два человека,  жившие в ней, не давали покоя. Потом один из
них должен исчезнуть. А пока... пока спасение в мечте.
     Эль пронес ее к западу,  повернул на север.  Внизу расстилался лесной
океан, прочерченный светлыми нитками дорог.
     Кажется,  там... Она вела машину над самым лесом, чтобы узнать места.
Просека,  река,  старая ольха.  Здесь!  Дома над берегом. Она посадила эль
поодаль.   Пошла  пешком.   Воздух  темнел;   набежала  туча.  Небо  стало
темно-лиловым.  Вспыхнули молнии;  они носились по всему горизонту. Вокруг
простор,  под берегом широкая лента свинцово-желтой воды.  Она испугалась.
Но шла, шла. У околицы очнулась: не узнала дома, поселка. Значит, выдумка?
     Дождь хлестал по воде, по траве, по лужам. Она побрела к элю.
     Значит,  выдумка.  Холодные  капли  падали  на  открытую  шею,  струи
пробрались за воротник.  Она забралась в эль, набросила накидку, уснула. А
когда проснулась, долго не могла понять, где она и что с ней приключилось.
Чужие дома,  чужие люди...  На нее с любопытством поглядывали. Она подняла
эль  в  воздух,  глянула на  часы и  ахнула:  проспала она без малого двое
суток.  Сон  был спокойным,  мысли ее  стали ясными.  Она выдумала все про
себя, вот итог всех размышлений.
     Кто она?  И второе "я" начало таять,  умаляться,  как свеча:  от него
оставалось меньше и меньше. Исчезал второй человек, живший в ней. И за его
спиной яснее и отчетливее проглядывал другой. Имя его Аира.
     Она сопротивлялась желанию поверить сразу:  выдумка притягивала мысли
как магнит. Эль ее шел на восток, потом свернул с прямой дороги, как будто
тоже засомневался.  Прыгнул в сторону,  прошел над большой рекой от истока
до самого устья и  снова полетел на восток.  Но дважды еще возвращался он,
повстречав реку, похожую на ту, что не изгладилась еще из памяти.
     Она вернулась на Берег Солнца.


                                  * * *

     И  на другой же день вылетела к реке.  Аира знала теперь,  что найдет
браслет.  Когда-то  он мешал,  теперь был нужнее всего.  У  нее не было ни
крошечных компьютеров, этих памятливых собеседников, ни похожих на броши и
кулоны полупроводниковых стекляшек - аппаратов видеосвязи, браслет заменял
ей это и  многое другое,  чему не подыскать пока слов на нашем языке.  Его
нельзя было потерять навсегда. В его зеленых нитях всегда найдется немного
тепла и лучей,  чтобы дать знать о себе.  Стоит только захотеть его найти.
Не каждому это дано.  Я не смог бы разыскать его, и никто из моих знакомых
- тоже. Только она, Аира...
     Но  первый день прошел попусту,  видно,  не там искала.  В  сиреневых
сумерках пробиралась к элю в густых зарослях папоротника.  Услышала плеск,
шелест,  кто-то чихнул и фыркнул,  как маленькая лошадь: барсук! Полосатый
зверь, не таясь, пыхтел и барахтался у берега. Выскочила из воды лягушка -
прямо ему в  пасть.  Аира вспугнула его.  Он насторожился,  поднял круглый
свиной пятачок и неторопливо удалился.  Она вернулась домой, и чудились ей
осторожные шаги под окном светлой майской ночью и шум молодой листвы.
     Утром Аира вернулась к  сухому,  со сломанной вершиной ильму.  Отсюда
она улетала накануне вечером.  И  снова поиск.  У  подножия ильма зеленела
поросль черемухи.  Ее взгляд машинально скользнул по сушине - дерево ильма
казалось настоящим гигантом.  На  высоте  десяти метров от  земли  чернеет
дупло,  и там,  в темноте,  пищат птенцы филина.  В просвете между ветками
черемух видны норы -  жилище семьи барсуков.  Слева шумит,  гуляет река...
Вечер. Утро. Новый день...
     Аира поворачивает к берегу и идет у самой воды.  У нее теперь быстрая
сильная походка, она будто летает, и угнаться за ней нелегко.
     Над головой ее пролетел пестрый,  яркий широкорот -  птица с  красным
клювом  и  морковного цвета  лапами,  сине-зеленым оперением,  отливающими
металлом  сильными крыльями.  Аира  удивленно следила  за  ним:  широкорот
перелетел реку, вернулся и сделал над ней круг. Пестрая франтоватая птица,
быть может,  впервые видела здесь человека.  И человек удивлялся не меньше
живой диковине. Впереди, в кедраче, возбужденно ухали филины, которых Аира
вспугнула у гнезда.
     В  полдень она вдруг вспомнила свое прежнее имя:  Ирина.  Удивительно
отчетливо всплыл в  памяти и  тот день и час,  когда стояла она на мосту с
браслетом.  Она  думала,  браслет унесло вниз течением.  Она искала его не
там.  Вспомнила,  узнала мост,  и  это  стало своего рода новым сигналом к
поиску.  Возникло видение:  женщина  с  браслетом.  Здесь,  здесь...  Аира
взбежала на мост.  Внизу несся холодный поток.  Она разделась,  помедлила.
Поджав ноги,  легко прыгнула вниз. Над самой водой вытянула руки, положила
на них голову и,  как будто продолжая полет,  унеслась с  быстрой глубокой
струей.
     Аира нырнула,  достала дно  пальцами,  перевернула несколько камней -
валуны отнесло вниз,  как только она лишила их  опоры.  Выплыла на  берег,
растерянно высыпав на  землю горсть мелких камней.  Браслета не было.  Она
согрелась под  солнцем.  Вошла  снова в  воду,  поплыла вниз  по  течению,
ныряла,  в  глубоком страшном омуте  встретила зубастого тайменя,  достала
овальную перловицу,  но  жемчужины внутри не нашла.  Она еще не улавливала
излучение,  которое шло от браслета.  Но он был здесь,  она это знала. Она
вернулась почти к  самому мосту,  снова бросилась в  воду и стала искать у
другого берега. И почувствовала, что ладони стали как будто теплыми. Как в
детской игре,  теперь было то тепло,  то холодно. И вдруг - горячо! Второй
сигнал.  Здесь!  Она  нырнула  в  последний раз,  разгребла мелкие  камни,
укрывшие выбоину в  гранитной подводной скале,  и достала то,  что искала.
Браслет.
     Лицо  ее  преображалось,  явственнее проступали новые черты.  Она  не
спеша  взошла  на  мост,  оделась и  смотрела,  как  бьется внизу  голубая
холодная вода,  через которую едва просвечивают светлые камни... Больше не
было Ирины Стекловой,  даже внешне не осталось в  ней ничего,  что помогло
узнать бы в ней знакомую.  Может быть,  только пристальный взгляд выхватил
бы  откуда-то  из  глубины  ее  почти  неуловимое сходство с  Ириной.  Так
едва-едва проступают камни на  дне  потока,  что бежит до  сих пор под тем
самым мостом.


                                  * * *

     Я видел, как склонилась она над озером, как снова привыкала к себе, и
нельзя было угадать,  о  чем она думала.  В  зеркале воды -  тяжелая волна
волос, внимательные глаза, тонкая рука с браслетом. Ты ли это, Аира?
     Над  озером кружит большая красивая птица-скопа.  Тихо и  ясно.  Ушли
облака за  дальнюю сопку.  Птица  с  лета  бросается вниз,  взметнув столб
брызг.  И ей повезло сегодня:  с добычей набирает она высоту. Потом как бы
зависает в  вышине.  И  мокрые перья  ее  встают дыбом,  топорщатся,  и  в
мгновение ока  птица отряхивает с  себя воду.  На  лету.  Под  ее  темными
крыльями - радуга. Мы оба машем птице рукой. Только Аира не видит меня.
     Я   начинал  понимать  ход  событий.   Не   случайно  Ирина  Стеклова
интересовалась проектом.  Красноречивее всего  об  этом  рассказал мне  ее
дневник.  Обеспокоенный ее  долгим  отсутствием,  я,  не  сказав никому ни
слова,  пробрался -  да,  тайно!  -  пробрался к ней домой и прочел его, с
первой страницы до  последней.  О  многом я  догадался,  теперь стало ясно
остальное.  Мы  были квиты:  когда-то  на  "Гондване" Аира выкрала запись,
подаренную мне Янковым...
     То,  что происходило у нас под боком и носило название "Проект "Берег
Солнца",  было,  по существу,  первой попыткой управлять излучением звезд.
Попыткой  многообещающей.   И  не  было  лучшего  способа  ознакомиться  с
проектом, чем принять в нем непосредственное участие. Она так и поступила.
Еще один шаг -  и  принцип можно распространить на любую другую звезду,  в
другом уголке вселенной...  Тогда,  наверное, нетрудно отвести губительные
лучи  от  далекой  планеты,   вернуть  ей  жизнь,   историю,  цивилизацию.
Где-нибудь по соседству, на другой планете, нужно установить концентратор,
собирающий  лучи,   и   отражатель,   уводящий  их  подальше,   в  мировое
пространство.  Звезда сразу поблекнет,  световые нити протянутся в стороне
от планеты, минуют ее.
     Именно это  она поняла и  стала работать с  нами.  Но  кто поверил бы
Ирине Стекловой,  если бы она вдруг заявила,  что это единственный и самый
быстрый способ  помочь  другой  планете?  Ведь  истина  всегда побеждает в
борьбе мнений.  Зато  у  Аиры  было  гораздо больше шансов сразу убедить в
своей правоте. Так я понимал теперь происходящее.
     Аира хорошо узнала нас.  У нее было много времени для знакомства. Она
работала с нами бок о бок; лучше не придумаешь. Наверное, отбросив личину,
она оставила знания.  У  нее был дневник,  и я не смог бы при всем желании
опубликовать его полностью:  сведения казались всеобъемлющими. Ее раздумья
о проекте были интересны и даже мне дали много нового.
     У  нее была кассета с записью того,  что случилось в фитотроне.  В ее
руках были все ключи к  дальнейшим контактам.  Что она предпримет сегодня,
завтра,  послезавтра? Гадать бессмысленно. Я не смог бы предсказать тогда,
на  "Гондване",  что станет с  ней и  увижу ли  я  ее вообще когда-нибудь.
Думаю, что никому это не удалось бы тоже.
     Но  намек Энно относительно высокого уровня развития той  цивилизации
оказался оправданным.  Этот  современный язычник,  все  время  стремящийся
освободить человека  от  "технического абсолюта" и  вернуть  его  хотя  бы
частично  в  лоно  природы,  неожиданно оказался  пророком.  Недаром  даже
дикари,  реконструированные его воображением, зачастую обгоняли Колумбов и
Магелланов.
     Так уж получалось,  если прислушаться к  нему,  что у них-де и память
получше,  и руки попроворнее.  Если не у всех, то у тех из них, кому можно
бы присвоить титул "первобытный инженер" или "первобытный землепроходец".
     ...Сознаю:  никакие мои  рассуждения не  помогут до  конца постигнуть
Аиру  и  ей  подобных:   слишком  уж  непохожи  они  на  нас  (не  внешне,
разумеется). Она, однако, не удержалась, чтобы не искупаться в озере в тот
же день... Рядом с ней вольная гладь нагретой солнцем воды - некогда нужна
была вся  память многих поколений там,  у  нее на  планете,  чтобы хотя бы
мысленно воссоздать такой же вот озерный ландшафт.
     С другого берега я смотрел, как она плыла, как легла на спину, доплыв
до середины,  и  отдыхала на воде,  и  от рук ее расходились мягкие волны.
Найдется ли  человек,  который сможет передать это  словами?..  Хотя бы  в
будущем или в прошлом?  Странная мысль..  Некогда,  не так уж давно, легче
было найти человека, который был бы на "ты" с природой. Лет эдак сто - сто
пятьдесят назад.  Ему  только осталось бы  угадать Аиру,  предвосхитить ее
визит к нам. Потом взять перо... Почему бы нет? Тогда много фантазировали.
     ...У меня закружилась голова.  Было вокруг так светло и прозрачно.  И
что-то подсказывала память.  Может быть,  мне было все же легче,  чем этой
женщине, купавшейся в озере? Вспоминать ли?..

           Береза шумная, юная, на берегу стояла,
           Береза взглянула в воду, испуганно затрепетала,
           Бежать бы скорей, бежать бы, косы свои развевая.
           И не смогла. И заплакала. А почему - не зная.

           Я подошел к березе, чистой такой и белой,
           Нож вонзил беспощадно в ее молодое тело,
           Жадно напился соком - кровью ее живою,
           Упал и заснул... Береза шумела над головою.

           Мне снились мои потери, мне снились мои печали,
           И ветви твои, береза, сочувственно трепетали.
           С ножом в руке я проснулся - короток сон злодея...
           Голубее могло быть небо, но быть не могло грустнее.


                     ИЗ БРОНЗОВОЙ ЭПОХИ В КОСМИЧЕСКУЮ

     Помню,  как робел и даже смущался,  когда сказали,  что Ольмин примет
меня.  Неловкость моя объяснялась просто:  я когда-то хотел стать тем, чем
был он,  но мне это не удалось,  как я ни старался.  Дело, выходит, во мне
самом:  других причин выдумывать нечего. Я знал, что мы почти ровесники. А
вот он достиг...
     Правда, у него был институт, но на этот счет я не обманывался: именно
ему  принадлежат  главные  результаты.  Я  довольно  хорошо  разобрался  в
сущности его работ.  В  них было как раз то,  что может вместиться в одной
незаурядной голове,  но никогда не уместится -  целиком или по частям -  в
нескольких.  Когда  проект  зарождался  и  были  рассчитаны  первые  схемы
реакторов,  он  предложил  использовать потоки  солнечных  корпускул.  Они
дополняли конус,  делали его  как  бы  плотнее.  И  были  тем  "подручным"
материалом,  который  вдруг  посчастливилось найти.  Оставалось  придумать
способы их  фокусировки,  чтобы они  легли в  тело конуса,  образовали его
стенки  и  вместе  с  частицами реакторов и  ускорителей стали  тем  самым
волноводом, по которому пошла бы энергия от Солнца к планете.
     Из этого возникло целое направление.
     Через год  схему реактора забраковали:  ни  одна  земная установка не
потянула бы такой нагрузки.  Ольмин включил в рабочий цикл обратную связь:
первые  порции  солнечной  энергии  достигали Земли  и  вливались в  поток
обменной камеры. Они вызывали усиление нового, второго по счету, импульса.
И этот импульс был во много раз мощнее первого:  он как бы впитал в себя и
земное и солнечное тепло. Конус очерчивался резче. И потому ливень фотонов
был от импульса к импульсу щедрее.
     Перспектива открывалась безграничная: это напоминало самофокусировку.
Но  попробовал бы  кто-нибудь  до  Ольмина  намекнуть  на  самофокусировку
солнечных лучей в пустоте. Думаю, даже фантазировать на эту тему считалось
смешным.
     И  вот я должен с ним встретиться...  Моя жалкая гордость проснулась:
теперь-то   все   эти  и   многие  другие  идеи  казались  простыми.   Мне
представлялось одно время, что и я смог бы сделать то же самое... Но я был
человеком из другого мира,  и  мне даже не полагалось как будто заниматься
этим.  Кто  я?  Журналист.  Репортер,  как некогда называли себя отдельные
представители  нашего  ремесла.   И  никакие  автоматические  запоминающие
устройства,   термопластические  записывающие  приборы  и   авторедакторы,
которые пришли на смену авторучке и пишущей машинке,  не меняли положения.
Когда-то я  отрекся от себя.  Или,  может быть,  нашел себя вновь,  кто же
знает...
     А Ольмин как будто угадывал,  о чем я думаю. Мы говорили в первый раз
около получаса,  потом я  встречался еще  раза два,  но  эти  встречи были
короче.
     ...Никакой позы,  ни малейшего намека на нее. Позже я признался себе:
на его месте я бы так не смог.
     В тот первый день я понял,  что это его статья повинна в происшедшем.
Это  она  обезоружила меня  много лет  назад,  когда я  начинал заниматься
теорией отражения волн от  корпускул.  Но  я  не  сказал об  этом.  Словно
предчувствовал, что придет время, когда это признание поможет мне.
     Он  вовсе  не  производил  впечатления  бесстраст