удь нагрянет и мигом высосет
со дна весь клад.
   Братья захохотали. Брат "Недреманное око" развеселился  настолько,  что
кое-как произнес по-нашему:
   - Нет, нет. Локатор. И батарея ракет. Бджум-бджум-бджум  -  и  все.  Не
промахивают себя. Японские.
   - А нас они не "бджум-бджум-бджум"?
   - Нас - нет. Они знают. Я предупредил.
   Я задрал голову и повел взглядом по верхнему краю археозойского  отруба
умершей  каменной  плиты.  Только  что  я  чувствовал  себя   здесь,   как
первочеловек на нехоженом поле  былого  побоища  богов,  ан,  оказывается,
где-то в этих глыбах задолго вперед меня прижилось впотай родимое  кусучее
семя!
   - Не смотри, - отсоветовал "Недреманное око". -  Хорошо  спрятано.  Они
сейчас твой коронка на зуб видно. А ты - ничего. Только это  -  тс-с-с,  -
приложил он палец к губам. - Никому. Как между деловой партнер. Да?
   Этот смуглявый бес гордился! Гордился гнилыми досками в  тине  морской,
родовыми заслугами и даже японским самострелом, прилаженным среди  камней.
Гордился, шкура продажная! И братец его ученый, готовый за гроши  чуть  ли
не на воздух поднять гигантскую махину,  с  таким  трудом  сооруженную  на
задворках географии, - он тоже гордился!
   Впрямь  забурел  я  на  конном  заводе  -  оторопь   берет   при   виде
разносторонности своих собратий.
   И вот им, таким, с битюжьего соизволения в лапы мой снуленький?  Да  им
пистоны к детскому пугачу продавать нельзя: вмиг соорудят бомбарду,  чтобы
после трупы обирать!
   На  резиновой  лодке  мы  добрались  до  места,   где,   по   уверениям
"Недреманного ока",  лежал  на  дне  затонувший  корабль.  В  воду  сунули
обзорную камеру, но я ничего не мог разглядеть сквозь такую толщу.  Нырять
на глубину - для меня безумие. Анхель-хранитель тоже  не  изъявил  желания
лезть в пучину. Братья-разбойнички полопотали, и "Недреманное  око"  ткнул
пальцем в сторону моториста. Тот белозубо улыбнулся, напялил сбрую  и  пал
за борт. Минут через пять он вынырнул, подняв над  головой  сжатый  кулак.
Братья подхватили его, помогли перевалиться в лодку  и  снять  снаряжение.
Некоторое время парень сидел,  бессмысленно  таращась  и  слизывая  языком
кровавые потеки из носу. Потом шумно вздохнул, опять  заулыбался  и  подал
мне  на  разжатой  ладони  серый   ноздреватый   камушек.   Брат-подрядчик
перехватил камушек, поскреб ногтем,  сполоснул  за  бортом  и  вручил  мне
серебряную монету.
   - Вот. Видите? Все правда.
   Я вынул из бумажника десятку и  протянул  парню.  Тот  сжался  и  робко
глянул на брата-око. "Око" благосклонно кивнул, и моторист, просияв, сунул
бумажку под ветошь, на которой сидел.
   - Не положено, - укоризненно сказал "око". - Иностранная валюта.  Очень
щедро. Сейчас разрешаю. Больше никому не давать. Тюрьма.
   - Как сувенир, - сказал я.
   - Сувенир! - захохотал "око". - Сувенир! Полгода заработок. Сувенир!
   Пока шли приготовления к пиру, я сидел на камне, опустив ноги  в  воду.
Вечерело. Бледное  небо,  густая  синева  моря,  багрово-бурые  библейские
утесы.
   Анхель помалкивал шагах в десяти сзади, а  во  мне  поднималось  что-то
неизъяснимое. Словно вот сейчас я встану и начну прорицать, сам не понимая
рвущихся наружу звуков, корчась и захлебываясь от невозможности  исполнить
волю, наказующую мне. И вдруг нечаянно произнесу странное слово -  и  небо
разверзнется, хлынет палящий бесцветный свет,  утесы  распадутся,  а  море
встанет стеной. Меня сшибет, заткнет дыхание, но я еще  успею  догадаться,
что это гром.
   Я разом видел и этот крах,  и  безмятежность,  и  влачащуюся  во  мраке
"звезду", и мой рисунок ее потрохов, и Апострофа на круге,  и  Мазеппа  за
полированным столом, и тысячу других предметов и событий.  Словно  у  меня
было не одно зрение, а семь, словно  я  мог  заодно  существовать  в  семи
мирах,  в  одних  буйствуя,  в  других  подвергаясь  буйству,  в   третьих
растворяясь в упоительном немыслим.
   Вдруг наложились друг  на  друга  мой  эскизик  прежних  лет  и  чертеж
брата-подрядчика, и...
   Чепуха жуткая. Жуткая чепуха.
   Ересь.
   Недобертоше сказать - его перекосит. Не скажу. Пусть трудится спокойно.
И долго.


   А сказать-то хочется.
   Серебряную монетку прячу подальше.
   Глянешь на нее - оживает в душе отзвук. Все бы разнес, заорал  бы...  И
скоренько топишь взгляд в здешнем сытом барахле, чтоб  завязло,  заглохло,
тихой ряской затянулось.


   Будто я и впрямь игрушка в чьих-то звонких пальчиках.


   Выложил я подрядчиковы бумаженции Недобертольду на  стол,  пошуршал  он
ими - отшвырнул.
   - Шарлатанство, - говорит. - Я так и думал. Направление надо закрывать.
Выражаясь вашим языком, завязывать.
   Я и глазом не моргнул, хотя это не мой язык - битюжий.
   - Это все шарлатанство, - говорю. - Меня, во всяком случае, учили,  что
процесс радиоактивного распада нашему воздействию не поддается.
   - Я не собираюсь воздействовать - я собираюсь инициировать. Это  совсем
другое дело.
   - Много на себя берете, доктор.
   - Ваши мнения по каким  бы  то  ни  было  поводам  меня  совершенно  не
интересуют.
   - Отчего же так, доктор? - говорю. - На вашем месте я  помнил  бы,  кто
именно открыл снулый уран.
   - Вы его не открыли. Вы его хапнули. Открытие есть результат  труда.  А
вам просто повезло.
   - Важен результат.
   - У меня нет ни времени, ни желания беседовать с вами на эти темы.
   - А у меня есть. Предпочитаю полную ясность в отношениях,  уж  такая  у
меня выучка.
   - Люди клали жизнь на труды, чтобы выбрать из  абракадабры  буковки  на
одно-единственное осмысленное слово. Одно-единственное! И  вдруг  является
обезьяна, машет хвостом, и складывается  целая  фраза.  Это  бессмысленное
оскорбление моего способа жизни. Единственного способа, который нам дан  и
гарантирует доброкачественный результат.
   - Какого способа?
   - Трудиться и еще раз трудиться, чтобы получить ответ от природы.
   - Ах, вот оно что! Но меня же  можно  наложить  на  милый  вам  процесс
познания вполне удовлетворительным образом. Просто в моей голове  нечаянно
скрестились линии действия многих, на ваш взгляд, достойнейших людей.  Они
трудились не зря, а я как личность здесь ни  при  чем,  я  лишь  случайная
точка.
   - Так и ведите себя соответственно.
   - Я и вел. Я не просил, чтобы меня вытаскивали с конного завода. Ну же,
доктор! Вы же поклонник логики. Рассуждайте. Будьте последовательны.
   - К сожалению, есть вещи сильнее логики. Я вынужден это признать.  Меня
тошнит от этого признания.  Но  раз  уж  я  признал,  с  какой  стати  мне
сдерживаться при виде вас?
   - Зависть, доктор?
   - Нет. Омерзение.
   - Зря. Ведь я жестоко заплатил за свое открытие. Не меньшую  цену,  чем
ваши трудяги. Я всеми надеждами, всеми планами, всем  здоровьем  заплатил.
Разве не так?
   - Не так. Что бы вы ни сделали, что бы ни сказали,  все  это  будет  не
так. По определению.
   - Эмоции.
   - Да. Уж извините, весь мой разум уходит на другое.
   - На задачку, которую подкинули нам "братья по разуму"?
   - Вот-вот, начинается! О чем  я  могу  говорить  с  человеком,  набитым
трухой сказочек для черни?
   - Раз уж мы с вами оказались в одной  лодке,  не  лучше  ли  выработать
статус терпимости?
   - Это верно. Мое требование одно: не путайтесь в мои дела.
   - Неосуществимо. Ведь меня посадили в лодку именно для того, чтобы я  в
них путался. Разве не так?
   - Что за чушь! Ну и самомненьице у вас! Да вы не способны на  это  хотя
бы по недостатку знаний.
   - Я кончил известную вам академию, а там неплохо учили,  если  я  сумел
сделать то, что сделал. Вам так не кажется?
   - Хватит. У меня такое чувство, что меня облепили щупальцами и тянут  в
пасть. Не хочу продолжать этот разговор. С вас достаточно?
   - Будь по-вашему.


   Сложная затеяна игра. И еще не все линии задействованы.


   В:
   А действуют-то по традиции. Недалеко ушли. Жмут с трех сторон.
   Мы обедаем с  мадам  Элизой.  Наедине.  Кстати,  вряд  ли  она  супруга
Недобертольда, это, похоже, мой вымысел. Такое  существо  ничьей  супругой
быть не может. Но так смешнее, а юмора мне резко недостает.
   Первое блюдо она ест спокойно, а перед вторым у нее загорается в глазах
огонек, два-три судорожных вздоха, и она начинает  говорить.  Говорит  все
быстрее,  все  нервозней.  Рассказывает.  Что   попало   и   как   попало.
Самонакручивается.
   К концу рассказа  обычно  вскакивает,  бегает,  жестикулирует.  Иногда,
словно запнувшись, всматривается, глаза горят, пальцы так и ходят,  так  и
вопьются сейчас мне в горло!
   Внезапно нормальным голосом прощается и почти убегает.
   По-моему, что-то  подобное  как-то  по-медицински  называется,  но  как
именно, я забыл.
   Если  это  актерство,  то  очень  изощренное.  Полный  аналог  цветного
сна-кошмара. Россказни долго бродят в голове, не давая ни о чем думать. За
следующим обедом все начинается сначала.
   Преодолимо. Есть средство. Но если я покажу, что не берет, будет сделан
следующий шаг.
   Сделал вид, что берет настолько, что пытаюсь  уклониться,  и  не  пошел
обедать. День не обедал,  два,  а  вечером  третьего  мне  организовали...
Писать об этом не буду. Не могу.
   Стал снова ходить на обеды.
   Разыгрывая сбитого с толку,  приходится  время  от  времени  чередовать
обеды и эту гадость.
   Третий пресс работает независимо. Врач. Я вынужден постоянно  бывать  у
врача. Компетентен, заботлив. И очень точно и к месту кидает словечки  про
то, как именно и с чем именно у меня плохо обстоит дело. Образно.
   Терплю. Жду своего часа. Маневрирую, как могу. Выказываю, что задерган.
Это нетрудно. Если выкажу нечувствительность, будет намного хуже.
   А потом появляется битюг - само братство, простота, откровенная просьба
о помощи, посулы. Если  я  ему  пожалуюсь,  отменят.  И  применят  другое.
Наверняка худшее.
   Вот оно как провоцируют инсайт в избушках-то!


   А спасаюсь тем, что  записываю  рассказы  мадам  Элизы.  Напал  на  это
случайно. Как запишу, так порция юмора и все вон из головы. Пока помогает.


   В:
   История рода мадам Элизы фон Муфлон моими словами по ее рассказу

   У  русского  царя   Петра   Великого   был   старший   брат   Вильгельм
Вильгельмович, которому по праву принадлежала  русская  корона.  Вильгельм
Вильгельмович основал новую русскую столицу,  назвал  ее  своим  именем  и
задумал жениться на испанской инфанте, чтобы объединить владения Испании и
России.
   Но пока он ездил  в  Испанию,  младший  брат  Петр  Алексисич  произвел
переворот, взял столицу и переименовал в Петербург.  А  инфанта  буквально
накануне свадьбы умерла.
   Огорченный Вильгельм Вильгельмович надел траур и поехал назад в Россию.
На  чешской  границе  его  дожидались  верные  полки,  и  между   братьями
разгорелась война. В решающем бою  брат  Вильгельм  потерпел  поражение  и
решился бежать через Сибирь в Америку. И на берегу  Тихого  океана  открыл
знаменитую Магнитную гору, о которой писано еще у Плиния Старшего.
   Вильгельм Вильгельмович, прекрасно  образованный  человек,  понял,  что
перед ним богатейшие  залежи  железной  руды,  построил  у  подножия  горы
сталелитейный завод и основал  город  Магнитогорск.  Окрестное  славянское
население признало его повелителем,  и  он  принял  титул  Великого  князя
Магнитогорского. Под этим титулом правили новым процветающим княжеством  и
его потомки. Внук  Вильгельма  Вильгельмовича  помирился  с  внуком  Петра
Великого царем Теодором Джоновичем, Магнитогорское княжество стало  частью
России, а  княжеская  семья  переехала  на  жительство  в  столицу  Грузии
Кисловодск, где прапрапрадед мадам Элизы  женился  на  грузинской  царевне
Элеоноре.
   Когда власть в России захватили большевики, семья спаслась просто чудом
и перебралась в Париж. Но прадед мадам Элизы не выносил  столичного  шума,
он искал тишины и перевез семью  в  маленький  французский  городок  Жемон
возле бельгийской границы, где открыл первоклассный канцелярский магазин.
   Вскоре началась вторая мировая война. Гитлер захватил Жемон, и  в  огне
жестоких  боев  бесследно  исчезли  владетельные  грамоты  великокняжеской
семьи. Возможно, они когда-нибудь  отыщутся.  Мадам  Элизе  уже  намекали,
сколько это стоит,  но,  во-первых,  у  нее  сейчас  нет  таких  денег,  а
во-вторых, семейная гордость не позволяет ей  унижаться  до  купли-продажи
ценностей, которые и так ей принадлежат.
   Но настанет день, и все убедятся, что мадам Элиза по праву сохраняет за
собой титулы грузинской царевны и Великой княжны Магнитогорской. Ей  лично
эти титулы не нужны, она давно отказалась бы от них.  Но  они  принадлежат
роду, в том числе ее будущим детям и внукам, и она не может  и  не  должна
решать за них столь важный вопрос.


   В:
   На нас работают в восьми респектабельных  научных  центрах.  Кое-где  -
официально, от имени УРМАКО, по расчетной части. Кое-где - нет.
   УРМАКО имеет кредиты от консорциума шести  банковских  групп  и,  кроме
того, от  трех  правительственных  организаций  в  Африке,  Азии  и  Южной
Америке,  которые,  по-моему,  не  подозревают   о   существовании   своих
компаньонов.
   УРМАКО не одна. Думаю, битюг имеет еще две-три благопристойные  личины,
но к этим документам я не имею доступа.
   Получаю  копии  всех  ученых  отчетов.  Те,  что  потолще,  не   читаю.
Многословие  -  верный  знак  заблуждения.  Те,  что  потоньше,   стараюсь
смотреть. И ничего не понимаю.
   Начинаю читать каждый раз со страхом - а вдруг нащупали. До сих пор  не
нащупали, но это не может длиться вечно.
   А случая все нет.
   Устал я. Недобертольд...


   А3:
   - Думаешь, я хотел? Зуб дам, что не хотел. Зуб  дам,  что  не  лез,  не
шнырял, не подсиживал. И мокрых дел не обстраивал. А  так  выходило:  чуть
где затрет, так, кроме Мазеппа, некому.
   Думаешь, я "звезду" открыл? Не я. Бросовый мужичонка нашарил и  сам  ко
мне подвалился: "Мне не сдюжить, а ты вон какой!" Взялись на паях, он  год
повкалывал, а потом взмолился: "Мочи  нет.  Ни  полная  мне  не  надо,  ни
четверть пая. Гони тридцать кусков... Черт с тобой, хоть двадцать, лишь бы
враз - и владей на здоровье, а я линяю".
   А где мне двадцать кусков взять?
   Я в "Семью" полез, как в петлю. Думаю, гореть  -  так  с  песней.  Взял
пятьдесят кусков,  добыча  пополам.  Тому  мужичонке  двадцать  сунул,  на
остальные  "Марс-Эрликон"  справил  -  рубаю.  Половина  с  ходу  не  моя,
половиной за долг рассчитываюсь, сухари грызу. Тут тебя и нанесло.
   Под твою ворожбу передоговорился с "Семьей". Остаток  долга  скащиваем,
они вкладывают миллион, платят за регистрацию - я долбаю. И ежели  пойдет,
тридцать моих, семьдесят ихних. Вся троица приезжала,  "звезду"  общупали,
как невесту. Регистрация на мое имя, сам закон знаешь. Платишь -  и  сиди.
Чуть стронулся с места, два года прошло - и прощай права. Я сижу. Долбаю.
   Добрался - выдал первые кубы. И  все  точь-в-точь,  как  ты  обещал.  И
приезжает ко мне средний. Младший, говорит,  спился,  две  дочки  у  него,
зятья - хапуги, дело загубят. Старшего саркома ест.  Лечится,  лечится,  а
мысли уже не те. У меня, говорит, сын, так он картинки рисует,  заходится.
Только разговор, что "Семья", говорит, а по сути  я  один,  в  деле  сотня
миллионов крутится, и кругом одни  рвачи,  никому  не  верю.  Так  нельзя.
Протяну, говорит, ну, три года, ну, пять и начну молотить  направо-налево.
И делу конец. А такое дело! Два  десятка  точек  в  разработке,  транспорт
налажен, от клиентов отбою нет, и все тихо. Это же  никакому  расхудожнику
так аккуратно не нарисовать! Случись со мной что, говорит, так помру не  с
того, а с тоски, что такой красе конец.
   А ты, говорит?  У  тебя  авторитет,  ты  такую  махину  своротил  и  не
свихнулся. Тебе верю. Иди, говорит, в "Семью". Пока - самым  младшим.  Все
точки отдаю под твой надзор. Твое дело - производство, мое - рынок. А  там
посмотрим. Как сдюжишь.
   Ну, договорились. Вместо меня подставку сделали, но закон  есть  закон.
Каждые полтора года дергаю на "звезду" и там на глазах у всех  инспекторов
собственноручно кубы режу, как резал. И пока я жив, все права за мной.
   Одного они не знают в Верховном комиссариате - они думают,  я  вольфрам
режу. И считают "звезду" по второй категории. Не дай  бог  дознаются,  что
там уран - переведут в первую, и  катись,  Мазепп,  колбаской!  Сунут  мне
отступные, объявят международный консорциум.
   - Но ведь снулый уран-то, Мазепп! Снулый!
   - Чудак, в том-то и сила! Конец света не завтра, вперед  глядеть  надо,
мозгами раскидывать. Пока Наука возится, я склады битком набью, а  что  на
складах, то уже наше. Только больше я тебе ни слова не скажу. Ни к чему.
   - Так вдвоем со средним, значит, и мозгуете?
   - Помер он. Инсульт. Я один. Вся "Семья" - это я. У него хоть я был,  а
у меня - никого.
   - Даже меня?
   - Ты-то есть, - протянул он. -  Ты-то  есть.  Денег  нету.  Горим.  Все
выжато. Если к первому концентрат с пятнадцатой не подоспеет, чем проценты
платить буду, не знаю. Так-то вот. И объясни  мне  хоть  ты,  как  же  это
выходит: высший закон исполняю, все от себя отдаю, а меня со  всех  сторон
гвоздит и гвоздит, будто я против течения пру. А? В чем фокус?
   Этому ни я коней не учил, ни кони меня не учили.


   А3:
   "Ферст мэн".


   Мазепп решился. Мы поплелись на поклон к "ферст мэну".


   Сцена  представляет  собой  квадрат  с  диагональю  в   тридцать   пять
километров. Никаких  промышленных  и  сельскохозяйственных  предприятий  -
псевдодевственная лесостепь с веселенькой живностью. В центре  квадрата  -
добротный плантаторский дом со службами посреди  псевдозапущенного  парка.
Народу-у - тьма, но опытные оберкрайсландшафтмейстеры  обеспечили  иллюзию
полного безлюдья. Запашок человеконенавистничества под этим  природолюбием
простой душе и не помстится.
   - Мазепп! Остановись, глянь и подумай! Он же тебя  съест  в  один  хлоп
челюстьми! - что-то в этом роде я лепетал, пока мы шли по молча  указанной
нам тропинке.
   - Слезь с души. Сам знаешь - выхода нет. Ели меня, ели, да не съели.  А
съедят - пусть лучше он съест, а всем прочим - фиг-нолик.
   Робел битюг, но бодрился. Усиленно. За нас двоих.
   Ну, идем.


   Историки грезят о протоколах таких бесед, но что-то их нет, протоколов.
Так что предлагается уникальный товарец.


   Ей-богу, если б я не знал, кто перед нами, прошел бы мимо  этого  типа,
как мимо смятой банки из-под пива.


   Злюсь. Преувеличиваю. Мужик как мужик.
   Считается, что у таких людей время дорого  и  аудиенции  дольше  десяти
минут не длятся. Чушь. Ему явно нечего было делать, он был  нам  рад,  как
сопляк трехлетний калейдоскопчику, вертел на все боки и смотрел  на  свет.
Три с лишним часа.
   Легенда об открытии "снулого урана"  нашла  благодарного  слушателя.  В
отличие от повести о финансовых  тяготах,  под  которую  ему  зевалось  от
скуки.
   Сам он говорил очень просто и откровенно. Сначала я инстинктивно  искал
за этим подвох, но потом меня осенило: а с какой  стати  ему  строить  нам
подвохи? Мы же у него - как божьи коровки на пальце: бежим,  бежим,  чешем
лапочками, а пальцевладельцу - милая забава.
   - Завидую вам, - сказал он Мазеппу.  -  Чем  бы  ни  кончилась  партия,
начато и поведено красиво. Это достойно войти в хрестоматии, независимо от
того, каков эндшпиль. Но с эндшпилем вы пришли ко  мне,  я  вас  правильно
понимаю?
   Мазепп кивнул.
   - А мне, представьте себе, претит садиться и доигрывать за вас. Вел-вел
виртуоз, и вдруг является каток. Хрусь! - ни позиции, ни доски,  король  в
лепешку, но разве это мат? Срам! Я на это не согласен. И при  том,  что  я
каток, я же уязвим, как медуза. Сколько народу только и ждет, чтобы  я  на
чем-нибудь этаком споткнулся! Уличить меня в связях с вашей братией -  все
наши комитеты, подкомитеты и комиссии спят и видят. А ведь  есть  еще  две
трети мира: русские,  китайцы,  Индия,  Африка.  Что